СИНЕЛЬНИКОВ И РЕМОНТ

В четверг утром ничто не предвещало никаких напастей. Когда Старик вызвал меня к себе, я, припоминаю, удивился — в отчете у меня и правда конь не валялся, но по всем законам предварительная взбучка полагалась Элиасу и, собирая бумаги, я на него выразительно посмотрел. Он только пожал роскошными культуристскими плечами. Что ж, значит в этот раз мне первому на плаху.

Кабинет нашего Дедушки отделан в лучших традициях той дурацкой моды, которую почему-то именуют «благородной стариной». Ни одного сантиметра стены без красного дерева, ковер как из анекдота про газонокосилку, стол противотанковый, над столом в рамке фотография, где наш начальник в обнимку то ли с Роммелем, то ли с Монтгомери, то ли с самим Эйзенхауэром. Сам Старик величественно сив, в серой тройке, — нечто среднее между адвокатом и гробовщиком.

— Здравствуйте, Уолтер, — проскрипел он мне без всякой ласки в голосе. — Садитесь.

Когда начальство не в духе, лучше сразу переходить к делу. Я раскрыл папку и начал сыпать цифрами по последним контактам. Он сморщился так, что целая система морщин поделила его физиономию надвое (горизонтально), и мне сразу захотелось всунуть эти половинки поглубже одну в другую.

— Уолтер, все эти факты подождут, я вызвал вас не совсем за этим. Я должен сообщить вам…ммм… нечто. Вы первый в нашем отделении, кто это услышит. Приехал Келли.

— Что, прямо сюда?

— Нет, конечно. В Гладстонберри. Он извещает нас о появлении Наследника. Как вы понимаете, этого события мы ждали много лет. Очень много лет.

Старик был настроен весьма торжественно, но я этой торжественности, надо признать, совсем не разделял. Дело в том, что в ожидании Наследника я и сам принимал живейшее участие, и на мою долю приходились в основном все шишки и вывоз мусора. Я сопротивлялся, скандалил, проявлял склочность и гнилость характера,но меня снова и снова загоняли в достопечальный раздел «… и другие» — категорию бедолаг, которые делают всю грязную работу и за все отвечают, а потом стоят за спинами охраны, когда костяные старцы рисуют свои витиеватые подписи под параграфами потом и кровью оплаченных договоров. К тому же после такого многозначительного вступления меня наверняка ожидает какая-нибудь пакость. Я робко попробовал увильнуть:

— Сэр, возможно, это ложная тревога. Вспомните, подобное уже случалось.

— Нет, нет, на этот раз все точно. С шестого по семнадцатое сентября он должен войти в Дом и вступить в права владения. Наконец-то закончится весь этот хаос и в Англии появится серьезный лидер?!

— Так уж сразу и появится.

— Да, ему придется многое объяснить, его придется обучать, но у него подлинная кровь… Уолтер, ваш скепсис мне известен, но в данной ситуации он абсолютно ни к чему!

— Да ради Бога, сэр. Что я должен делать?

— Семнадцатого — видите, как мало у нас времени? — семнадцатого я лично введу его в Дом…

— Если Дом его примет.

— Об этом не беспокойтесь. Я введу его, и мы увидим реакцию… Однако последнее выселение нанесло Дому значительный ущерб. Мы не можем принять Владыку Северного Края среди нашего обычного разгрома…вы понимаете. Я получил письмо от Патрика — там Бог знает что, наверное… Уолтер, эта миссия возлагается на вас. У вас твердая рука…ммм…административные способности… население Дома и Долины относится к вам с уважением… Словом, я рассчитываю на вас.

— Что можно успеть за пять дней?

— Вот именно — все, что можно. Лорд Уорбек обещал всяческую поддержку.

Стало ясно, что отвертеться не удастся, и тут меня, что называется, обожгло воспоминание.

— А рамы? — закричал я. — Рамы в галереях? Могу я, наконец, выкинуть эту рухлядь?

Старик снова продемонстрировал мне свою гримасу «за секунду до яичницы», но, кажется, понял, что придется уступить:

— Меняйте ваши рамы. Но имейте в виду — я лично проведу самую тщательную инспекцию… Вылететь вы должны уже сегодня, билеты заказаны, зайдите к Нэнси. Желаю удачи.

Что же, кто куда, а Володя — выгребать дерьмо. Планида, как говорили предки. Я пожал его дряблую ручку и отбыл вверить «Боингу» свое бренное тело.

####

Оставив за спиной Атлантику, рано утром я очутился в Хитроу. Дом наш находится в Северном Девоншире, так что конец мне предстояло сделать изрядный. В тех краях издавна собирались друиды, колдуны, маги, черти рогатые — место силы, как сказали бы теперь, и Дом был его центром. Отсюда в старину правили мифические Пендрагоны, здесь Мерлин замыслил Стоунхедж, и много еще чего. Последним владетелем здесь был некий сэр Генри Толборн, который, как рассказывали, держал всю мистическую публику Великобритании в ежовых рукавицах. Но сколько-то лет назад этот Генри уехал куда-то на войну, и там то ли вознесся, то ли, наоборот, провалился, короче, никто его больше не видел. Тогда-то и начались те хаос и анархия, что так не нравятся нашему Старику. Претендентов на магический престол было достаточно, но никого из них Дом знать не желал и безжалостно изгонял — если они успевали унести ноги. Сам по себе он достаточно регулярно переходил из рук в руки, его покупали и продавали, но кончалось все одинаково: лестницы дыбом, стулья летают, столы вращаются, люди исчезают в угребальниках? — словом, весь набор. Должен, якобы, явиться истинный властитель с какой-то там душой и сердцем, и вот тогда-то Дом откроет ему… ну, и так далее.

Властитель-то, похоже, прорезался, но хорошенький же погром учинила домовая компания, если дело потребовало срочного ремонта.

Северный Девоншир — уже далеко не та глухомань, какой он был когда-то, но Дом и вправду стоит на отшибе. Лондонская железнодорожная ветка заканчивается в Гладстонберри, и там же поворачивает шоссе, дальше надо по проселкам пробираться до Уорбек-холла — тоже древнее святилище, замок сумасшедших Уорбеков и, не доезжая Сент-Мери-Мида, повернуть на северо-восток, и еще двенадцать миль. (вопрос к автору — таОтвечаю: он из аэропорта едет на машине. Но с правкой согласен. — уже далеко не та глухомань, какой он был когда-то, но Дом и вправду стоит на отшибе. Лондонская железнодорожная ветка заканчивается в Гладстонберри, и там же поворачивает шоссе, дальше надо по проселкам пробираться до Уорбек-холла — тоже древнее святилище, замок сумасшедших Уорбеков и, не доезжая Сент-Мери-Мида, повернуть на северо-восток, и еще двенадцать миль. (вопрос к автору — та — уже далеко не та глухомань, какой он был когда-то, но Дом и вправду стоит на отшибе. Лондонская железнодорожная ветка заканчивается в Гладстонберри, и там же поворачивает шоссе, дальше надо по проселкам пробираться до Уорбек-холла — тоже древнее святилище, замок сумасшедших Уорбеков и, не доезжая Сент-Мери-Мида, повернуть на северо-восток, и еще двенадцать миль. (вопрос к автору — та к может, проще и Сент-Мери Мида? Зачем такие сложности?)ехать от

Вот последний поворот, роща тех сосен, что некогда сплошь росли в этих местах, буки у ограды, и пожалуйста — черепичная крыша нашего двухэтажного обиталища. Ах ты дьявол, сразу видно — среди черепицы черные провалы. Да, похоже, порезвились.

Разного народа в Доме случается множество, но самих домовых духов, или призраков, которые и творят все безобразия, на сегодняшний день четверо. Первый и главный из них — дворецкий Патрик. Дворецким он здесь был еще во времена римского завоевания, и до сих пор вспоминает какого-то Гая Кассиуса, который устроил в Доме обогрев полов и вентиляцию. Бесконечные воспоминания Патрика нагоняют на меня ужас, и однажды сгоряча я посоветовал ему их записывать. Он отнесся к этому неожиданно серьезно, и теперь я в страхе жду, что он начнет зачитывать отрывки из первого тома. Основная и, пожалуй, единственная его черта — грандиозное, всеподавляющее чувство собственного достоинства. Ничем другим он не блещет, но и это неплохо, потому что забота о сохранении имиджа создает у него хоть какое-то чувство ответственности.

Второй дух — конюх Герман, тоже древний бритт, диковато-волосатый, но узнать его историю поподробнее нет никакой возможности из-за кошмарного косноязычия — Герману доступен лишь один способ изъясняться — некое нечленораздельное мычание, довольно, впрочем, красноречивое. На моей памяти он с великими муками произнес всего несколько фраз, и след тех усилий чувствуется в нем до сих пор.

Парочка остальных духов — женского пола, обеих зовут Елизаветами, и для краткости одну я окрестил Лизой, а другую — Бетси. Бетси — почтенная матрона времен Генриха — Синей Бороды и, если я ничего не путаю, двоюродная тетка Анны Болейн. Сообразно тогдашним манерам она интриговала, отравляла, небесного успокоения не обрела, зато без особых хлопот получила место первой статс-дамы у незабвенного сэра Генри. Не знаю, утратила ли она интерес к ядам, но готовит она отменно, и многие ее кулинарные рецепты служат предметом зависти и шпионажа.

Лиза — резвушка-хохотушка, бывшая любовница графа Саутгемптона, а потом и всех его друзей; не помню уж, она ли их убила, или они ее, но вихрь былого кокетства в ней отнюдь не утих, и смерть ей ума не прибавила. Помощи от нее в любом деле хватает ровно на две минуты, она бьет посуду, впадает в истерики, но в целом достаточно беззлобна. Неизвестно почему она опасается, что ее могут сослать в соседний Уорбек-холл, и это, пожалуй, единственная угроза, которая действует на нее отрезвляюще.

Всю эту разношерстную компанию объединяет одно — буйное помешательство при появлении в Доме очередных гостей. Тут они в трогательном единстве скачут по стенам, бросаются мебелью и вообще всячески производят впечатление. Зато остальное время поглощены взаимными склоками и дрязгами.

Дверь мне открыл Патрик. Был он, как всегда, наутюжен, накрахмален, сед и благостен.

— Счастлив приветствовать вас в Крэймонде, сэр, — произнес он великолепно поставленным баритоном, наклонив голову на четверть дюйма. — Мы ждали вас.

Я прошел в вестибюль, и передо мной предстала вся команда: лохматый, как кавказская овчарка Герман прорычал что-то дружелюбное, Бетси церемонно присела, а Лиза прямо-таки запрыгала, бултыхая своими скудными прелестями:

— А мы знаем, а мы знаем! — закричала она. — Едет Наследник! Нам все сэр Чарльз рассказал!

— У нас был астролог, — пояснил Патрик тоном экскурсовода. — Он оповестил нас о числах появления Хозяина. Герман, возьми чемодан сэра Уолтера.

— Здорово вы обрадуете Хозяина, — хмуро заметил я. — С дороги видно — у вас пол-крыши нет.

Тут вступила Бетси.

— Это наше священное право, сэр. Здесь нет повода для упреков. Даже сэр Генри…

— Нет, нет у меня повода… а у вас совести нет. Ладно, Бетси, не распаляйтесь, а лучше покормите меня. Я весь день за рулем и мечтаю о вашей кухне.

Она фыркнула, но все же сменила гнев на милость:

— Разумеется. Обед в верхней гостиной через пятнадцать минут, — и уплыла на кухню.

Самое смешное, что кое в чем эта королевская тетушка права. Свободное волеизъявление духов было заповедано еще Мерлином и не могло быть отменено никаким законом. Призраки должны были радостно приветствовать Хозяина и подчиняться, или… или наоборот. Бетси каждую минуту была готова вытащить из-под своих корсетов и кринолинов билль о правах и читать его вслух до посинения.

— Патрик, пойдемте пока посмотрим. Раз уж вы все знаете, объяснять ничего не буду, сами понимаете, положение серьезное.

Положение, однако, оказалось гораздо серьезнее, чем я мог предположить. Вестибюль и лестница практически не пострадали, зато в нижней галерее произошло нечто невообразимое — сначала я даже не мог понять, что же они там такое произвели, потом до меня дошло — выворотили из стены старую трубу для подачи ацетилена в светильники. Счастье еще, что газ давным-давно отключен, а то сыграла бы музыка. Разворотив стену, они выломили две крайних стрельчатых рамы и разбили почти все верхние половинки готических окошек. В первый же дождь галерею залило, и вода с известкой потекла на старинные рыцарские доспехи, которые в количестве десяти штук стоят вдоль злополучной стены. Эти панцири и всегда-то смотрелись как-то замшело, а теперь приобрели и вовсе плачевный вид.

Но по-настоящему страшный сюрприз поджидал меня в верхней гостиной. Две панели черного резного дуба, которым был отделан холл, над камином выгорели широченным безобразным конусом. Тут уж я выругался от души и со всем чувством, на которое был способен:

— Ах, так вас нехорошо! Да вы тут что, с ума посходили? Как это теперь восстанавливать? Что здесь вообще творилось?

— Мы демонстрировали “язык дракона”, — сообщила подоспевшая Бетси. — И попрошу вас впредь выбирать выражения, сэр Уолтер, когда разговариваете в присутствии дам.

— Было очень здорово! — прочирикала Лиза, крутя своими бенджонсоновскими юбками. — Они так перепугались!

— Мы довольно быстро потушили огонь, сэр, — дипломатично вставил Патрик.

— Потушили… Патрик, черт побери, согласно договору Дом должен сам собой регенерировать. Где эта вонючая регенерация?

— Сэр, лестница регенерирует по-прежнему успешно. Но долгое отсутствие Хозяина, конечно, сказывается.

— Бетси, все-таки от вас я такого не ожидал. Что теперь прикажете делать с этой стеной?

— Мне кажется, в первую очередь вам следует поесть, сэр. Обед на столе.

Я подошел к камину. Да уж, дракона они тут пустили. В потолке дыра фута на три, прошибло до чердака, черепица, естественно не выдержала, и вот теперь прямо из гостиной я мог видеть над головой серое английское небо.

Беда не приходит одна. Уж не знаю, связано ли это с гостевым шабашем, но по какой-то причине перестали работать все дренажные стоки — похоже, забило трубы, проложенные еще в римской кладке.

— Чтоб он сгорел, этот ваш Гай Кассий со своей канализацией!

— Вентиляцией, сэр, — величественно поправил меня Патрик.

Кассий не Кассий, а грязная вода стояла во всех ваннах и раковинах первого этажа. Веселенькое дельце. Не иначе как засорился, что называется, главный фарватер.

— Придется звонить в «Дуглас и Дуглас», — предположил Патрик.

Звонить надо было не только в «Дуглас» — звонить приходилось ох как много куда — начинался телефонно-компьютерно-факсный этап.

Что ж, пусть сначала и в самом деле будут канализационные золотари Дугласы. Давайте ваши трубы из ПВХ, давайте прокладку и компрессор. Оплата через Первый Национальный. Включаем компьютер — хорошо, электричество не отключилось — Уолтер Брэдли из «Крэймондского Дома». Шифр прошел? Прошел. Код подтвержден? Ждите. Ждем. Код подтвержден. Расчетный счет через «Чейз Манхэттен» готов. Приготовьтесь — начальный счет от “Дуглас и Дуглас”. Подпись факсом. Факс не проходит. Факс прошел.

Едем дальше. Фирма «Дюфа»? Цемент, эмали, шпаклевка, грунтовка, хопперы, полиуретан. Да, срочно. Да, оплачиваем. Оценщик выезжает немедленно. Перевод по предоплате подтверждаете? Подтверждаем.

Фирма «Окна Рехау»? Брэдли из Крэймонда. Да, чертежи. Да, в прошлом году. Да, двойной стеклопакет, вакуумные, бронированные, без тонировки, дуб-рустика. Осенние скидки. Нет таких скидок? Ладно, нет. Срочно. Три дня. Неустойку по предшествующим контрактам оплачиваем.

«Финпласт кровля»? Брэдли. Да, натуральная черепица, да, срочно. Подтвердите факт перевода по авансу. Да, в девять.

Уоорбек-холл? Боб, это Уолтер. Пьян, как собака… дай отца. Ваша светлость, это Уолтер. Да, уже приехал. Да, уже начинаю. Да прямо хоть сейчас. Вы так любезны, ваша светлость.

И так без остановки до глубокой ночи, а утром началось. Едва ли не в семь прискакали уорбекские разгильдяи — собутыльники чокнутого лорда Роберта — убийцы и самоубийцы одновременно — и принялись двигать мебель; тут же прикатил дюфовский фургон со стройматериалами, и уж совершеннейший бедлам затеяли дугласовские удальцы, которые ползали по трубам со своей электроникой будто заправские золотоискатели. Их заключение звучало неутешительно, словно приговор: тот канализационный ход, который идет от нас к Уорбек-холлу, приказал долго жить, и ремонт займет не одну неделю. В тоске я было задумался об американских биотуалетах, но дугласы без всякого перехода предложили мне другой ошеломляющий вариант — мы отдаем часть Малого Подвала под коллектор (в Доме два подвала — Большой и Малый), а они подключают его, по их выражению, к «гладстонской нитке». Это и проще, и надежнее, а главное, отсоединяет Дом от трухлявой уорбекской трубы, выходящей из строя с таким унылым постоянством, что невольно призадумаешься — чем же там объедаются эти чумовые лорды-основатели?

Перфораторы, чтобы долбить фундамент, и раствор для заливки у них были наготове, я не собирался спорить — но и тут не все слава Богу.

Фокус в том, что изрядная часть земли в округе не принадлежит Дому. Кусок этой новой трубы должен был пройти по владениям какой-то Волчьей фермы или Волчьего хутора, и тамошние хозяева в принципе имели право подать на нас в суд, если запустим свой сток без их ведома. Свара между девонширскими землевладельцами в мои планы не входила, и пришлось снова сесть за телефон, из-за которого я и так, считай, не вставал.

Пошла морока. С трудом дозвонились до какой-то старушенции, то ли глухой, то ли безумной, то ли все разом, и беседа с ней вышла в лучших традициях разговорного жанра. Четыре раза она ничего не могла понять, а потом четыре раза объяснила, что она не хозяйка, а хозяйка в Глазго, и телефона нет, а есть адрес.

Я малость накалился, послал по этому адресу письмо и стандартный арендный договор и со злостью кивнул дугласам, выплясывавшим рядом, как застоявшиеся кони — под мою ответственность, валяйте.

Часы пробили три пополудни. На крыше финпластовские ухари громоздили свою черепицу с вечной гарантией, этажом ниже уорбекские головорезы осторожно спускали на веревках прогоревшую потолочную балку. Я мрачно уставился на обугленный резной дуб. Вот уж где не закрасишь и не зашпаклюешь.

— Патрик, где вы там… Откуда вообще эта резьба здесь взялась? Может, ее привезли откуда-нибудь?

— Все украшения для этих стен, — возвестил Патрик, — выполнял по специальному заказу резчик из Долины. Допускаю, сэр, что он жив и теперь.

— Из Долины? А где там его искать?

— Не могу вам ответить, сэр. Хозяин вел с ним дела лично.

С волками жить — по-волчьи выть.

— Патрик, скажите Герману, пусть оседлает мне…ммм… Ланселота. Я еду в Долину.

Что такое Долина, объяснить довольно трудно. Строго говоря, это часть Дома. Писатели-фантасты сказали бы, что это параллельное пространство или какое-то сороковое измерение.

Полный вздор. Пространство все то же, и измерение самое обыкновенное, просто все это слегка отогнуто в сторону от наших рутинных палестин. Проход ни туда, ни оттуда ничем не затруднен, но пользоваться им желающих мало. Здесь — Дом, и обитатели его мало склонны к перемене мест, там — дремучее средневековье, шестнадцатый век по моим подсчетам — народ тоже более чем консервативный. Бродит, конечно, кое-кто, но редко.

Вход от нас в Долину по размерам вполне приличный — футов десять на десять, и заключен в здоровенный, опять-таки резной, портал, несколько напоминающий тот огромный шкаф, который порой вытаскивают на сцену во время постановок «Вишневого сада». Единственное неудобство в том, что расположен он на втором этаже, что для конного передвижения составляет известную трудность.

Существует конюшня, и в ней всеобщие любимцы, две лошади — почтенная кобыла Звездочка и Ланселот — восьмилетний чалый жеребец весьма спокойного нрава. По своим статям он, на мой взгляд, вполне подходит странствующему отпрыску благородного семейства.

Однако в моем теперешнем виде в Долине делать нечего. Там очень полезно быть и выглядеть дворянином — для тамошней публики это вроде нашего «ветеранам без очереди». Что ж, как управляющий Домом я имею полное право по меньшей мере на баронский титул.

Джинсы я сначала закатал, а потом заправил в мои ковбойские сапоги; волосы при помощи резинки собрал в хвост; пиджак снял и из гардероба сэра Генри достал длинную замшевую безрукавку, по краям отороченную мехом. Вкупе с небритой физиономией выходило вполне убедительно. Да, но у дворянина должен быть меч. Казалось бы, не проблема — мечей в Доме на обоих этажах над каждым камином и между, но ведь это все двуручные чудища, их впору вдвоем поднимать — не тащить же на себе всю дорогу этот металлолом!

К счастью, я припомнил, что в кабинете-библиотеке — наши молодцы там не отваживались бузить — над столом висит классический японский комплект — катана и вакидзаси. Их-то можно унести с собой в любом случае.

Все верно, но ведь для катаны не предусмотрено никакой портупеи! Ах, будь ты неладна. Я прихватил со стены знамя какого-то там полка с золотыми кистями, скатал, обернул вокруг пояса, затянул и заколол. Вышло просто замечательно, за таким кушаком можно было унести не то что любой меч, но и полдюжины пистолетов впридачу.

Тут как послышался стук подков по паркету и покряхтывание лестницы — Герман затаскивал старину Ланселота на второй этаж. Само собой, собралась вся компания. Я ожидал недовольства обхождением с реликвиями, но ошибся. При виде моего феодального наряда они приумолкли и замерли. Бетси извлекла из рукава кружевной платочек и приложила к уголку правого глаза.

— Боже, — вздохнула она, — Вылитый сэр Генри.

Это тоже их идея фикс. Наши оригиналы почему-то уверены, что между мною и сэром Генри существует прямо-таки фантастическое сходство, что дает повод к странного рода ностальгии. Я к этой версии отношусь более чем скептически, да и парадный портрет в библиотеке (в совокупности с зеркалом) подобную идею скорее опровергает, нежели доказывает.

— Патрик, вы деньги принесли?

— Да, сэр.

Шесть длинных кошельков, в каждом по двадцать золотых профилей Иакова Первого — что делать, долларов в Долине не понимают. Я взял повод: «Спасибо, Герман, я сам, и приберите тут» — лошадям не втолкуешь, где что можно, а что нельзя — и прошел в Двери.

Мы стояли на вершине холма среди кустов, цветов и деревьев, светило солнце, порывами налетал теплый ветерок. Господи… Ни шпаклевки, ни счетов… и, кстати, я ведь уже полтора года без отпуска. Прожужжал шмель. Как хотите, не буду я спешить — вот запасусь едой и завалюсь спать в каком-нибудь стогу. Я вдел ногу в стремя и махнул в седло. Что у нас за этими кустами?

Это была все та же холмистая равнина, с высоты мне ясно виднелись лес, река, и слева внизу — деревушка в двенадцать-пятнадцать домов. Впрочем, она мне, кажется, ни к чему, а помнится, надо здесь что-то объехать, затем спуститься, и через милю — трактир, в котором запросто можно узнать не только, где найти резчика, но и отчего, скажем, умер брат его первой жены. Но куда сворачивать и что объезжать, хоть тресни, я вспомнить не мог. И наплевать. Отличный денек, подо мной хорошая лошадь, солнце еще высоко — куда-нибудь да приеду.

Оставив позади первый холм, мы рысью взлетели на второй, пониже, и очутились на проезжей дороге. Ах да, правильно, я должен был завернуть за Вход, и сразу налево, и тогда в двух шагах деревня и тот трактир — а теперь я гнал, собственно говоря, в противоположную сторону. Ну и ладно, ничего, главное — экологически чистая среда, и вон там лес редеет и за ним какие-то строения — там мне наверняка все и расскажут.

Ланс попрашивал повода, и остаток пути мы пронеслись хорошим галопом — по тропинке и дальше вдоль каменной ограды. Даже приподнявшись в стременах на рослом ганновере я не смог толком через нее заглянуть, и лишь убедился, что по ту сторону двор со службами и, похоже, чья-то повозка. Тут я придержал ход, потому что у столба ворот стояла женщина и смотрела на меня.

На вид ей было лет двадцать восемь, роста вышесреднего, то есть по здешним меркам довольно высокого, громадная копна вьющихся каштановых волос и та длинная шея, которую именуют лебяжьей. Лицо… даже не знаю. У нее были большие-пребольшие карие глаза, не слишком короткий нос и вообще та очаровательная неправильность в чертах, что делает женщину привлекательной с детства и до могилы. Не знаю, какой умник вбил людям в головы, что идеальная фигура описывается цифрам девяносто — шестьдесят — девяносто; что в этом тоскливом занудстве идеального, я никогда не понимал, и фигура незнакомки была куда милее моему сердцу, ибо явно укладывалась в параметры сто пятьдесят — пятьдесят — девяносто. Неудивительно, что и Ланс остановился как вкопанный, так что я едва не ткнулся носом в гриву.

Соскочив на землю и бросив поводья как ни попадя, я подошел ближе. Ее глаза, как пишут в романах, искрились весельем.

— Кого мы видим, — сказала она приятным низковатым голосом. — Никак сам сэр Генри вспомнил о нас после долгих странствий. С возвращением в родные края.

Я молчал и впитывал ее облик, казалось, каждой клеточкой тела. Отвлекаться на какие-то разговоры просто не было сил.

— Ну, что же ты молчишь? — спросила она с насмешкой и даже скрытым раздражением. — Генри, сукин сын, это ты или не ты?

У меня внутри что-то ударило как молотом. Поначалу где-то в солнечном сплетении, а потом еще глубже, и я почувствовал, что улетаю в космические бездны, где сопротивление и самоконтроль совершенно бесполезны. Я содрал перчатки, подошел вплотную, обнял ее и поцеловал.

Она была тонкая, горячая и очень живая. Сквозь вязку свитера я ощутил жар ее плоти и вообще временно утратил условные рефлексы. Она осторожно освободилась и недовольно проворчала:

— Ну вот, добился-таки своего… Генри, что за чертовщина, ответь наконец, это ты?

Я нехотя отпустил ее, все еще держа за руку, потом с сожалением отпустил и руку с восхитительными пальцами отступил и поклонился:

— Сударыня, позвольте представиться — Уолтер Брэдли, управляющий Домом на время ремонта. Могу ли я узнать ваше имя?

Ее карие глазищи распахнулись в пол-лица, она прижала ко рту ладонь, отвернулась и некоторое время смотрела на столб, возле которого стояла. Потом засмеялась, но сразу после этого сдвинула брови.

— Меллина Уорик, хозяйка этих земель и главная колдунья графства. Сэр Уолтер, что означает ваше поведение? Вы со всеми женщинами так здороваетесь?

— Леди Меллина, прошу прощения. Во всем виновата единственно ваша красота. Разве не все мужчины теряют рассудок при вашем появлении? Я просто честнее других. Во всяком случае, я готов выражать вам свое восхищение круглые сутки.

Она с сомнением покачала головой, повернулась и, пройдя через ворота, направилась к дому. Через мгновение я догадался, что ее спина есть приглашение, и, прихватив повод, вместе с Лансом двинулся следом.

Дом вполне походил на жилище колдуньи — на длинных полках — множество разных банок с какими-то приправами, у очага — выставка котлов всех размеров, под потолком на веревках сушатся пучки трав. Меллина выложила мне на стол сыра, хлеба и налила стакан местного вина, а сама уселась напротив на высокую табуретку (я на секунду почувствовал себя в баре), закрутила вокруг себя каминный дым еще с какой-то зыбкой синевой и принялась меня рассматривать из-за этой завесы.

Есть я, естественно, не мог, потому что, как у классического персонажа, мой рот не знал, что делать с сыром, но пару глотков из стакана сделал. Надо было что-то сказать.

— Меллина, простите, что называю вас просто по имени… У нас там в Доме ремонт, сгорели две резные панели в верхней гостиной… Я ищу резчика, говорят, он живет где-то здесь неподалеку…

А в это время космический вакуум у меня внутри говорил совсем другое: дайте мне Меллину, или сейчас наступит коллапс, схлопывание и вообще всему крышка. Я уперся обеими ладонями в стол:

— Меллина, если я тебя сейчас еще раз не поцелую, я умру. Делай потом что хочешь, режь меня на части, забирай душу, но иди сюда немедленно. Или я поверю в любовь с первого взгляда.

Она вышла из-за своего дыма, приблизилась и хмуро на меня посмотрела.

— Садись ко мне на колени, — велел я.

Меллина исполнила и это, обняла меня за шею и с мрачной озабоченностью произнесла:

— Я не понимаю, что происходит.

Следующий неопределимый отрезок времени мы безудержно целовались. Потом она вдруг спрыгнула на пол, отбежала к противоположному краю стола и оттуда объявила:

— Имей ввиду, мой дедушка — герцог, а я — почтенная вдова! И нечего строить мне рожи! — после чего засмеялась, и мы вернулись в прежнюю позицию.

Удивительное дело! Все наше знакомство продолжалось двадцать минут, а у меня было полное впечатление, что я не просто знаю эту Меллину давным-давно, а чуть ли не с детства, будто в детском саду сидели на соседних горшках — и мог бы поклясться, что она испытывает то же чувство.

— Мы сошли с ума, — сказала Меллина, уткнувшись носом мне в шею. — Ты искал резчика? Дальше по дороге, у старой мельницы, через брод, увидишь. Поезжай, скоро вечер. Поезжай, я должна придти в себя.

Она встала и добавила:

— И возвращайся.

Бедный Ланселот! Он бродил по двору как потерянный, с нераспущенной подпругой, волоча поводья. Да, уж так в жизни заведено — всегда страдает невинный. Через полчаса мы разбрызгивали воду на каменистом перекате, и еще минут десять спустя подъехали к огромному сараю с веселой расписной башенкой. Я толкнул дверь и вошел.

Точно, мастерская. И не какого-то там деревенского столяра, а мастерская скульптора — кругом статуи, амурчики с канделябрами и даже буфет, сильно напоминающий наш входной портал, только весь в точеных фигурах. В дальнем углу намек на механизацию — неспешно крутится вал с болтающимся широким ремнем — не зря, видно, все это сооружалось возле мельничной запруды.

Тут я почувствовал, что не один среди этих резных диковин, и обернулся. Здоровенный дядька лет пятидесяти, лысый, с красной физиономией, с маленькими глазками, в длинном фартуке. На вид он был совершенно квадратный, руки такие толстые, что висели, не касаясь туловища, и вообще он здорово походил на медведя.

— Мэтр Нико, резчик, — представился этот медведь вполне медвежьим голосом. — Вы новый Хозяин Дома?

Тут выяснилось, что после произведенной Меллиной контузии я еще не до конца пришел в себя, и слова даются мне с неоправданным усилием. Я даже не стал и пытаться, а просто опустился на ближайшую табуретку и сделал рукой неопределенно-дружелюбный жест. Мэтр Нико мгновенно оценил мое состояние, пропал куда-то на миг и тотчас же возник снова со стаканом вина. Оказалось, та же премиленькая кислятина, которой потчевала меня Меллина. Я помотал головой и откашлялся.

— Уолтер Брэдли, управляющий Домом, — все-таки слова пока давались мне с трудом. — Я вижу, вы настоящий художник. Мэтр Нико, у нас проблема… Как вам, может быть… ну, то есть наверняка известно, во время последней… ммм… апробации… ущерб вышел такой значительный, что все к черту сгорело. Ну, не все, а пострадали две панели над камином вашей, как я знаю, работы. А через четыре дня их срочно надо… короче, придать соответствующий вид. Потому что… уж такой будет торжественный день.

Мэтр Нико задумчиво кивнул в знак понимания, но при этом уставился на меня таким испытующим взглядом, словно выбирал место, за которое ухватить своими лапищами.

— Мэтр, ну что вы на меня уставились, будто увидели Гарри Пятого… Я попросил бы вас отложить все другие дела… вот предварительно сто презренных дублонов… а впрочем, назовите вашу цену.

Медведище по-прежнему буравил меня взглядом — кажется, проклятое сходство снова шутило скверную шутку — и пробурчал нечто в такт собственным мыслям:

— Эти панели у меня давно готовы… Деньги? Деньги можно и взять…

В этой голове явственно шел какой-то мне неведомый процесс. Ну и ладно.

— Впрочем, я вижу, вы серьезный человек, — я бросил на стол еще один кошель. — Полагаю, этого должно хватить. Что-то мне подсказывает, что сэр Генри всегда вам платил вперед.

Сам не знаю, к чему это я вдруг приплел сэра Генри, но эффект вышел странный. Мэтр Нико выставил правую ногу, растопырил руки с пальцами-сосисками и поклонился так, словно собирался забодать меня кубической загорелой лысиной. Распрямившись, он сказал:

— Могу быть уже сегодня к ночи.

— Нет, нет… к ночи не надо. Давайте завтра утром, не торопясь. Вам помочь с доставкой?

— Нет. Лошадки у меня есть.

На этом разговор и завершился. Садясь в седло, я видел, как он стоит в дверях, по-прежнему свесив ручищи, и так стоял до тех пор, пока не скрылась из глаз вся его художественная хибара. Что же, если этот шкаф-мыслитель не подведет, то слово за немецкими оконщиками, потому что Дугласы-канализаторы клялись завтра уже все закончить, а на галерею и потолок у нас должно хватить времени в любом случае. По крайней мере, я на это надеялся.

Возле жилища Меллины Ланселот без всякой подсказки завернул во двор; какая-то лохматая девчонка, подхватив под уздцы, сейчас же увела его прочь, как только я сошел на землю. Моя красавица ждала меня в центральной комнате, наподобие гостиной, в белом платье и даже с гитарой на коленях, словно Линда Ронстадт. Ее глаза — турецкие какие-то глаза, хотя более английского лица представить себе трудно — говорили, что она и робеет, и храбрится, и готова верить, но главная интонация была такова: старик, ты попал домой. Я вымыл руки в обжигающе-холодной воде, загорелись свечи, настал ужин, никаких слов не потребовалось, потом была громадная, прямо шестиспальная кровать и все такое, от чего забываешь, где небо, где земля.

Возможно, кто-то скажет: что-то все это уж очень просто и быстро. Что ж, может быть и так. Но сложно и долго в моей жизни уже бывало, и не раз. Со всеми протокольными прелюдиями. Кончилось очень плохо. Отзвонив больше половины четвертого десятка, начинаешь понимать нехитрую истину — любовь это такая игра, в которой компьютер ничем не лучше орлянки…

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №12(40) за декабрь 2006».