ПОПЕРЕК

Илья Новак

Сергей Жарковский. «Я, Хобо: времена смерти». Роман. Волгоград, ПринТерра-Дизайн, 2005 — 520 c. Тираж: 3000

«Если тебе дали линованную бумагу — пиши поперек»

Хуан Рамон Хименес, приведено в качестве эпиграфа в романе «451 по Фаренгейту» Рэя Брэдбери.

Не могу не отметить, что это первая космическая фантастика за много-много времени, дочитанная мною до конца. Четкого определения жанра «космоопера» я так нигде и не видел, но, возможно, «Я, Хобо» — она и есть. И если так, то это космоопера, написанная поперек жанра.

Роман, в общем и целом, о том, как клоны тянут в космосе Трассу (что-то вроде нуль-пространственной, только в книге это называется «надриман» — от римановского пространства и, соответственно, того, что «над» ним).

Язык оригинальный, а как для этого жанра, так и совершенно нетипичный. Да вот хотя бы самое начало, первые три фразы: «вы не знаете меня, а я не знаю вас, но коль уж вы здесь, а я здесь и был, — я помогу вам увидеть звездолёт, склоняющийся в надримане над одинокой проксимой Центавра. Его зовут «Пётр Чайковский», он квадратнокорпусный шипоносец, построен всего десять средних лет назад над земной Луной; «Чайковский» завершает второй свой пунктир в зените и первый — автономный, называемый космонавтами «сам на себе», иначе — «шевелюра (Мюнхаузена)». История у звездолёта недлинная, но насыщенная, но теперь ей не место, я расскажу её потом, позже, в другой раз год спустя, — пассажиров звездолёта я хочу показать вам тотчас».

Итак, Землей управляет император Александр Галактика из династии Романовых, и по его повелению космачи (вроде и люди, но уже не земляне, не такие — не совсем такие, как обычные земляне) за каким-то дьяволом «провешивают» в космосе эту самую Трассу от последней освоенной планеты к новой, которую только предстоит найти, дальше и дальше... С этой целью через надриман сначала запускаются первые две группы звездолетов, которые вытягивают из подпространства сами себя «за волосы», как Мюнхаузен из болота, а дальше они уже строят колодец-приемник, который может штатно принимать другие корабли. Экипажи первых кораблей лежат в анабиозе, вернее, под наркотиком, спасающим сознание от «эффектов измененной натуры» надримана — в так называемом «наркауте». И будит их, экипажи, так называемая «квинта», группа из пяти смертников, которые засыпают не как все, но практически умирают, потому что им вводится особый штамм бактерий, дающих организму необходимую энергию. На планетах космачи обитать не могут — SOC-переменная не позволяет (что это за штука такая — узнаете сами), вот разве что так называемые бройлеры, специально выращенные для условий конкретной планеты клоны, способны обжиться «на грунте». Ну а у тех, кто всю жизнь провел в космосе, — у них и психология отличается от привычной нам.

Повествование развивается неторопливо. Скрупулезно описано, как звездолеты «расчехляют» после того, как они прилетят куда надо. Вроде все очень плотно, но при этом и очень медленно. Происходит многое… и в то же время почти ничего не происходит, то есть имеется смена событий, но нет развития ситуации. Это потом уже, конечно, понимаешь, что размеренное начало, все эти длительные описания работы космических клонов — и именно вот так, с обилием деталей, медленно и подробно, — совершенно необходимо, без этого последующее не звучало бы так, как оно звучит, интрига, открывшаяся потом, не произвела бы такого впечатления. А тут ты вроде сам вместе с космачами Трассу тянул, и потому особо хорошо понимаешь их чувства в связи с событиями второй половины книги.

Есть разные способы, при помощи которых писатель может выдавать читателям необходимую информацию. И разная скорость, темп подачи оной. Автор может вывалить все, что известно про описываемый в книге мир, на первых же страницах, а может утаивать. Так вот, Жарковский утаивает — и еще как! Никто из героев не становится в позу, будто киноперсонаж, вдруг повернувшийся лицом к зрительному залу и начавший вещать с экрана что-то вроде: «Да, профессор, тяготение на этой планете действительно равно 1,5 G, а атмосфера метановая…» — нет, читателей, как котят в бочку с водой, бросают в незнакомый мир «Я, Хобо» — и выплыть, думаю, предстоит далеко не всем. Ощущение чуть ли не беспомощности усиливается пониманием того, что автор-то как раз знает все, он явно очень хорошо представлял себе, о чем пишет, и герои книги — они тоже знают многое, и именно потому не ведут между собой дурацких разговоров, обращенных на самом деле к читателю.

Текст вызывает впечатление полного присутствия и явственной, данной почти в ощущениях реальности. Особый язык космачей передает свойства их мышления. Помимо всевозможных терминов у них и просто новые слова чуть ли не на все случаи жизни или новые способы употребления старых… и даже новый синтаксис. В романе хватает малопонятных, особенно поначалу, аббревиатур и технических деталей. Автор перед читателем не прогибается и жизнь ему облегчить не стремится: никаких расшифровок, обо всем приходится догадываться, постепенно «въезжая» в происходящее, смекая, что БВС — это не то Большая Виртуальная Сеть, не то Большая Вычислительная Система, не то еще что, а «квинта бозе» — это та самая группа из пяти смертников, что под штаммом…

Иногда возникает впечатление, что нестандартность языка зашкаливает, переступает ту невидимую, скорее интуитивную, чем логически определимую грань, где манера изложения по степени отдаленности от формальных языковых правил из оригинальной превращается уже просто в неправильную либо неряшливую... но потом видишь: нет, все именно так, как оно и переходники должно быть. И обжитые либо только обживаемые космачами огромные космические комплексы, палубы и подпалубы, «сердечники», «гнезда», «наркобоксы» и прочее, наполненное «пахучей густой возней» жизни — предстает перед нами в объеме и цвете.

Так что теперь ждем вторую книгу («Я, Хобо» — трилогия). Потому что у нас сейчас так больше никто не пишет космическую фантастику. Потому что автор не убаюкивает мозг читателя легкой развлекательностью и ненавязчивыми приключениями, не поглаживает его вдоль извилин ласково и нежно — но уверенно и резко утюжит своим текстом поперек них. И ничего страшного, что при чтении извилины иногда заплетаются морскими узлами. Это, наоборот, полезно для головного мозга, если, конечно, ты хомо (не путать с хобо) сапиенс, а не какой-нибудь там бройлер. Хотя, думаю, именно потому книга вызовет отторжение у тех, кого насильственная активизация мыслительного процесса раздражает. Они, думаю, будут очень недовольны. Пожалуй, станут даже ругаться.