КНИГА АЛЛЮЗИЙ

Денис Лацкеров

Сергей Кузнецов. Подобно тысяче громов. Роман. — М.: Эксмо, 2005 — 320 с.)

Первая версия романа называлась «Семь лепестков», свет он увидел в начале диких двухтысячных. Окуклился. Ко времени наступления эпохи Разума и Прогресса, года 2005 от Рождества Христова, из куколки вылупилась безымянная бабочка. Безымянной, впрочем, ей не долго суждено было быть. Первооткрыватель вида, Сережа Кузнецов, сперва окрестил ее «Семь лепестков: приход второй», позднее судьба дала ей окончательное имя — «Подобно тысяче громов».

Те литпользователи, которым уже довелось прочитать «Семь лепестков», могут возрадоваться — «Подобно тысяче громов», по сути, совершенно новая книга; трансмутации подверглось абсолютно все, от стиля и идейного наполнителя, до концовки и Имени Убийцы. Поэтому читателей «Семи лепестков» приравниваем к новым читателям, лишаем всех бонусов и поблажек.

На дворе — 1994 год, за окном — Москва. Дикий капитализм, дитя Вашингтонского консенсуса; наркотики и алкоголь, пасынки Иллюзии Свободы; любовь, дружба и предательство — безродные космополиты. Антон — дитя своей эпохи, белкой вертится в колесе Обновленной Жизни. Модные вечеринки, книги Кастанеды, марихуана и секс.

Люди иногда умирают. На глазах у мальчика Антона испускает, после приема марки с ЛСД, дух девочка Женя. В это же время другая девочка, Мила, бросается под машину. Девочка Женя верила в мистическую силу цветика-семицветика, девочка Мила жила в выдуманном мире Семитронья. Девочка Мила не знала девочку Женю, а девочка Женя не знала девочку Милу. Но связь есть, и она куда более глубокая, чем то кажется на первых порах. Цифра семь. Цифра семь — связующий мостик.

Шерлок Холмс изредка баловался наркотиками, остальное время тратил на расследование. Антон изредка балуется расследованием, остальное время тратит на наркотики. Кто убийца? Что убийца? Почему семь? Казуальная дедукция пасует, психоделический мир требует психоделической дедукции. Понять, кто или что убило Милу и Женю, можно лишь во время наркотического трипа...

Сергей Кузнецов написал очень хороший роман. «Семь лепестков», оригинал романа, был ярким и сочным черновиком. «Подобно тысяче громов» — полноценная, столь же яркая и сочная книга. Автор чурается стилистической эквилибристики, за что ему честь и вечная хвала. Ровно, сильно, славно.

В том виде, в котором она должна была быть, книга вряд ли бы понравилась госнаркоконтролю. Кузнецов изящно переизобрел велосипед — снабдил роман предисловием, в котором посоветовал читателям не следовать пути героев, и рассыпал по тексту пронаркоконтрольные сноски. Получилось мило, почти как у Уильяма Барроуза, добрых полвека назад прикрутившего к совершенно наркоманскому «Голому ланчу» антинаркоманское предельно смешное вступление.

В романе «Подобно тысяче громов» полным-полно героев. На первых порах тяжело ориентироваться в мозаике лиц и паззле отношений, но с каждой прочитанной главой все глубже проникаешь в клубок из человеческих тел, все яснее представляешь себе ход событий. Шаг за шагом, постепенно, как в парное молоко, погружаешься в текст романа, чтобы выйти потом преображенным, вкусившим храброго нового мира.

Кузнецов — правоверный постмодернист. Каждая глава, каждый абзац кричат: я дитя эпохи постмодерна. Более того, копнув чуть глубже, мы обнаружим, что автор не просто постмодернист, а полноценный представитель армии постпостмодерна. Самый близкий литературный «аналог» Кузнецова — американский писатель Пол Остер. Его «Стеклянный город» и «Книга иллюзий» — старшие братья романа «Подобно тысяче громов». Детективы, которые вовсе даже и не детективы; без построения несущих дедуктивных конструкций, без физических развязок, без разоблачений преступников. В «Стеклянном городе» мы сталкиваемся с явным, неприкрытым пиранделлизмом — один из героев романа, собственно, сам Пол Остер. В «Подобно тысяче громов» автор не имеет постоянной физической оболочки, но рамках локальной Вселенной тоже вполне себе существует. Шестерки и девятки Остера превращаются у Кузнецова в семерки. Как и Остер, Кузнецов деконструирует не общие подходы к эстетическому, но творит новую художественную среду, создает оригинальную методику взаимодействия с ней. В «Подобно тысяче громов» невооруженным взглядом постпостмодернистские артефакты заметить непросто, но в следующих книгах, особенно в «Гроб Хрустальный [версия 2.0]» и восхитительном «Нет», написанном в соавторстве с кудесницей строки Линор Горалик, постпостмодернистские пупырышки вполне можно потрогать, а при желании — даже лизнуть.

Кузнецов использует правдоподобный слепок реальности, украшает его фенечками собственного изготовления, укладывает в клетку из аллюзий и реминисценций и заботливо протягивает читателю. Вы можете оставить артефакт, попытаться приручить, но можете и отнести на помойку. Романы Кузнецова, романы Пола Остера; продолжая погружения к истокам, романы Томаса Пинчона будут существовать вне зависимости от потребительского одобрения.

Постмодернизм — один из немногочисленных пластов искусства, в силу своей специфики способных быть связующим звеном между высоколобой литературой и фантастической беллетристикой. В «Подобно тысяче громов» свободно уживается магия Вуду и бандитские кооперативы из недр 90-х, волшебный цветик-семицветик и ныне почившая в веках водка «Абсолют».

Если вас попытаются убедить в том, что трилогия «Девяностые: сказка», которую, собственно, и открывает роман «Подобно тысяче громов», — энциклопедия 90-х годов, не верьте. Даже недавний «Плацкарт» экс-брутального Владимира Козлова куда как больше похож на энциклопедию, нежели книги Кузнецова.

Что же это тогда? Ответ укрыт в названии цикла. «Подобно тысяче громов» — прекрасная сказка, восхитительная сказка, чудесная сказка для умных взрослых.