ПЕНСИОНЕР

Клиффорд Саймак

Дорогие друзья! Нынешний «Синопсис» особенный. Он посвящен Клиффорду Саймаку (1904-1988). Без этого писателя нельзя представить ни развитие фантастики, ни мировую культуру. Не можем и мы, ведущие рубрики, представить свое становление без его книг. «Город», «Все живое», «Пересадочная станция», «Прелесть», «Грот танцующего оленя», «Заповедник гоблинов» — эти и многие другие вещи Саймака стали, наверное, частью нашего «я», нашей личности. Пусть ныне Саймак выглядит немного старомодным и слегка сентиментальным — но его великие идеи духовной общности космического разума, его оптимизм и доброта, лиризм и психологизм, внимание к «маленькому» человеку так необходимы сегодня, когда миром правят прагматизм, жесткость, агрессия и культ суперменства. Саймак написал свыше тридцати романов, сборников повестей и рассказов. Он был награжден многочисленными литературными премиями, в том числе самыми престижными — «Хьюго». В 1976 г. был удостоен почетного титула «Великий мастер», присуждаемый Ассоциацией американских писателей-фантастов. Издательство «Эксмо» приступило к выпуску Полного Собрания Сочинений Грандмастера, первые тома которого уже появились на прилавках. Мы представляем здесь рассказ, который еще не публиковался на русском языке. Вы — первые его читатели. Публикацию завершает интервью с Василием Мельником, составителем и переводчиком ПСС.

Его разбудила музыка. Раздался мягкий, приятный женский голос:

— Доброе утро. Вы Энсон Ли и в настоящий момент находитесь на заслуженном отдыхе. Космическая станция к вашим услугам.

Он сел на краю кровати, покачал ногами над полом, потер глаза кулаками, пробежал пятерней по своим жидким волосам. Было бы совсем неплохо снова упасть на кровать и поспать еще часок.

— Нас ждет сегодня столько интересного, мистер Ли, — голос по-прежнему был ласковым, но ему показалось, что в нем мелькнула сталь. Женщина, судя по всему, была сучкой, как, впрочем, и все прочие особи женского пола. — Сейчас мы подберем для вас подходящий костюм, — журчал голос. — Вставайте и одевайтесь. Затем мы позавтракаем.

Я позавтракаю, подумал он. Не мы. Я. Черт возьми, тебе не нужен завтрак. Тебя здесь вообще нет.

Он потянулся за рубашкой.

— Мне не нравится новая одежда, — пожаловался он. — Я предпочитаю старую. Мне нравится, когда она обтирается на мне, пока я ее таскаю, и от этого становится удобнее. Почему я должен менять одежду каждый день? Я знаю, что вы делаете со старой. Каждую ночь вы бросаете ее в конвертер, после того как я раздеваюсь, чтобы лечь в кровать.

— Но это же замечательно, — возразил голос. — Каждое утро вы получаете новую и чистую одежду. Посмотрите, голубые брюки и зеленая рубашка. Вы любите голубой и зеленый цвета.

— Я люблю старую одежду, — заявил он.

— Новая гораздо гигиеничнее, — произнесла невидимая женщина. — И она вам очень идет. Она всегда очень хорошо сидит. У нас есть все ваши мерки.

Он надел рубашку. Затем встал и надел брюки. Он знал, что смысла спорить нет — он никогда не добивался своего. Но раньше он очень любил носить старую одежду. Она была удобной и мягкой, и он таскал ее, пока совсем ее не снашивал. Он помнил свою старую одежду, которую надевал на рыбалку. Мерки снимали именно с нее. Но теперь у него не было одежды для рыбалки. Здесь негде было ловить рыбу.

— Теперь, — мягко зазвенел голос, — мы позавтракаем. Омлет и тосты. Вы ведь любите омлет.

— Я не собираюсь завтракать, — сказал он. — Не нужен мне никакой омлет. Я могу ненароком съесть Нэнси.

— Что за глупости? — Голос больше не был таким милым, как раньше, теперь он звучал немного тверже. — Нэнси покинула нас, вы же помните…

— Говорите как есть: Нэнси умерла, — сказал он. — А ее тело вы бросили в конвертер. Вы все бросаете в конвертер. Вам нужно очень много энергии, чтобы поддерживать жизнедеятельность станции, поэтому всякий лишний предмет вы бросаете в конвертер для переработки в энергию. Я знаком с теорией, когда-то я был химиком. Я знаю, как это работает. Материя превращается в энергию, энергия в материю. Замкнутый цикл, безотходная технология…

— Но Нэнси — это было так давно… Я думаю, нам лучше поесть. — Голос определенно больше не был ни милым, ни ласковым.

— Неважно, как давно это было. Нэнси в воздухе, которым я дышу. Нэнси в моей одежде. Нэнси может быть в этом омлете.

Из-за его спины вдруг прозмеилось и стиснуло его вокруг талии механическое щупальце.

— Давайте-ка поглядим, что с вами, старина, — на этот раз голос был властный, строгий.

Щупальце довольно бесцеремонно увлекло его в диагностическую камеру. Гибкие металлические шланги заскользили под его одеждой, бережно, но крепко перетягивая его тело. Вскоре он был надежно обездвижен. Холодная жидкость под давлением брызнула в его вену. Окружающее расплылось в его глазах.

— С вами все в порядке, — раздался твердый, жесткий голос. — Вы в гораздо лучшей форме, чем вчера.

Да уж, сказал он себе. Все в порядке. Настолько в порядке, что когда он проснулся, ему сочли необходимым напомнить, кто он такой. Настолько в порядке, что ему вкатили наркотик, лишь бы удержать в иллюзорном спокойствии.

— Ну, что ж, — в голосе вновь ощущалась нежность, — вставайте и приступайте к завтраку.

Он заколебался на мгновение, пытаясь заставить себя думать. Кажется, у него была какая-то веская причина не есть завтрак, но теперь он ее забыл. Если только действительно была какая-либо причина.

— Ну же, давайте, — вкрадчиво прошелестел голос.

Он прошаркал к столу и сел, тупо уставившись на чашку кофе и тарелку с омлетом.

— Теперь возьмите вилку и ешьте, — скомандовал голос. — Это ваш любимый завтрак. Вы говорили мне, что больше всего любите омлет. Ешьте, нам еще предстоит выбрать, чем заняться сегодня.

«Она снова давит на меня, — подумал он, — назойливо опекает меня, возится со мной, словно с капризным ребенком». Но он ничего не мог с этим поделать. Он мог возмущаться, но кроме этого не мог сделать ничего. На самом деле ее здесь не было. На самом деле здесь не было никого. Все было устроено так, чтобы он думал, будто кроме него здесь есть еще кто-то, но он точно знал, что находится на станции один. Возможно, он сумел бы что-либо предпринять, если бы не жидкость, которую периодически всаживали ему в руку в диагностической камере. Это средство блокировало его возмущение, заставляло его ощущать себя хорошо, стирало недовольство из его сознания.

Впрочем, на самом деле это не имело значения. На самом деле ничего не имело значения. Он пил свою мочу, он ел собственные фекалии, пусть даже переработанные, и это тоже не имело значения. И было еще нечто особенное, что он ел тоже, что-то совершенно ужасное, но он уже не мог вспомнить, что именно.

Он прикончил тарелку омлета и выпил чашку кофе, после чего снова раздался знакомый женский голос:

— Что мы желаем теперь? Чем бы вы хотели заняться? Я могу почитать вам, или поставить музыку, или поиграть с вами в карты или шахматы. Может быть, хотите рисовать? Вы ведь любите рисовать. У вас очень хорошо получается.

— Нет, черт возьми! — взорвался он. — Я не хочу рисовать!

— Почему? У вас должна быть причина. Раз вы отказываетесь от своего любимого занятия, у вас должна быть причина.

Опять держит его за идиота, подумал он, использует против него школьную психологию — и, хуже всего, лжет ему. Он не умел рисовать как следует. Мазню, которая у него выходила, с большой натяжкой можно было назвать рисунками. Однако она настаивала, что он хорошо рисует, руководствуясь убеждением, что самооценку впадающего в маразм старика необходимо все время поддерживать на должном уровне.

— Здесь нечего рисовать, — сказал он.

— Здесь множество вещей, которые можно нарисовать.

— Здесь нет деревьев, нет цветов, нет неба и облаков, нет людей. Здесь когда-то были растения, но теперь я в этом уже не уверен. Я больше не помню, как выглядят деревья и цветы. Они остались на Земле.

И еще на Земле остался его дом. Дом он тоже помнил смутно. На что тот был похож? Как выглядели другие люди? На что похожа река?..

— Вам не нужно видеть предметы, чтобы рисовать их, — нарушил его размышления женский голос. — Вы можете фантазировать.

Разумеется, может, подумал он. Но как нарисовать одиночество? Как изобразить огорчение и заброшенность?..

Когда он ничего не ответил, она спросила:

— Значит, вам ничем не хочется заняться?

Он ничего ей не ответил. Зачем утруждать себя ответом синтезированному голосу, который воспроизводит процессор, набитый базами данных комитета социального обеспечения и дешевыми брошюрами по психологии? Зачем, подумал он, они идут на такие хлопоты, чтобы как следует позаботиться о нем?.. Хотя если задуматься, пожалуй, это не так уж хлопотно, как может показаться. Космическая станция в любом случае собирала и обрабатывала научную информацию, наверняка выполняла другие задачи, о которых он не знал. И если такие станции используются также для того, чтобы убрать с перенаселенной Земли пожилых людей, на самом деле эта забота стоит довольно дешево.

Он помнил, как они с Нэнси решили сделать космическую станцию своим домом. Их уговорил умный молодой человек с искренним и убедительным голосом, осторожно излагавший выгоды смены места жительства. Пожалуй, они бы так и не решились, если бы их дом не был предназначен на снос, чтобы освободить место для транспортной магистрали. После этого на самом деле не имело значения, куда они отправятся или куда их отправят. Вы покинете эту мировую крысиную гонку, убеждал молодой человек. Вы обретете мир и комфорт, в которых проведете оставшиеся вам годы; все будет сделано для вас. Все ваши друзья ушли, утеряно многое, что было вам дорого; нет причин здесь оставаться. Ваш сын? Он сможет приходить в центр управления полетом и видеть вас очень часто, пожалуй, даже чаще, чем сейчас — впрочем, он и так не приходит. Более того, вы получите все, в чем нуждаетесь. Вам не придется готовить или убирать; вся работа будет выполняться автоматами. У вас больше не будет хлопот с докторами: на борту имеется автоматическая диагностическая камера. У вас будут музыкальные записи и пленки с книгами, и еще ваши любимые телевизионные программы.

Когда человек стареет, он становится беззащитным. Он не уверен в своих правах, и даже если они есть, не имеет мужества ни постоять за них, ни осадить власть, как бы сильно он ее ни презирал. Его сила уходит, ум понемногу теряет остроту, и человек устает бороться за то, что принадлежит ему по праву.

Теперь, думал он, здесь не осталось ничего, что могло скрасить его дни, но милосердная власть (еще более ненавистная из-за своих потуг выглядеть милосердной) с едва скрываемым презрением к старику делала вид, что все в порядке.

— Хорошо, — снова раздался голос механической социальной работницы, — тогда, поскольку вы не собираетесь ничего делать, я оставлю вас сидеть здесь, у левого борта. Вы можете полюбоваться видом в иллюминаторе.

— Нет смысла смотреть в иллюминатор, — сказал он. — Там нет ничего, чем можно любоваться.

— Вы ошибаетесь. Там, снаружи — прекрасные звезды.

Сидя у левого борта, он угрюмо смотрел на прекрасные звезды.

Senior Citizen © 1974 by Clifford D. Simak

Перевод © 2004 Василий Мидянин

Публикуется с разрешения издательства «Эксмо» (Россия, Москва).

ИНТЕРВЬЮ С ВАСИЛИЕМ МЕЛЬНИКОМ

— Кто из русских писателей близок к творчеству Саймака? Можете ли вы ощутить черты общности с ним Кира Булычева? Или это совсем разные векторы фантастики?

— Булычев, мне кажется, более язвителен, более ироничен в своем взгляде на мир. Саймаку же иногда приходилось быть жестким в своих текстах, но чаще всего представляется, что своих героев — неторопливых, гостеприимных, уютных деревенских философов, этаких современных хоббитов из Оклахомы, — он рисовал с самого себя.

— Какие для вас любимые произведения Саймака и почему?

— «Заповедник гоблинов» — с него началось мое знакомство с писателем Саймаком и американской фантастикой в целом. Был такой сборник в «мировской» серии, «Ведро алмазов» — помните? Чудовищные колесники сразу завладели моим воображением и еще долго приходили в кошмарных снах. Затем были «Почти как люди», «Принцип оборотня», «Город» — по стилю, предмету, манере изложения все это очень сильно отличалось от застойной отечественной фантастики начала семидесятых. Саймак, Шекли, Брэдбери — вот те авторы, которые научили меня любить такую литературу, которые в конце концов привели меня в книгоиздание. Первым двум из них наше издательство уже отдало дань уважения — мы выпустили их полные собрания сочинений. Вот-вот начнут выходить тома полного собрания сочинений Брэдбери.

— А есть ли среди вещей Саймака неудачные, слабые — и почему вы так считаете?

— Безусловно, у всякого писателя есть произведения программные, обязательные, чрезвычайно интересные, — и есть произведения менее удачные, не столь яркие и заметные. Возможно, некоторые рассказы Саймака не столь хороши, как его прочие творения — иногда он начинает повторяться, иногда его основные лейтмотивы родного дома, собственной земли, фермерского достоинства, потерянных корней начинают звучать слишком навязчиво. Однако даже в не самых лучших его творениях чувствуется рука мастера. Для многих современных авторов и это — недостижимая литературная высота.

— Мы с удовольствием посетили бы «заповедник гоблинов» Саймака. А Вы — какой из миров Саймака вы хотели бы посетить? Жить в нем?

— Я бы согласился с вами и охотно отправился бы на кружечку октябрьского эля к доктору Максвеллу, Алле-Опу, Духу и мистеру О’Тулу. Несмотря на то, что описанный в «Заповеднике гоблинов» мир порой страшен, порой опасен, в нем обитают колесники и прочие подозрительные создания, Саймаку удалось сделать его довольно привлекательным для читателя. В компании главных героев романа царит дух подлинной дружбы, и можно быть уверенным, что они не бросят друга в самой безнадежной ситуации.

— «Пенсионер» — очень грустная вещь. Как-то Саймак писал: «рассказы не обязаны хорошо кончаться. В этом я не согласен с большинством фантастов». А как вы относитесь к этой проблеме — с точки зрения издательства?

— Я думаю, перед издательством такой проблемы не стоит. Для нас главное — качество произведения, его способность увлечь читателей. Мы никогда не требуем от автора: «Ваш рассказ заканчивается печально — немедленно переделайте». Порой печальный финал работает на тему, идею, фабулу произведения гораздо эффективнее хэппи-энда.

— Многие герои Саймака — не просто «маленькие» люди, но даже деревенские дурачки. В одном интервью, говоря об этом, он сказал: «У меня просто какое-то внутреннее убеждение, что идиот сможет лучше понять чужое существо». А как Вы к относитесь к подобному утверждению?

— Трудно сказать… Я полагаю, что если однажды инопланетяне все-таки прилетят, они будут столь отличны от рода человеческого, что и ученые, и деревенские дурачки, которые попытаются с ними контактировать, окажутся в равно невыгодном положении… Хотя вполне понятно, конечно, что имел в виду Саймак; это, разумеется, не научный подход, а гуманистическая декларация, квинтэссенция его творчества.

— Ныне образ Чужого у нас чаще всего ассоциируется с агрессией и взаимной аннигиляцией. А как же идеи Саймака об инопланетном братстве, о Галактической школе?

— Бытие определяет сознание, как высказался один философ. В советское время активно высмеивалось «уродливое порождение капитализма» — западная фантастика, переполненная звездными войнами, космическими десантами и ядерными пустынями. Теперь капитализм строим мы, и «уродливое порождение» хлынуло на наши книжные прилавки. Идеи инопланетного братства оказались невостребованными, поскольку звездные войны эффектнее, проще в изготовлении и более успешны в коммерческом плане. Однако читатель у фантастики гуманистических традиций есть, он никуда не делся. Свидетельство тому — непрекращающиеся переиздания книг Стругацких, Булычева, Крапивина, старых советских фантастов.

— Сколько томов вы планируете выпустить и когда? Что из неопубликованного раньше на русском войдет в ПСС? Кажется, не выходили вестерны, рассказы о войне. Как с этим? Войдут ли в ПСС письма, дневники, что-то личное?

— Пока окончательный объем собрания сочинений Клиффорда Саймака не вполне определен. Ясно, что будет около десяти томов. В один из них в числе прочего войдут около полутора десятков ранее не публиковавшихся на русском языке фантастических рассказов. Что касается писем и дневников, то их, к сожалению, не будет — все-таки мы готовим не академическое издание с различными вариантами, редакциями и прочими текстами, а массовое собрание художественных произведений, рассчитанное на среднего читателя. С нефантастическими произведениями Саймака тоже не все ясно. К примеру, в СС Шекли и Желязны мы подобные тексты авторов включали; с другой стороны, не были включены роман Шекли «Кровавый урожай» из серии «Чужие», начатой Фостером, и его же продолжение культовой книги Гарри Гаррисона «Билл, герой Галактики, на планете бутылочных мозгов», поскольку сам автор считает их крайне неудачными и переиздавать не планировал. По поводу Саймака будем еще разбираться и уточнять.