ПУТЬ ГЛАДИАТОРА

Григорий Панченко

Окончание, начало см. в «РФ» № 12 (28), 2005 год; № 1 (29), 2006 год.

...Руки бинтовались жесткими ремнями, на которых, кажется, были налеплены даже какие-то бляхи.<...>Первые удары пришлись кулак в кулак, глухо клацнул сминаемый свинец. <...>Зал немедленно после появления первой крови завелся и теперь бесновался, распаляясь с каждой секундой. В мире, где невозможно умереть иначе чем естественной смертью, где даже пощечину обидчику нельзя дать без немедленной сатисфакции, из людей выползали такие инстинкты, что не снились римлянам времен упадка.

<...>Кулак грека снизу ударил в незащищенное горло. Илье Ильичу почудилось, что даже сквозь единодушный вопль толпы он слышит хруст, с которым бронированный кулак дробит хрупкую гортань.

Святослав Логинов, Свет в окошке

Здесь налицо, если можно так сказать, «гладиатура кулачного боя». А сказать так — можно: в том же Риме это была известная штука. Конечно, формально такие единоборства продолжали традиции Олимпии (не случайно лучшими из кулачных бойцов по-прежнему были греки!), но по форме и по духу уже отличались от них где-то так же, как ритуальное самопожертвование военачальника — от гладиаторской схватки. И, подобно классической гладиатуре, они охватывали весь спектр: бой театрально-постановочный (сравнительно безвредный), бой спортивный (в чистом виде — большая редкость)... бой «боевой»... К последней разновидности общественность относилась практически как к гладиатуре!

Так что вряд ли случаен тот факт, что гладиаторские игры в самых «элладоцентричных» краях все-таки укоренились: и довольно скоро, и очень прочно. Причем оружие с «ограниченной убойностью» на них в конце концов стало применяться не чаще, чем в собственно Риме — и городе, и стране.

Кстати, Логинов еще, пожалуй, проявил милосердие: некоторые типы «боксерских перчаток», в которых сражались на аренах римских амфитеатров, представляли собой уже не ременную обмотку со свинцовыми бляхами, а подлинные кастеты-накулачники. По убойной силе они превосходили многие образцы вооружения «утренней смены», да и иные из «дневных» мечей (например, те, у которых были милосердно срезаны острия).

Неудивительно, что такие поединки порой были пострашнее гладиаторских боев (во всяком случае, в период ранней империи, когда гладиаторы демонстрировали не резню, а фехтование: без стремления непременно убить противника, с нередкой пощадой побежденного и т. д.). Вот, например, что говорит один из римских историков (Светоний) об императоре Августе, причем говорит в похвалу, высоко оценивая императорский гуманизм и заботу о духовных ценностях народа:

«Женщинам он даже на гладиаторские бои не дозволял смотреть иначе, как с самых верхних мест, хотя по старому обычаю на этих зрелищах они садились вместе с мужчинами. Только девственным весталкам он предоставил в театре отдельное место напротив преторского кресла. С атлетических же состязаний он удалял женщин совершенно; и когда на понтификальных играх народ потребовал вывести пару кулачных бойцов, он отложил это на утро следующего дня, сделав объявление, чтобы женщины не появлялись в театре раньше пятого часа».

Тут несомненный интерес представляет факт, что именно император считал наименее подходящим для женского взгляда… Приходилось мне встречать мнение, что это он проявил августейшую заботу не столько о вообще нравственном облике римских матрон, сколько об их целомудрии. Потому что боксеры сохраняли олимпийские традиции и в смысле костюмов — то есть, кроме боевых перчаток, на них, в общем, ничего и не было. Едва ли, однако, дело в этом: ведь попытки оградить матерей семейств от лицезрения гладиаторов даже предшествуют их «недопущению» на кулачный бой. К тому же и набедренная повязка в среде древнеримских спортсменов-постолимпийцев не была полностью запретным предметом (хотя выступавшие на аренах Рима греческие атлеты видели в ней явственный признак морального упадка — куда более вопиющий, чем использование перчаток-кастетов).

Вопрос о спортивном костюме, конечно, глубоко «смежный», но дело тут не только в италийском «акценте»: на состязаниях, проходящих в отдаленных греческих городах-колониях, древние принципы тоже соблюдались не всегда! Эллинская метрополия считала такой подход симптомом варваризации — и пуритански боролась с набедренными повязками, не допуская их на арены «старых», уважаемых стадионов с хорошей репутацией. Уж там-то — в Коринфе, Дельфах, Немейе, Александрии и, конечно, самой Олимпии, — даже римлянин, пожелай он участвовать в играх, оказался бы вынужден «надеть» костюм, который носил Ахиллес во время погони за черепахой.

Но и на таких стадионах в «эпоху развит ой античности» этика, техника, да и перчатки кулачных бойцов очень сильно отличались от раннеолимпийских. Что бы такие боксеры о себе ни думали, реально они почти полностью стали «гладиаторами кулачного боя»: даже в регионах, гордящихся своей эллинской духовностью, противопоставляемой — фи! — римскому хамству. Кстати, такие «противопоставления» в позднеантичном — и уже достаточно космополитичном — мире привели к неожиданным результатам: греческие спортивные общества вдруг стали рассадниками агрессивнейшего реакционерства по типу боевых организаций НСДАП, РНЕ и т. д. А гладиатуре они если и противостояли, то не из-за ее жестокости, но скорее как «конкурентному явлению», отвлекающему молодежь от подлинно важных национально-культурных задач.

Пламенный привет коричневым «Штурмовым отрядам» от красного «Союза Спартака» (гм...)! Пожалуй, протянув ассоциативную цепочку, мы тут и до арканарских серых дотянемся. Дальше цветовую гамму уж лучше не просматривать. Но именно тут вспомним: одна из причин нелюбви к гладиаторам — в том, что они, находясь на службе власть имущих, действуют как «черный спецназ», киллеры, «силовые структуры», неподконтрольные никому, кроме собственного хозяина.

М-да, похоже, вопрос оказался не таким уж «смежным»... И, безусловно, представляющим интерес для фантастики — с ее возможностью строить модели иных миров, иных цивилизаций.

А раз так — то не проанализировать ли для начала «гладиатороподобные» (но не собственно гладиаторские!) игрища в нашем мире?

Во-первых, они имели место в ойкумене не просто «околоримской», но и, прямо скажем, антиримской. Тот же Ганнибал ими баловался: правда, выставляя на них не самих пленных римлян (как то сказано в «Спартаке»), а их сознательных или случайных союзников из числа горских племен, пытавшихся остановить карфагенскую армию в ее беспримерном переходе через Альпы. Да и во время Иудейской войны пленных легионеров порой выставляли на импровизированную арену.2 Тут, пожалуй, и вправду имеет место «подражание врагу». Плюс чисто практические сложности, которые всегда возникают во время войны с неприятелем, который не просто обладает колоссальным численным превосходством, но и постоянно стремится перейти в наступление — а у вас нет сил держать большую охрану, нет и далеких надежных тылов, куда теоретически можно угнать пленных, чтобы они вдруг не превратились в «пятую колонну». Кстати, эти сложности и у Спартака имели место — так что его обращение с пленниками по сути можно расценить как «вынужденную необходимость». Но вот по форме... По гладиаторской форме...

Хотя одного у такой вот квазигладиатуры не отнять: она действительно атрибут военного времени и воинского быта. И зрители — не «штатская» толпа, требующая хлеба и зрелищ, но те, над кем право войны довлеет в полной мере. Люди в чрезвычайных обстоятельствах. Может быть, потому сквозь привычную, неосуждаемую жестокость вдруг может проступить и какое-то мрачное благородство. Тот же Ганнибал ознаменовал такими играми завершение одного из наиболее тяжких этапов альпийского пути; а победившим в поединках (да, речь шла не о схватке «отряд на отряд», но о множестве «парных» схваток, проводившихся одновременно, на глазах у всего ганнибалова воинства) он пообещал свободу, коня и припасы в дорогу. К величайшему смущению римских историков, это обещание карфагенянин выполнил. А ведь он имел дело со смертельными врагами, уже успевшими причинить его войску существеный урон...

Наверно, тут самое время вспомнить, что другое проявление подобной окологладиатуры (уже совсем никак с Римом не связанное) — чисто добровольные, даже почетные бои, которые дают друг другу представители воинской элиты.3 Нет, не о дуэлях и не о турнирах речь — хотя корни турниров, безусловно, отсюда тоже растут. Просто в самых разных цивилизациях и в разное время считалось приличным участвовать в таких вот состязаниях: не всегда (но часто!) совсем уж боевым оружием, не всегда без ограничений, скорее до раны или обезоруживания, чем до смерти — но было такое. Все страны Востока, причем не только Дальнего и Древнего: от мусульманских регионов до Индии XIX в. (княжества Раджпутана и Лакхнау)... уже вполне христианская Византия... Европа всех степеней средневековости (включая эпоху «Роб Роя» — опять имею в виду кинематографическую реконструкцию, а не литературный первоисточник, где сэр Вальтер любимых хайлендеров куртуазно причесал и завил, явно считая, что незачем изображать их совсем уж лицами горной национальности)...

У фантастики выбор вариантов еще шире!

А раз уж мы заговорили о соотношении боевого и гладиаторского (пусть даже «в широком смысле») оружия — продолжим эту тему:

«Плутарх:

„Прежде всего гладиаторы бросились на пришедший из Капуи отряд и, захватив много настоящего военного оружия, с радостью переменили на него свое прежнее вооружение, презирая его как позорное и варварское вооружение гладиаторов“.

<...>

А Плутарха слегка поправим. Хорошо ему в мирной Греции о „позорном и варварском оружии“ рассуждать. В бою не до сантиментов, и брали гладиаторы то, что больше по руке. Значит, немало было среди них тех, кто к настоящему оружию привык».

Андрей Валентинов, Спартак

Вывод, скорее всего, верный, но... поправим не только Плутарха. Гладиаторское вооружение чаще всего адаптировано к условиям поединка на арене — а не воинского сражения или, тем паче, воинского похода. Очень тяжелые шлемы, хорошо защищающие лицо (и всю голову до плеч!), но ограничивающие поле зрения, малопригодные для действий в строю и марш-броска. Доспехи, отлично, лучше армейских, предохраняющие от «нелетальных» ранений — но умышленно открывающие убойные места (руки прикрыты, дабы скользящие удары не привели к тому, что зрителям придется раньше времени прервать лицезрение фехтовальных чудес — а вот грудь не защищена, спина тем более). Клинки довольно часто не только лишены острия — это как раз скорее исключение — но из-за слабой закалки легко гнутся, слишком коротки или вычурно, не по-боевому, искривлены: специально чтобы не нанести СМЕРТЕЛЬНУЮ рану при первом же верном попадании.

Последнее слегка прокомментирую. В ряде прежних «оружейных» работ я писал о том, что определять длину античного клинка по его изображению на античной же мозаике, рельефе и т. п. надо с большой осторожностью: практически всегда «виртуальный образ» существенно уступает реальности. Вообще-то так и есть, но... снова поправим кое-кого, на сей раз не Плутарха и не Валентинова. Археология подтверждает: многие гладиаторские мечи, формой близкие к легионерскому гладиусу, «содержанием», т. е. размерами, уступали ему этак вдвое. В других же случаях различие затрагивало и форму. Кривой меч-ятаган (махайра, копис, фалката, тот же фракийский меч, который «по уставу» вроде бы был положен Спартаку) — оружие страшное, что в конной, что в пешей рубке. Но и тут у гладиаторов в руках чаще всего — укороченные, облегченные разновидности, скорее с «сабельной», чем с «ятаганной» заточкой — что при тех параметрах и материале клинка колющему удару отнюдь не помогало, да и рубку лишало «разваливающего» эффекта, сводя ее скорее к нанесению резаных ран.

Именно тут никаким гуманизмом и не пахло: все эти ухищрения — та же «забота о публике». Современно выражаясь, «оборудование для спецэффектов», позволяющих оттянуть простой и грубый финал, украсить бой кровью множества «лишних» ранений. Да, такого оружия и впрямь можно стыдиться, как тюремной робы — и, вне зависимости от эмоций, при первой же возможности заменять его на общевойсковые образцы!

* * *

Кроме зрителей живых предполагался все-таки и «взгляд с того света» — поскольку начало классической гладиатуры, как ни крути, привязано к заупокойным играм. Мы уже говорили, что «виновникам торжества», кажется, был важнее процесс, чем результат: непременная смерть участников им не требовалась, оружейные спецэффекты тоже интересовали мало. Так что же все-таки им было нужно?

Тут действительно есть резон первым делом вспомнить об этрусках, у которых погребальная церемония сопровождалась такими вот поединками рабов (скорее — обращенных в рабство пленных): друг с другом и с животными (о чем еще скажем). Но... Во-первых, не факт, что это всегда были рабы, а не родичи и не «братья по оружию» — им, возможно, подобало вот так почтить память покойного. Во-вторых, этрусская тризна вообще-то включала в себя массу ритуальных действий: и классические жертвоприношения (в последнюю очередь — людей, но если да — то уж точно пленных рабов!), и разного рода «половецкие пляски»... И, наконец, почти точные аналоги греческих спортивных состязаний (явно у эллинов позаимствованные!), включая бокс, борьбу, метание диска... На уровне современных знаний очень трудно определить, где заканчивалось все это — и начинались сугубо протогладиаторские игры. Думается, сие мудрено было определить и самим этрускам. А также, пожалуй, и остальным италийским народам (включая непосредственных предков римлян), у которых тоже что-то подобное бытовало — хотя, может, и не в полном комплекте.

Да и надо ли «зацикливаться» на Италии? Еще у самого Гомера мы встречаем аналогичные сцены, когда на тризне происходит и классическое жертвоприношение пленных, и сопровождающиеся раздачей ценных наград гонки на колесницах, состязания лучников, борцов, бегунов, бойцов при полном оружии (!)... Правда, последних «развели», опасаясь смертельного исхода для обоих: ведь они мало сказать не рабы, но даже не рядовые воины — а знатнейшие и прославленнейшие военачальники, герои, цари! А самые серьезные, без малого смертельные травмы в ходе этой же тризны получает... один из кулачных бойцов. Причем его противник-победитель изображен почти сатирически — никакой он не герой и не великий воин, а звероподобная груда мускулов, пригодная лишь для таких вот «условных» поединков. Вполне гладиаторское отношение к персонажу!

Эта сцена почти один к одному перекочевала из «Илиады» в «Энеиду». Ну, что Вергилий занимался плагиатом — ладно, боги (римские и греческие) ему судии. Важно другое: римские читатели воспринимали его писания не как «историческую фэнтези», а как «исторический роман», фантастикой им это не казалось, они и по другим преданьям знали о таких вот «многокомпонетных» тризнах. Звериной травли тут, правда, не видно — но она и у этрусков бывала в лучшем случае через раз.

Так что протогладиатура «растворена» во многих древних мистериях, совсем не обязательно являясь самой зловещей их частью. Если же считать все такие мистерии демоническими — то, пожалуй, мы слишком далеко зайдем. Ну да, да, что-то от жертвоприношения там было, как иначе чтить богов и предков? что, в наше время научились обходиться СОВСЕМ без таких элементов (ну, проанализируйте «до донышка» ритуалы и обычаи, принятые в современном обществе!)? и почему вдруг само наличие такого элемента предполагает жертвоприношение ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ? Если так, то ведь и вся европейская драматургия происходит от специфически афинского жертвоприношения Дионису (от которого дважды в году полагалось «откупаться» пьесами), и весь спорт — от такого же жертвоприношения Зевсу Олимпийскому...

Едва ли мы ошибемся, предположив: рост масштабов гладиатуры, превращение ее в необходимый элемент функционирования государства, в общенациональный допинг — все-таки из серии «это нужно не мертвым, это нужно живым». Хотя толпа, исступленно требующая все новых и новых игр, равно как верховная власть, идущая навстречу этим требованиям, вполне может убедительно объяснить себе, насколько это необходимо для душ отдельно взятых предков или «коллективной души» страны.

(Опять-таки: у фантастики, в отличие от реальности, есть возможность и иной мотивации!)

Так что Август, постаравшись чуть-чуть скорректировать ситуацию, действительно совершил едва ли не подвиг. В дальнейшем уже почти никакой император не решался накладывать на зрителей вообще какие-либо ограничения: безопаснее было лишить народ хлеба, чем зрелищ...

* * *

«...Имя „Спартак“ действительно существовало, но не во Фракии. Имя это — греческое и не такое уж неизвестное. Вот только людей этим именем не называли. И вот почему.

Была в Греции такая богиня — Артемида. Как-то увидел ее возле ручья охотник Актеон. Богиня в это самое время изволила водные процедуры принимать. Заметила Артемида, что за нею подсматривают — озлилась. Озлилась и Актеона в оленя превратила. Псы же Актеоновы, хозяина не распознав, на клочья беднягу разорвали.

История известная. Менее известно, как псов Актеона звали. А звали их так: одного Омарг, второго Борес, а третьего... Одни авторы пишут „Спарт“, а вот другие — „СПАРТАК“.

Так неужели „Спартак“ — собачья кличка? Неужели нашего великолепного парня звали Бобиком?»

Андрей Валентинов, Спартак

Насчет «собачьего» имени — пожалуй, можно согласиться! Хотя, по мне, это не имя, а порода. Как раз римские мастера художественного слова, пересказывая этот миф, имя-кличку «Спартак» не называют, по-моему, ни разу — зато упоминают примерно на этом месте пса « лаконской (т. е. спартанской!) породы». В общем, вождь восставших получил прозвание примерно в том же духе, как главный герой романа Ф. Разумовского «Волкодав» или даже М. Семеновой «Смилодон»... ой, кажется, наоборот.

Своры таких вот специально обученных псов обычно имели профессию охотничью (включая и травлю опасного зверя) или охранную (вплоть до патрулирования окрестностей военного лагеря). Но они же составляли довольно распространенную принадлежность «крутой» гладиаторской арены. Причем использовали их не только против животных...

Еще с этрусских времен существовал такой тип аренных сражений, как бой не вполне вооруженного человека со свирепым псом, причем оба участника находились друг по отношению к другу «на привязи», длину которой регулировал судья. В римское время такая «связка» использовалась уже для более эффектных животных — львы, медведи, леопарды (такую экзотику этрускам было не потянуть!), — и более вооруженных гладиаторов.

Собственно, животных порой выпускали на арену свободно (но тогда они, не способные проникнуться человеческим зверством, могли и разочаровать публику; так что для подстраховки среди них обычно было несколько обученных зверей, знающих, что им надлежит делать при встрече с бестиариями). Людей же, наоборот, далеко не всегда в таких случаях вообще снабжали оружием: могли их выгнать просто на убой, на растерзание. Если римская юстиция или устроители игр желали кого-то не просто вывести на арену, но обязательно убить — то обычно это делалось при помощи диких зверей (или все той же собачьей своры, свирепость атаки которой обеспечивала никак не меньший эффект, чем нападение льва!), не дававших осужденному шанса завоевать сочувствие публики.4 (В «стандартной» гладиатуре такой шанс у него был: завоевав в нелегком поединке победу, он мог рассчитывать не только на помилование, но даже на свободу! Если и не сразу, то по прохождении обычного «гладиаторского пути».) Но имелась среди бестиариев-звероборцев и «звездная» профессия: венатор. То есть «охотник». Не жертва и даже не просто один из участников звериного шоу, но обученный, профессиональный боец со зверями. Иногда ему вообще полагалась отдельная группа поддержки (вроде той, что опекает матадора на современной корриде), в которую входили, помимо прочего, и обученные псы.

«...Насчет „Бобика“ я пошутил, „Спартак“ для тех, кто понимал, кто мифы греческие знал, звучало грозно. Спартак — тот, кто своих же на куски рвет, не жалеет. Почти Пес Баскервилей!»

Андрей Валентинов, Спартак

Разумеется, в «звериный час» собачьи своры являлись лишь приправой. Основные спецэффекты создавались, как уже говорилось, зверьем пострашнее или хотя бы поэкзотичней. Причем хищники из «ближнего зарубежья» — леопард, даже лев — вскоре стали совсем рядовым блюдом. Устроитель игр, желавший провести предвыборную кампанию с максимальной отдачей, должен был позаботиться о более диковинном зрелище. Тигры, крокодилы, удавы, даже белые медведи (да, да! Было такое — правда, лишь единожды)... Бегемоты, туры, зубры и зебры (одну такую зебру — большая по тем временам редкость! — торжественно прикончил сам император Коммод, а потом он и первого в Риме страуса не пощадил: воистину экзотика привлекала его куда больше, чем опасность!)... Какие-то не всегда определимые обезьяны, порой слишком крупные, чтобы соотнести их с известными видами (и вправду: уж не валентиновские ли дэрги?)... Вовсе непонятно какие создания... Например, Нерон сумел заполучить в Египте какого-то «людоеда», вроде бы не зверя, а вполне на двух ногах — и приложил немало усилий, чтобы привезти его в Рим живым, выставить на арену и дать возможность — «спешите видеть! Только у нас!» — продемонстрировать перед почтенной публикой свои людоедские навыки. Что это было? Слегка загримированный маньяк? Неизвестный науке вид, пережиток древности? Или же персонаж фантастики: дэрг, вервольф, вампир... кто там еще...

Вывод, специально для фантастов, не заставит себя ждать: если вам необходимо отыскать затерянное в Хроносе существо вроде динозавра, гигантопитека, тролля, робота или инопланетного звездолетчика негуманоидной внешности (а может быть, в скафандре?) — вовсе не обязательно гоняться за ним по всей планете. Со значительной долей вероятности его в конце концов доставят в Рим (куда, как известно, ведут все дороги), так что главной вашей заботой будет — суметь изъять объект с арены живым. Это, между прочим, может оказаться посложнее, чем отыскать его где-то в дальних джунглях!

«…Юноши вызвались сойти на арену сами — в надежде, что им удастся одолеть чудовищ и положить конец унизительным и страшным жертвоприношениям. Эглы позволили им взять с собой лучшее оружие, нашедшееся в деревнях их родного края, — длинные копья, усаженные обсидиановыми иглами дубины и даже древние, принадлежавшие еще приплывшим из далеких земель предкам, мечи и кинжалы. Копья сломались о белую чешую, разлетелись на куски обсидиановые палицы, под леденящим взглядом подземных гадов выпали из рук героев старинные мечи. Змеи обвили юношей своими кольцами, и в тишине, внезапно повисшей над ареной, раздался отчетливый треск ломающихся костей. А потом медленно поднялись решетки, и чудовища, не торопясь, уползли во мрак туннелей, унося с собой обездвиженную, но живую добычу…»

Кирилл Бенедиктов, Орихалк

Ну, тут монстров не привезли в метрополию — пришлось самим к ним ехать. Очень примечателен «национально-этнографический колорит»: оружие и приемы боя, бытующие в «деревнях родного края». А заодно и колорит исторический: оружие «славных предков». И то, и другое на римских аренах обыгрывалось! Из-за чего венаторам порой приходилось перевоплощаться в туземных охотников и брать в руки странное, по их римским меркам, оружие (интересно: если в качестве противника будет фигурировать инопланетный робот — не выдадут ли бестиариям бластеры, найденные среди обломков того же инопланетного корабля?). Точно так же, как и «стандартным» гладиаторам, обученным для боя в отрядном строю, время от времени приходилось изображать то македонскую фалангу, то парфянских катафрактриев, то британское колесничное войско.

Пожалуй, венаторов бы такое сопоставление оскорбило. Они ведь — гладиаторская аристократия! И «гладиаторами» их можно называть, лишь трактуя термин крайне расширительно. Возможно, они даже infame не считались...

Но «в широком смысле», конечно — аренные бойцы. Пусть и не против людей выходящие.

А если не «человек против зверя» (вариант: «звери друг против друга»), не «отряд на отряд», а — «техника против техники»?

Отчасти такое даже имело место, если считать за древнюю технику те же колесницы, корабли (правда, «навмахия», корабельная гладиатура, проводилась в римской истории считанное число раз: уж больно дорогое это удовольствие!) или осадные орудия — эпизоды штурма и обороны крепости тоже воссоздавались в гладиаторском варианте. До поединков в воздухе (на аналогах дельтапланов? Или на крылатых колесницах, запряженных драконами?) римская гладиатура все же не дошла.

Правда, вместо этого случалось кое-что похуже, подлее и кровавее. «Тех, кого надо убить» иногда даже не выводили против диких хищников или псов-лаконцев (спартаков), а в принудительном порядке заставляли повторять те или иные «смертельные моменты» из известных мифов. В том числе — полет Икара, например. Обслуживающая арену техника (машины очень сложные, а по прошествии веков вообще загадочные!) обеспечивала осужденному очень высокий и красивый взлет — но отнюдь не мягкое приземление...

А были еще сюжеты «Дар Медеи» (кто не знает — горящий плащ), «Суд Марсия», «Вознесение Геракла», даже «Зачатие Минотавра» (обычно входившее как составная часть в «звериное шоу»)... Комментировать все это уж совсем не хочется. Рекомендовать для «воссоздания» фантастам — тем более.

Хотя бы потому, что тут мы уже гарантированно выходим за пределы гладиатуры, даже если трактовать ее в самом «широком смысле». А значит — и за тему данной статьи.

2За эти сведения, сообщенные в ходе обсуждения прошлой статьи, благодарю А. Валентинова. Специально к сведению тех читателей, которые, судя по многочисленным отзывам, все-таки считают мой «гладиаторский цикл» частью сознательной антивалентиновской кампании (?!) и с малоприятным ажиотажем вот уже третий месяц призывают меня то свернуть ее, то, наоборот, развернуть пошире.

3Впрочем, и для воинской аристократии Рима были характерны публичные «Марсовы игры»: нечто среднее между парадом и турниром, с использованием оружия не совсем тренировочного и более чем символического.

4За всю историю Древнего Рима, кажется, лишь герои фильма «Звездные войны. Эпизод II» ухитрились не только обойтись без сочувствия публики, но даже одержать победу над всеми своими четверо- и болееногими противниками!