ПРИМИРЕНИЕ

Эйлин Ганн

Перевод Ефрема Лихтенштейна под редакцией Михаила Назаренко

Жизнь покидала старика. Он не вставал с постели уже больше месяца, в больнице и в доме для престарелых, в мире боли. Поначалу он пытался взять под контроль свою смерть, потом — свою жизнь. К концу он отверг свое стремление к контролю настолько полно, насколько мог. Он все еще выдавал каждому посетителю список поручений, хотя и знал, что у него нет никакой власти над тем, будут ли его поручения исполнены.

Так же кропотливо он расчесывал пышную шевелюру своего прошлого. Он возвращался к старым загадкам и тайнам и подолгу размышлял над жизнями и побуждениями людей давно уже умерших. Он создавал теории, объясняющие мелкие жестокости задир из его детства. Он выстраивал планы о том, как он купит маленький домик, осушит свои земли в Гватемале, опубликует новые этюды, рассказы и эссе. Он ел бананы, и ржаной хлеб, и больничную стряпню, и вставлял челюсть, когда приходили посетители. Он твердо решил не беспокоиться из-за того, чего все равно не мог исправить, и изо всех сил пытался не утратить эту решимость.

А потом его сердечные мышцы, измотанные тремя миллиардами сокращений и ослабленные воспалением легких, диабетом и вечным стрессом холерического темперамента, замерли на мгновение, и уже не смогли начать работать вновь. Медсестра позвала на помощь и вместе с командой санитаров вернула его назад. Он сжал ее руку, его сердце снова остановилось, и они отпустили его. Тонкий поток электрохимических импульсов, который представляла собой его нервная система, замедлился, а затем и вовсе сошел на нет. Порядок, который он налагал на вселенную начал разрушаться, выделяя тепло.

Его тело остыло. Пришел гробовщик и увез его. Сиделка собрала его пожитки, выбросила несколько ненужных обрывков бумаги и уложила остальное в пластиковый мешок. Постель перестелили — ее уже должен был занять другой.

Друзья заходили, чтобы проведать его, и узнавали, что он умер. Разлетелась весть — судорога сожаления об ушедшем остром уме, искрометной веселости, щедрой дружбе. Добрые дела, отложенные на потом, уже не совершатся. Резкие слова, чем бы они ни были вызваны, уже не вернуть назад.

Он умер, только-только выпустив новую книгу и этюд в популярной ежедневной газете, и еще один рассказ должен был вскоре появиться в маститом журнале. Он оставил после себя немало сочинений и груду неопубликованных рукописей, которые только возросли в цене из-за его смерти. Даже спустя несколько дней его друзья продолжали получать его письма и открытки.

####

По прошествии нескольких недель его дочь — огорченная смертью отца, но отнюдь не в восторге от свалившейся ей на плечи ответственности, — пришла, чтобы разобрать его бумаги и книги и как-нибудь избавиться от остальных вещей. Она отперла дверь и вошла в тихую, затхлую квартиру.

Дух старика был силен: его отпечаток оставался на каждой сколько-нибудь важной вещи, которой он владел.

Сразу за дверью к стене прислонился зонтик с резной ручкой в форме гусиной головы. С шеи свисала бирка, на которой почерком отца было написано: «Любезный дар Артура Дэтвейлера, с которым я познакомился в читальном зале публичной библиотеки одним дождливым мартовским днем».

Она оглядела тесную двухкомнатную квартирку. Вокруг расползались нестойкие груды рукописей и письменных принадлежностей. Кучи мятой одежды, полотенец, грязной посуды. Россыпь CD-дисков на его письменном столе. И стопками книги, книги, книги.

Она никогда здесь не была. Ее отец незадолго до смерти переехал на эту последнюю походную стоянку на долгом пути его жизненных странствий. Маленькая квартирка, слишком новая, чтобы старик мог назвать ее домом, пребывала в полнейшем беспорядке. Часть вещей хранилась в картонных коробках, которые он не разобрал с последнего переезда или даже с предпоследнего.

У нее промелькнула мысль, что кто-то мог вломиться сюда, порыться в пожитках отца и запаковать их в ящики, чтобы удобнее было выносить. В его предыдущую квартиру ворвался подросток с ножом и потребовал сорок баксов наличными. Ее разозлила мысль о том, что кто-то мог копаться в вещах отца, пока он умирал в больнице. Впрочем, подумала она, это не важно. Он не взял с собой денег и наверняка не оставил большой суммы в наследство. Все действительно ценное, что у него было, — это ум, настойчивость и писательское мастерство. А их он забрал с собой.

####

Перспектива тотальной уборки действовала на нее угнетающе — слишком много всего. Лучше сделать себе чашку чаю. Если тут, конечно, остался чай.

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №4(32) за апрель 2006».