ДОЛИНА ЗЛОСЧАСТЬЯ

Александр Белаш , Людмила Белаш

— О-ох, грехи наши, грехи тяжкие! — сокрушался Балао, в горьком упоении раскачиваясь перед алтарем. — И жертву-то Царю богов приносим скудную! Молим вышнего Царя не гневаться.

Жена Балао всхлипнула без слез и повторила поклон за мужем; согнулись перед доской с плоским, грубо вырезанным ликом и сыновья Балао, и дочь, настороженно слушавшая, не доносится ли стук копыт или подошв. Чуть что — она была готова кубарем скатиться в погреб, а отец и братья — замаскировать потайной лаз.

— Неужто нет нам ни защитника, ни покровителя? — причитал Балао. — Умалилось наше счастье, закатилось наше солнце, и луна сошла за горы. Ужели сами мы в том виноваты, боже правый? Знаю, сами, в чем и каемся. Не надо было нам селиться в Рунга Бальхарте, в Четырехпалом Следе этом проклятущем, и люди добрые нам не советовали, а мы корыстью заболели и наперекор всем сделали. До начала времен наступил сюда каменный зверь, расщепил своей поганой лапой горы начетверо, и не стало ни ладу, ни складу в четырех этих долинах. И госпожа, испив в жаркий полдень ледяной воды, от лихорадки умерла, и господин убился, упав с коня на охоте, и настала ночь без просвета, все вкривь и вкось пошло, сплошь разор и бесчинства хаттэнов…

Балао прервал сетования протяжным вздохом и вновь отбил поклон алтарю. Завздыхали следом и домашние, и слуги, от лица которых трактирщик жаловался богу. Раньше слуг в трактире было пятеро; осталось двое, старик да малец, остальные убежали. И никто за ними не погнался — у воинов чахлого рода н’д Эрунга Кетерлаунд были заботы поважней, чем ловля беглых. Балао и на это обратил внимание Царя богов.

— И грогги всех чинов, и меньших, и больших, забыли верность и присягу, стали делить скотину и угодья, а иные ушли в горы к хаттэнам, к Горному Вожаку или Сыну Скалы, и теперь сходят в долины с разбойными стаями. Некому беречь мирных людей от грабежей и насилия. Одна надежда — дочь господская, наследница Четырехпалого Следа, но не командовать девушке над воинами. Заперли ее в башне Гайдалона, будто для безопасности, а сами делят власть. При живой госпоже княжьего звания в соу норовят пролезть! где видан был такой позор?! Злополучный наш край! Черная наша судьба!

Много чего хотел сказать Балао богу в чистый свят-день. Со вчерашнего вечера не ел, пил одну воду, ни капли хмельного — для того, чтоб дыхание стало легким, и плоть не тяготила сердце. Все, все надо поведать вышнему Царю! И что стража на заставах нерадива, и что поборы невыносимы, и купцы Рунга Бальхарт объезжают — «А, Четырехпалый След! так это гнездо хаттэнов! тамошний соу погиб на охоте, и теперь там распря между всеми, а в замке грогги режутся — нового соу выбирают. Куда смотрят соседние владетели? Не иначе ждут, когда этот нарыв лопнет, и хаттэнские стаи хлынут к ним в гости».

Балао готов был продолжить свои стенания, но в этот миг со двора послышались голоса людей и конский топот. Дочь юркнула в лаз, а братья задвинули тайник кадкой с мочеными овощами, скисшими еще в прошлом году. Слуга-малец полез под лавку, жена бросилась в задние комнаты; один Балао, проклиная свою участь, побрел к двери, в которую уже колотили кулаками.

— Отворяй, Балао! это мы, не бойся!

— Кто «мы»-то? — осмелел трактирщик, но засов не сдвигал.

— Мы, Плешивый и Сплюнь! Открывай, дело есть!

— Какие дела, ночь на дворе! Нет у меня выпивки. Хаттэны все вылакали. Убирайтесь! Вздурилось вам шляться впотьмах, полуночникам! Чтоб вам духи ноги искусали! Пошли вон! — на сердце у Балао просветлело, и язык стал легок на брань.

— А ты не галди. Ты сперва открой, а после ругайся. Дело у нас, важное. Может, тебе через это награда будет.

— Хм. Ну, сейчас, — намек о награде обольстил Балао, но он никак не мог сообразить, откуда она привалит.

Назвавшиеся селяне — а с ними каменотес Половинка и колодезный чистильщик — ввалились гуртом, толкаясь и стукаясь о косяки локтями и коленями; в проеме двери им было тесно вчетвером — вернее, впятером, поскольку пятого они несли на рогоже. Почти голый, в одной набедренной повязке, этот пятый выглядел сущим покойником, если б не кровь, скупо текущая с разбитого виска по слипшимся волосам на пол.

— Награда, — убито молвил Балао, пятясь. — Это что ж это такое?! — возопил он, взмахнув руками. — Это кого вы принесли мне?! откуда?! а вдруг он умрет у меня?!

— Пока живой, — радостно обнадежил Сплюнь, пощупав у голого жилы на шее. — Глядишь, и не окочурится. Мой парнишка побежал за колдуном; вот приведет — и все уладится.

— За каким колдуном?!

— Знамо, за Гудаком.

— И еще Гудака мне в дом! Ошалели вы, люди добрые! Сами-то, небось, его к себе не зазываете, а в его логово ходите!..

Между возгласами и всплескиваниями рук Балао, однако, присмотрелся к лежащему. То был молодой мужчина, сухопарый, но жилистый, сила в его теле чувствовалась. Волосы его, довольно длинные, были светлы, а бескровное лицо чертами напоминало лица выходцев из Срединных Земель, где правят древние роды н’д. Ни колец, ни ожерелий, даже амулетов на человеке не было.

Мужики тем временем наперебой объясняли, где и как нашли человека. После заката был крик и шум на западной дороге, идущей из Рунга Бальхарта. Дождавшись затишья, тропами в зарослях пошли узнать, что за шум, но хаттэны, забрав добычу, уже ушли в горы. Один путник — совсем юнец, лежал мертвый, во втором, что был постарше, жизнь еще теплилась.

«Убийство, — похолодело в груди у Балао. — Из-за пары коней, из-за барахлишка и горсти денег жизни лишили! Впору вещи навьючивать — и прочь отсюда. Чьи головорезы постарались? Горного Вожака или Сына Скалы? Или новая стая собралась, совсем отчаянная?..»

— Пращей его сняли, — уверенно заметил Половинка. — Аккурат каменюкой в висок. Второму, я думаю, в плечо попали — он-то и кричал, и отбивался. Два раза его ткнули — крови вытекло совсем чуть-чуть. Мы его камнями заложили от собак; завтра схороним.

У Балао из ума не шло это злодейство. Ну, обобрать, ну, припугнуть, плетью вытянуть — но убивать-то зачем? От безнаказанности горные жители вконец остервенели. Нет в Рунга Бальхарте соу, нет покоя и порядка. Не сегодня завтра хаттэны сметут заставы и в домах поселятся, нахлебничать да измываться.

— Мы его к тебе доставили, — утер обширный лоб Плешивый, — теперь ты с ним и управляйся. Прояви, Балао, милосердие! а мы пойдем.

— Эт… куда же вы? — зло прищурился трактирщик. — А кто будет Гудаку платить, а?! Я, что ли, за чужого человека своим кровным расплачусь?

— Ты у нас самый важный, — заюлил Сплюнь, — кому и благодетелем быть, как не тебе? Ну и мы… кто что сможет… собачью ляжку… Я дам ягод сушеных! кошель с горстью, больше нет.

— А ты что, знаешь, какую цену Гудак назначит? он лунник, право имеет ставить цену, и храни меня Милостивый бог, если не выплачу сполна! Бесов напустит и в дом, и в колодезь, сухоту подбросит в порошке…

— Ну уж и бесов, — забурчал Половинка. — Не водилось отродясь за ним такого. Так, постращает… Я круг сыра принесу.

Балао, став в двери, не выпускал их, пока каждый не пообещал что-нибудь доставить на лечение ушибленного хаттэнами.

— Жена! — горестно крикнул он, когда доброхоты скрылись в темноте. — Новая напасть на нашу шею! Иди сюда, что мне, одному с ним возиться?!

Всем семейством водрузили битого парня на лежак; он застонал и шевельнул головой. Жена Балао бережно омыла рану и перевязала голову чистой тряпицей. Дочь, выбравшись из подпола, помогла ей и вызвалась посидеть с раненым — «Мало ли, вдруг пить попросит».

Но неизвестный человек до утра оставался в беспамятстве, хоть дышал ровно. А утром в трактир — редкий гость! — пожаловал Гудак.

####

Подобно многим лунным колдунам западных стран, Гудак отпустил длинную гриву и содержал ее в опрятности — волосы его лоснились и пахли яблочным маслом, на лбу их перетягивал витой шнурок. Гудак носил темную хламиду, подпоясанную вервием, на опояске висел десяток кошелей с когтями, костями, камешками, зельями и теми ягодами, от которых людей корчит, а коней бросает в бешенство. На его шее болталось пять талисманов — два железных (очень сильных), костяной и копытный (оба страшные) и неизвестно чья сухая лапка. Был у Гудака и посох, испещренный колдовской резьбой. Говорил Гудак мало, смотрел мрачно, улыбался зловеще.

— Вот, — и так, и сяк крутился Балао вокруг Гудака, чтоб и угодить, и лишнего не брякнуть, — не я тебя звал, это Сплюнь послал мальца. Я уж из милосердия… Тысячеликий бог велел заботиться о ближнем! Без твоего умения никак не обойтись.

Гудак молча поводил ладонью над перевязаной головой неизвестного. Провел рукой вдоль тела, не касаясь его. Осмотрев раненого, отсыпал из одного кошеля пол-горсти желто-серого порошка.

— По щепотке в кувшине теплого молока, — наконец-то разомкнулись его твердые уста. — Пол-кувшина утром, остальное вечером.

И, встав, пошел к выходу. Балао заторопился следом, заискивающе поглядывая сбоку:

— А как же… насчет этого… того-сего…

Не обернувшись, даже не взглянув на трактирщика, Гудак промолвил на ходу:

— Он сам заплатит мне потом. Цену я назову ему.

— Не погнушайся, о заклинатель, — Балао подсунулся с лепехой сыра. Отпустить лунника без платы — жди беды.

— Для тебя я ничего не сделал.

— Но, почтенный Гудак! Ты исцелил моего гостя, и я…

— Невелика услуга. Череп его цел, а в голове все встанет на свое место за две-три осьмицы. Первые дни не вели ему вставать.

Балао вложил сыр в жесткую руку колдуна. Так спокойней. Понравилась Балао и уверенность колдуна в том, что раненый заплатит. Может, верно мужики сказали про награду?

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №04(20) за апрель 2005».