МОЙ ДЯДЯ ЛУНЕШ

Екатерина Медведева

Мой дядя Лунеш живёт далеко за городом. От железнодорожной станции ведет тропинка, заросшая лохматыми папоротниками. Осенью над головой шумят дубы и каштаны. А иногда это платаны и клены. Всё зависит от того, хочется вам собирать блестящие новенькие каштаны, только что на ваших глазах выпавшие из колючей скорлупки, или шуршать золотыми и багряными пятиконечными листьями. Весной здесь непременно боярышник и сирень, и тёмные ландышевые заросли под деревьями, и всё напоено ароматами цветения и молодой крепнущей жизни. У поворота к усадьбе розовеет старый абрикос. Вдоль тропинки в ярко-зелёной траве вспыхивают случайные васильки и поздние жёлтые крокусы. Ни один острый камушек не попадёт вам в сандалии, такая уж это дружелюбная тропинка. Деревянный замшелый мостик через глубокий ручей с ледяной вкусной водой приводит почти сразу к калитке. Дальше — необъятный сад, и тропинка разбегается, желая успеть сразу и в дом, и к колодцу, и в курятник, где куры несут яйца с двумя желтками, и на пруд, и в беседку, и, конечно, в розарий, где обычно по утрам дядя Лунеш, и к раскидистым акациям, где в тени стоит синяя с прямой спинкой скамья. Там частенько можно найти забытые перчатки, книгу с заложенным вместо закладки ещё пахнущим цветком или шёлковый белый шарфик с лёгким сладким ароматом ванили. Иногда соломенная шляпа или вязаная, с кистями и бусинами, шаль поджидают рассеянную хозяйку. Именно там, на уютной деревянной скамье, часто проводит время до завтрака Иза, тонкорукая и капризная жена дяди Лунеша. Там я увидел её впервые рано утром, когда, приехав ночным поездом, брёл по лесу. Над тропинкой горели фонарики из красной, зелёной, голубой бумаги, спрятанные в ветвях благоухающих цветущих лип, — дядя ждал моего прибытия. Я повернул не туда, — или тропинка нарочно свернула, чтобы показать мне главную достопримечательность усадьбы. На розовых и белых пионах сверкала роса, я слегка озяб. Иза сидела на скамье, укутанная в толстую рыжую шаль. Рядом стояла корзинка с мелкой алой клубникой, на земле у скамьи валялись зелёные клубничные хвостики. Девушка ела немытую клубнику и читала книжку — а тряпичные туфли её были насквозь мокры, впитали в себя росу с клубничных грядок, по которым она бродила, заглядывая под звёздчатые листья в поисках спелых ягод.

— Привет, — сказала она, увидев меня. — Хочешь клубники?

— Да, спасибо.

— Это ты — обещанный мне талантливый племянник Петер?

— Да, — я растерялся. Дядя не писал, что в усадьбе живет женщина. Кто она и как мне себя вести? Неужели дядя Лунеш женился? Но для его жены она казалась слишком юной, не старше 16 — 17 лет. Тогда кто? Племянница? Дочь близких друзей? Прислуга? Гостья, путешествующая налегке? Под шалью белела тонкая прозрачная рубашка, обшитая потешными фестончиками. На груди лежали толстыми золотыми змеями две длинные косы. Не связанные лентами, они почти расплелись. Волосы у Изы вились крупными кольцами и блестели. Губы, если не растягивались в улыбке, складывались в пухлое, влажное сердечко. Довольно широкий нос не претендовал на благородное происхождение, невыщипанные брови росли, как им вздумается. Словом, черты ее лица каждая в отдельности не отличались изяществом и утонченностью, однако вместе создавали очень привлекательную картинку. С такой подружкой хорошо взяться за руки и пробежаться под дождем или совершить набег на чужой яблоневый сад, а потом устроиться рядышком на крыше, хрустеть яблоками и болтать о всякой всячине.

— Я тебе нравлюсь? — спросила Иза. Я опомнился и отвел взгляд. Она рассмеялась.

— Лунеш ещё спит. Идем его будить!

— Может, пусть спит? — мне хотелось погулять с ней вдвоем. Давно не общался со сверстницами.

— Ладно, — легко согласилась она. — Тогда идём, покажу тебе усадьбу. Тут много занятных местечек.

И мы отправились бродить по запутанным тропинкам. Змеиный камень и разбитое грозой дерево. Сад камней и заросли можжевельника. Верёвочные качели и гамак с двумя оранжевыми подушками и пледом. Ротанговые столик и кресла на берегу пруда, где водились тритоны и пиявки и росли белые кувшинки, которые разрешалось рвать с лодки. Деревянный домик на дубе, гнездо аиста и муравейник. И пахнущая ванильной водой свеженькая розовощекая Иза. Она небрежно взяла меня за руку, когда мы проходили мимо зреющей кукурузы и пузатых тыкв.

— Люблю огород! Барышням к лицу восхищаться розами или романтическим закатом. А я больше удовольствия получаю, когда прихожу сюда надёргать петрушки и лука к завтраку. Цветы картошки и зонтики укропа — чем не букет? Смотри, маленькие огурчики! — она подняла с земли длинную плеть с жёлтыми цветками и с мизинец величиной огурцами, показала мне и бережно положила обратно.

— Ты давно здесь живешь? — невзначай поинтересовался я.

— Порядочно, — неопределенно протянула девушка. — Погляди, редиска! Как заманчиво торчит из грядки, так и просит потянуть за хвостик!

Иза вырвала пучок редиски, прихватила пару крупных помидоров и вручила мне охапку пряных трав.

— На кухню! — воскликнула она. — Умираю от голода!

Нас ждал накрытый стол. Огромная сковорода омлета по-крестьянски: с картошкой, сыром, колбасками, сладким перцем и зеленью. Горшочки с гусиным паштетом, соленым сыром, сливочным маслом, вареньем и мёдом. Плетёная хлебница, полная горячих булочек.

— Это, конечно, не завтрак, но чуть-чуть перекусить можно, — заявила Иза, раскладывая омлет. — Ты не стесняйся, кушай. Мальчикам надо усиленно питаться, ты ведь ещё растёшь!

Фразу про мальчика я предпочел не услышать, хотя — не скрою — стало обидно. Я-то надеялся, что кажусь ей статным сильным мужчиной, а не растущим юнцом…

Когда мы приканчивали последние булочки, запивая их чаем, кухонная дверь открылась, и в белом купальном халате вошёл дядя Лунеш.

— Петер! — он широко раскинул руки, словно собирался обнять нас обоих. — Дети, почему вы не разбудили меня? Хорошо хоть я не пропустил завтрак. Давайте пока пройдёмся немного. Или ты устал и хочешь прилечь?

Конечно, при Изе я не признался, что действительно хотел бы отдохнуть, и мы пошли в сад, поглядеть на знаменитые розы дяди Лунеша. Иза зевала напоказ и скоро удрала.

— Сбежала на огород, — усмехнулся дядя. — Ну, как тебе это дивное создание?

— Ты не писал мне, что женился, — упрекнул я.

— Не понравился сюрприз? Но, Петер! Если бы ты знал заранее, то вообразил бы невесть что! Неприступную красавицу с перстнями на десяти пальцах и волшебным зеркальцем в кармане. Или сварливую тётку в затрапезном чепце, с головой погружённую в кухонные заботы. А без подготовки твоё восприятие было чистым, и ты увидел Изу такой, какая она на самом деле. Она достойна восхищения, и я хотел, чтобы ты в первый раз взглянул на неё как на привлекательную юную незнакомку, а не как на мою жену.

— Но почему?

— Так увлекательнее, ты не находишь?

— Я чуть в неё не влюбился! — возмутился я.

— Чуть? — дядя казался разочарованным. — Я рассчитывал, что ты влюбишься с первого взгляда.

— Почему? — я ничего не понимал.

— Она кажется тебе некрасивой?

— Что ты, нет, она замечательная, просто… она твоя жена.

— Ладно, — дядя махнул рукой. — Идем завтракать.

В столовой я приятно удивился тому, как часто и вкусно ели в этом доме. По сравнению со скудным школьным рационом, которым я довольствовался семь лет, здесь процветал культ чревоугодия. Макароны с маринованными артишоками и тертым сыром, огуречный салат, круглые, посыпанные петрушкой тефтели, запеченная курица, тминные лепешки с копченой форелью, фрикасе из креветок, картофельные котлеты, а на сладкое объемистая миска клубники со сметаной и сахаром. Первые несколько минут я отчаянно боялся выставиться перед Изой проглотом, брал еду маленькими кусочками и медленно, тщательно жевал. Но потом посмотрел, как хищно расправляется с завтраком дядя, как смачно Иза вгрызается в куриную ножку, — и спокойно принялся нагружать на тарелку горы, холмики и островки еды. Подобным аппетитом могут похвастаться только люди, не имеющие проблем и угрызающейся совести. Хвастаюсь и я, ведь удалось добраться до десерта, перепробовав все блюда и даже не расстегнув ремня.

Выпив две кружки кофе с молоком, дядя Лунеш посетовал:

— Мне надо уехать. Постараюсь вернуться к обеду, но не ждите, возможно, задержусь. Если явятся посетители, Иза, прими. А ты, Петер, развлекайся, у тебя же каникулы. Читай книги, гуляй. Сходи на речку искупаться, вода превосходная.

Он галантно поцеловал руку Изы, кивнул мне и ушёл наверх. Через пару минут я увидел из окна, как он, в светлом льняном костюме и белых туфлях, с кожаной папкой под мышкой, быстро пересёк лужайку. Зарычал тихонько автомобиль. Значит, где-то тут проложена дорога и прячется гараж.

— Ну, вот мы и одни, — Иза нервно передернула плечами. А я радовался, что мы с ней наедине. Слишком даже радовался, ведь нельзя влюбляться в чужую жену. Но она выглядела такой по-детски свежей и милой, созвучной мне по возрасту, здоровью и настроению, что я перестал задумываться и откровенно наслаждался жизнью.

— Да, одни, — весело кивнул я. — Чем займемся?

— Займемся? — переспросила Иза холодно. — Поумерь пыл, малыш. Ты, конечно, племянник Лунеша, но я не обязана развлекать тебя.

Махнув концами рыжей шали, она удалилась, ещё и хлопнула дверью. Обидел я девушку или сам вправе обидеться на ее грубые слова? Решая эту задачку, я замешкался. И когда пустился вслед за Изой, то не сумел ее отыскать. Затаилась она за гардиной или спряталась в гардероб? Или забралась на чердак и, перебирая древние книжки, посмеивалась надо мной? Наиболее вероятно, Иза воспользовалась черным ходом или подземным коридором. Жилье волшебника — это ведь не квартира улучшенной планировки. Вид с балкона меняется каждые полчаса, в кладовке среди щеток и ведер прячутся сундуки с сокровищами, а дверь летней кухни ведет в потайной лабиринт. Прекратив проигрышную для меня игру в прятки, я пустился на экскурсию, понемногу вспоминая давно не виденную обстановку.

Не сосчитаю, сколько миновал комнат, но все они казались обитаемыми — точно хозяин выскочил на минутку и вот-вот вернётся. Ни пыли, ни и запаха сырости, что в обычае у просторных старинных домов. В таких помещениях зачастую воцаряется застывший, казённый порядок. Он призывает говорить вполголоса, словно в музее, и ничего не трогать, не мечтая даже о том, чтобы сесть на стул или повертеть в руках безделушку с каминной полки. А здесь, у дяди Лунеша, жизнь текла иначе. Если на диване лежали подушки, то не твёрдые, будто на камне вышитые, а удобные пуховые подушечки, на которые приятно опустить голову. Свечи в канделябрах, сгоревшие на треть, а то и наполовину, намекали на дивный вечер, полный романтики, шёпота, шампанского и поцелуев. Книги в шкафу не теснились плотно сомкнутыми рядами, а небрежно прислонялись друг к другу, вынуть любую не составляло труда. Их не подбирали по цвету обложек, не бросали скучать с неразрезанными листами. Попадались мятые страницы, сплошь исчерканные карандашом и даже залитые чаем. Закладками служили фантик от конфеты, засушенная жасминовая веточка, вырезка из газеты. Вазы на консолях, каминных полках и в стенных нишах красовались не впустую, а выполняли своё прямое назначение. Наверное, Иза поднимается на заре, надевает перчатки и широкополую соломенную шляпу — непременный атрибут дамы, идущей в сад, — берёт ножницы и плоскую корзинку, и по росе, промочив, как обычно, туфли, отправляется срезать букеты. А потом, не спеша, изобретает забавные композиции. Белый эмалированный кувшин с алыми маками. Бронзовая чаша с россыпью крупных болотных незабудок. Стеклянная тонкая ваза с одинокой веткой вереска. Глиняный кувшинчик с желтыми дикими ирисами. Прозрачная банка с охапкой ромашек и васильков. Ландыши в пузатом бокальчике. Только знаменитых роз дяди Лунеша в интерьере не наблюдалось, как, впрочем, и других садовых растений. Нет, вероятно, Иза притаскивала охапки цветов с прогулки и ставила их в первую попавшуюся посуду. А может, букеты — и не ее рук дело. Ей ведь больше по душе огурцы, а не розы. Я вообразил, как девушка расхаживает с ивовой плетенкой, набитой овощами, и раскладывает везде кабачки, капусту и морковку. Уверен, дядя бы не возражал. Подумаешь — тыква на подоконнике или связка чеснока вместо картины. Пожалуйста, сколько угодно! Ведь дом устраивается не напоказ, для тщеславия, а исключительно для удобства и удовольствия хозяев. Фигурки на шахматной доске стояли в боевом порядке, как прерванная партия. В корзинке с разноцветными пучками ниток скучала неоконченная вышивка. Ворох нот на открытом рояле пестрел ленточками, заложенными на любимых пьесах. В конфетнице вперемешку с шоколадками валялись пустые обёртки и даже пара надкусанных конфет. Раскрытый альбом изобиловал карандашными портретами Изы. Вот она крутит прядь волос, выбившуюся из прически, и лукаво улыбается. А вот повернулась в профиль, уголки губ приподняты, словно едва сдерживают смех. На следующем наброске она мечтательно смотрит вдаль, глаза широко распахнуты и вырисованы очень тщательно, тень от длинных ресниц падает на щеки, и я увидел совсем другую Изу. Художник отметил не девчоночью незрелую прелесть, а томную, слегка грустную красоту знающей себе цену молодой женщины. Да ведь это рисовал дядя Лунеш, сообразил я. И с какой нежностью рисовал! Каждый портрет — молчаливое признание в любви. Я вздохнул и двинулся за утешением в библиотеку.

Пролистав пару книг в поисках картинок или комических историй, я наткнулся на незаконченное письмо. Чувствуя себя сыщиком и вором одновременно, хищно прижимая к груди драгоценную бумажку с витиеватым круглым почерком, я выбрался из дома и побрёл по тропинке. Мимо замшелого змеиного камня и мимо заброшенной беседки прошёл до озерца, которое мне ещё не показывали: крошечное, затянутое ковриком ряски, с нависшими старыми ивами и тучей блестящекрылых стрекоз. Пригодилась и вросшая в землю облупленная скамейка. Я уселся и принялся читать.

«Доброго тебе утра, милая Аделина, — написанные фиолетовыми чернилами буковки валились одна на другую, спеша закончить слово и начать следующее. — Вижу точно наяву, как в поместье привезли почту с овощным фургоном, слышу, как скрипят ворота и звякает колокольчик на упряжке, и мне грустно, что я не с вами. Меня не обижают, пускают бродить, где захочу, но зачарованные тропы, куда бы я ни бежала, приводят обратно к крыльцу. В усадьбе уютно. Одновременно цветут подснежники и созревают груши, на прогулках ручные лисы и косули позволяют себя погладить, пересмешники и сойки садятся на ладонь. И хоть грустно жить похищенной, вдали от семьи, я нисколько не похудела, и щёки мои розовые, как прежде. Помнишь, как нравились они Иосифу? Где-то он сейчас? Носит ли еще радужные одежды? Наверно, забыл свою невесту, бедняжку Изу. Встретишь его — передай, что сердце моё с ним навеки. А впрочем, ничего не передавай, он нашёл бы меня, если б захотел. Чтобы развлечь меня, Лунеш вызвал племянника. Мальчик скоро прибудет. Предупредить ли его о коварном плане дяди? Вчера мне открыли страшную тайну. Это касается моего плена здесь и поможет мне вырваться на свободу. Представь себе, Лунеш…»

Письмо оборвалось, и я тупо вытаращился на неподвижную зелёную воду. Информации получилось и мало, и с избытком. Получается, Иза не жена, а пленница? Дядя врёт и замышляет что-то ужасное против меня? Ответы не отыскивались, и я решил пока что положить письмо на место. Интересно, как Иза передаёт свои послания? Не бросает же в почтовый ящик.

Дом по-прежнему пустовал. В библиотеке на столе появилась тарелочка с эклерами и чашка чая. Я угостился. Потом вернул на место письмо и отправился гулять. Чувствуя мой неутоленный голод, усадьба прилежно раскладывала повсюду лакомства: на крыльце ждали миска с медом и ломти пшеничного хлеба, под деревом — решето, полное спелой крупной малины, на тропинке — корзиночка с горячими пирожками. Потом я полез в кусты за орехами и увидел Изу. Она выходила из курятника с лукошком яиц. К её юбке пристало пёстрое пёрышко.

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №1(41) за январь 2007».