КОЛЬКИНО ЗЕРКАЛО

Иван Наумов

В каждой школе есть свой склад ненужных вещей — место загадочное и пугающее. Колька и Серый забрались в подвал через маленькую дверцу под лестницей — кто-то сломал скобку замка, а завхоз Степан Степанович этого еще не заметил.

Солнце проникало сюда только через маленькие квадратные амбразуры-окошки, и втыкало в пол косые светящиеся столбы. Длинное помещение было завалено самым разнообразным хламом. Стопки старых учебников выстроились целыми улицами. Дырявый глобус, укатившийся в угол, скалился пробоиной в Тихом океане. Бюстик похожего на Дон Кихота худого человека с бородкой клинышком хищно щурился из-за рулона географических карт.

Колька вспомнил пещеру сорока разбойников — ему, как и Али-Бабе, очень не хотелось попадаться на глаза хозяину. Степан Степанович — не разбойник. Завхоз — это куда страшнее.

Медленно продвигаясь вперед, мальчишки во все глаза рассматривали пыльные сокровища. Вот натянутый на деревянный каркас транспарант «А ты готов к новому учебному году?», за ним — перекошенная фанерная трибуна, до ремонта стоявшая в актовом зале, к ней прислонены скребковые лопаты и метлы, а вон — коробки с пробирками из кабинета химии.

А у дальней стены стояло высокое зеркало в красивой резной черной раме. Колька заглянул в него, и почему-то увидел только себя, то есть себя увидел, а Серого — нет.

— Серёг, ты вампир! — громко зашептал Колька.

Серый вылез из-за трибуны.

— Сам ты упырь! — не задумываясь, ответил он. — Гляди, какая!

Разжал ладонь и показал Кольке большую темно-желтую монету.

— Ух ты, пятак! — Колька нагнулся, чтобы разобрать цифры. — Шестьдесят первого года. У нас дома такой есть, папа показывал!

Серый спрятал находку в карман, и показал Кольке в зеркале язык.

— Надо идти, а то мы уже полчаса тут. Мне на тренировку пора.

Кольке не хотелось уходить с пустыми руками.

— Ты двигай тогда, а я еще тут пороюсь.

Серый пожал плечами:

— Ну, как знаешь. Не испугаешься?

— Еще чего! — Колька выудил из приоткрытой коробки грязный мятый противогаз. — Кладоискатели не боятся ничего!

Серый вышел, осторожно притворив скрипучую дверь, и Колька остался один.

— Совсем ничего? — спросили над самым ухом.

Колька аж подпрыгнул, обернулся, но рядом никого не было. Только пылинки плясали в столбах света, а где-то за окошком сердито мяукнул кот.

— Люблю смелых детей, — сказал всё тот же голос.

— Кто здесь? — робко спросил Колька. Говорил с ним точно не завхоз, поэтому страх уже почти прошел.

— Здесь — только ты, Коля Пантелеев, хорошист из четвертого «Б».

— А откуда вы меня знаете?

— А я всех знаю, кто в меня посмотрелся. Я — зеркало.

Колька нахмурился. Голос был взрослый, и шел с той стороны, где и спрятаться было негде. Подойдя к зеркалу, Колька осторожно потрогал раму, дунул на стекло, устроив настоящую пыльную бурю.

— Что-то раньше я такого зеркала в школе не видел. Ты откуда и чьё?

— Раз ты меня слышишь, значит, я твоё, — заявило зеркало. — С тех пор, как потерялся мой последний повелитель, мне было очень скучно. А теперь я буду исполнять твои желания.

— А ты волшебное?! — глаза у Кольки загорелись. — Ты, правда, можешь сделать всё, что я попрошу?

— Ну, это ты уж чересчур размечтался, — недовольно сказало зеркало. — Я ж не золотая рыбка и не волшебная палочка, а простое магическое зеркало. Но кое в чем помогу. Вот скажи, что тебя сейчас больше всего беспокоит?

Колька насупился:

— Двойка. По матике, за контрольную. Папа завтра в рейс уходит, почти на полгода, а я…

— Хочешь, — предложило зеркало, — у тебя будут стеклянные глаза? И ни мама, ни папа никогда не узнают про сегодняшнюю двойку.

— Да разве такое может быть! — рассмеялся Коля. — Стеклянные бывают только у инвалидов. А приглядишься — сразу видно, что у них один глаз туда, а второй сюда смотрит.

— Нет, — ответило зеркало, — это будут совершенно другие стеклянные глаза. Даже лучше настоящих. Ты будешь больше видеть, всё замечать, и даже сможешь в темноте ловить комаров. А на ярком солнце совсем не щуриться. Но не это главное!

— А что? — спросил Коля, уже представив себе, как найдет на чердаке дома номер девять потерянных прошлым летом пластмассовых индейцев.

— Главное, по твоим глазам больше никто не сможет догадаться, говоришь ты правду или обманываешь! И кто посмотрит в них, тот потом всегда будет тебе верить, что бы ты ни сказал. Хоть учительница на уроке, хоть мама с папой, хоть лучший друг.

Коля задумался:

— Даже если я совсем ерунду скажу какую-нибудь?

Зеркало промолчало.

— А разве можно поменять глаза?

— Посмотрись-ка в меня!

Колька снова посмотрел в зеркало. На какой-то момент ему показалось, что он видит сразу два своих отражения, но второе быстро растаяло.

— Там… кто-то второй, — неуверенно сказал он.

— Это ты — который был, — ответило зеркало. — Теперь у тебя стеклянные глаза, осмотрись вокруг — замечаешь разницу?

Колька огляделся. То, что раньше расплывалось в полутьме, теперь стало четким и ясным. Можно было даже разобрать строчные буквы в лежащей под ногами газете.

— Вот это да!

— Когда захочется чего-то еще, приходи, я буду ждать, — сказало зеркало и замолчало.

А Колька побежал домой, думая, что же делать с двойкой. Лучше бы вообще о ней ничего не говорить, но как раз сегодня мама должна была подписывать дневник, и нагоняй обеспечен. Верить или не верить обещаниям зеркала? Колька перебирал подходящие истории — как списал с доски не то условие, как перестала писать ручка, и ни у кого не оказалось запасной, как помогал Серому, а в результате не успел доделать свой вариант — в общем, все возможные ситуации, в которых он, Колька, был жертвой случайного стечения обстоятельств, а двойка — просто досадным недоразумением.

Колька по-новому смотрел на всё вокруг. Теперь он видел гораздо больше, чем раньше. Будто на глаза надели фильтр, улучшающий картинку. Колька даже помял веки пальцами, осторожно нажимая на глазные яблоки — нет, никакого стекла. Глаза как глаза.

Когда он вошел в квартиру, то сразу услышал, что родители ругаются. Такое случалось редко, а накануне папиного отъезда — вообще никогда. Колькин папа работал моряком, его сухогруз уже сто раз пересек все океаны мира. Мама всегда напоминала Кольке, как важно, чтобы, уезжая, папа увозил с собой хорошее настроение и тепло семьи. Поэтому-то сегодняшняя двойка была особенно нежеланной.

Колька проскользнул в свою комнату, кинув родителям «Привет!», но они даже не заметили его прихода.

Потом мама плакала в ванной, а папа что-то сосредоточенно двигал на балконе. Колька набрался храбрости, принес маме дневник и ручку:

— Ма, а подпиши!

Мама, стараясь, чтобы Колька не заметил ее слез, посмотрела на него, взъерошила ему волосы, и сказала:

— Глаза у тебя какие-то странные, — и взяла дневник.

Колька уже заготовил самую красивую версию: что его из-за ремонта в классе пересадили за другую парту, а он по привычке во время контрольной выбрал свой старый вариант.

Но мама, не глядя, черкнула свою подпись прямо под двойкой, и даже ничего не спросила. А папа с Колькой даже толком не попрощался — собрал свой обклеенный иностранными этикетками чемодан, молча чмокнул в щеку, и уехал.

На следующий день на большой перемене Колька снова пробрался в подвал. Внимательно рассмотрел себя в зеркале. В пыльном отражении хмурился мальчик Коля из четвертого «Б» класса, такой же, как всегда, с вихром-хохолком на макушке, конопушками на носу, перемазанный мелом и чернилами.

— Ты меня обмануло! — обиженно прошептал Колька.

Только пылинки заплясали над темной поверхностью зеркала.

— Ты обмануло меня, потому что маме и папе оказалось всё равно, что я получил в школе! Мне даже не пришлось им врать!

Зеркало молчало. Колька легонько пнул его по раме и вернулся в класс.

О своих стеклянных глазах он почти не вспоминал, пока как-то не сел играть в «верю-не-верю» после уроков с мальчишками из соседнего класса. Колька выигрывал у них два часа подряд, чем заслужил почет и завистливое уважение.

В другой раз он проспал школу, и, придя только ко второму уроку, сказал Анне Петровне, что у них дома прорвало трубу, и нужно было дождаться сантехника. Учительница внимательно посмотрела Кольке в глаза, чему-то кивнула, и замечание в дневник записывать не стала.

Тогда он начал чаще прогуливать, пропуская нелюбимые уроки, и каждый раз его объяснения вполне устраивали всех учителей. Свободное время надо было куда-то девать. Колька очень любил кино, но на это карманных денег не хватало. Тогда он сказал маме, что с этого года подорожала школьная охрана и уборщица, и надо доплатить по сто рублей за девять учебных месяцев. Маму это огорчило, она хотела даже позвонить Анне Петровне, но Колька посмотрел на нее стеклянными глазами, и мама передумала. А утром дала сыну конверт, чтобы он передал его классному руководителю.

Колька пересмотрел все фильмы, какие только шли в этом месяце, и деньги кончились. Тогда появилась новая идея.

На всякий случай Колька уехал на маршрутке до автовокзала, где вряд ли кто-то случайно мог бы узнать его в толпе. На двадцати остановках было очень людно — приходили и уходили «Икарусы», обдавая всех синим дымом, что-то бубнил гнусавый динамик диспетчерской, частники лениво ждали пассажиров, приоткрыв дверцы своих «Волг» и «Жигулей».

Колька выбрал толстую пожилую женщину — он так придумал заранее. Ведь толстые добрее худых, пожилые доверчивее молодых, а женщины жалостливее мужчин. Борясь со стыдом, Колька тихонько дернул ее за рукав. Женщина обернулась:

— Что тебе, мальчик?

И Колька рассказал ей про своего старшего брата, недавно вышедшего из тюрьмы, и про то, как ветер выдул из кармана двести рублей, и как будет ругаться брат, и что теперь хоть домой не возвращайся… Женщина сначала хотела прогнать его, но, взглянув в глаза, выслушала до конца, а потом, охая и ахая, сунула Кольке двести рублей.

Через месяц Колька жил как король — в школу ходил только когда хотел, каждую неделю ездил в Парк культуры кататься на аттракционах, а от съеденного мороженого чуть не заработал ангину. Даже купил плеер, а маме сказал, что выиграл его в мгновенной лотерее, получив билетик на сдачу. Мама, разумеется, поверила, даже не задумавшись, выдают ли детям без паспорта ценные призы.

За то, что зеркало не обмануло, и действительно подарило ему волшебные стеклянные глаза, Колька уже не сердился. Жить стало гораздо интереснее. Правда, теперь он совсем разучился плакать — но это же хорошо, ведь слезы мужчинам не к лицу! И откуда взяться слезам в стеклянных глазах?

А еще Кольку стали раздражать друзья. Такие глупые и доверчивые, они принимали за чистую монету любую выдумку. Как он только не издевался над ними — всё всегда сходило с рук. Один только раз Колька явно перегнул палку — сказал Серому, что ночью будет северное сияние, и тот всю ночь простоял в кровати на коленях, выглядывая в окно, и боясь пропустить небывалое зрелище. С тех пор друг стал избегать Кольки, старался не оказываться с ним в одной компании.

Приближался Новый год, и конец четверти, и день рождения Серого. Колька долго думал над подарком. Дорогую игрушку без совета с мамой он купить не мог, хотя деньги у него были — такой обман уж точно вскрылся бы быстро. Дарить книгу или какой-нибудь конструктор — казалось недостаточным. Для лучшего друга же! Тогда Колька решил, что подарит Серому то, что они купят с мамой, а еще отдаст ему замечательное красное стекло — обтесанный морем осколок красивой бутылки с выпуклыми буквами. Колька нашел его летом на море, и весь сентябрь таскал с собой в портфеле. В солнечные дни было интересно смотреть, в какие фигуры может собираться свет, преломляясь в сложных изгибах стекла.

Началась последняя неделя учебы, Серый притащил в класс пакет конфет, Анна Петровна поздравила его с первой в жизни круглой датой. Колька прикидывал, в субботу или в воскресенье Серый будет праздновать дома, пытался угадать, кого еще из класса друг пригласит в этом году.

Уроки закончились, а в гости Кольку никто так и не позвал. Странное дело! От других мальчишек Колька узнал, что пригласили пятерых. В субботу, в пять часов, к Серому домой. До среды Колька не мог поверить, что остался за бортом.

А потом ему стало больно и обидно. Колька подошел к Серому и без предупреждения двинул его в нос. Тот взвыл, и тут же дал сдачи. Они сцепились как дворовые коты, и покатились по полу, лупя друг друга кулаками куда попало, пока их не растащили. Серый разревелся, а Колька не проронил ни слезинки. И от этого ему стало еще больнее.

Схватив портфель, он скатился вниз по лестнице и юркнул в подвальную дверь.

— А мне уже показалось, ты не придешь, — сказало зеркало. — Что с тобой, тебя кто-то обидел?

— Серый — дурак, шуток не понимает! — выпалил Колька. — Из-за какой-то ерунды не позвал меня на день рождения!

— Неужели тебе не всё равно? — удивилось зеркало.

— Он же мой лучший друг! Ты можешь мне помочь помириться с ним? Чтобы он в субботу и меня пригласил?

— Что сделано, то сделано. Если из-за маленькой шутки он расхотел тебя видеть, и унизил, не позвав на день рождения, такой ли он тебе друг, как ты думаешь? Я могу дать тебе оловянное сердце, и тебя перестанут волновать и огорчать такие предательские поступки окружающих.

— У человека не может быть металлического сердца! — убежденно заявил Колька. — Сердце — сложнейший прибор, и пока научились в нем только клапаны искусственные ставить.

— Это совсем другое оловянное сердце, — бесстрастно сказало зеркало. — Посмотрись в меня, и сразу поймешь.

Колька посмотрел в зеркало. Из трех отражений, трёх почти одинаковых мальчишек, два растворились в воздухе. Колька ничего не спросил у зеркала, а прислушался к себе. Ровно и размеренно тикало в груди оловянное сердце. Ни боли, ни обиды на Серого у Кольки не осталось — теперь он был выше этого.

В пятницу он решил в школу не ходить — взял коньки и целый день провел на катке. Крутил змейки, делал ласточки и пистолетики, разгонялся изо всех сил и резко тормозил, поднимая снопы ледяных искр. Колька заметил, что совсем не устает — умное новое сердце быстро прогоняло кровь через мышцы. Тогда Колька стал просто бегать кругами, и остановился, только когда зажглись фонари.

К нему подошел загорелый небритый человек в лыжной шапочке.

— Ты отлично бегаешь, — сказал он. — Я засек твое время, можешь потянуть на юношеский разряд! Из какой спортшколы?

Колька привычно соврал:

— Мы только этим летом из Казахстана переехали. Отец — военный. А я пять лет на Медео занимался. А вы кто?

Мужчина оказался тренером детской спортивной школы. Договорились, что после каникул Колька начнет у него заниматься. Это было здорово, очень здорово, потому что, несмотря на новенькое оловянное сердце, Кольке не хватало друзей, компании, коллектива. За осень он растерял всех, кто раньше был рядом.

На следующий день Колька пошел гулять, и ноги сами занесли его во двор Серого. Кружился легкий пушистый снег, фонари распускали радуги в сыром морозном воздухе. Колька хотел просто взглянуть на свет праздника в окнах друга. Отсчитал шестой этаж. Как ни странно, все окна в квартире Серого были темны, лишь в одном едва тлела настольная лампа или бра.

В понедельник Колька узнал, что в пятницу Серый отравился сосисками и его на «скорой» возили в больницу. И что никакого праздника не состоялось.

— Чертово зеркало, это ты всё подстроило! — крикнул Колька, вбежав в подвал. — Из-за тебя, всё из-за тебя!

Зеркало безмолвствовало. В углу чуть слышно скреблись мыши — стеклянными глазами Колька мог разглядеть их маленькие шустрые тельца. Он поклялся себе никогда не возвращаться к зеркалу и вышел прочь.

После каникул дела в школе у Кольки неожиданно пошли на лад. Ему надоело прогуливать занятия, бессмысленное враньё стало казаться неприличным. Оловянное сердце подсказывало ему, на чем сосредоточиться, куда приложить свои силы. А стеклянные глаза позволяли списать даже через три парты, если возникала такая необходимость.

Колька перестал попрошайничать — тратить каждый день по нескольку часов на добычу денег, которые потом будет некуда девать — верх глупости! Нескольких тысяч, накопленных за осень, должно было хватить очень надолго. Тем более что Колька перестал есть мороженое — тоже надоело.

Учителя не могли нарадоваться на его успехи. «Николай повзрослел», — сказала маме на родительском собрании Анна Петровна. — «Он явно начинает задумываться о своем будущем».

Со многими одноклассниками у него восстановились хорошие, приятельские отношения. Только не с Серым. Колька боялся приблизиться к нему, помня, какую боль испытал, когда рассыпалась их дружба.

По три раза в неделю Колька ездил на каток. Учился ставить ногу, не терять скорости в повороте, оптимально распределять свои силы. Тренер занимался им больше остальных, и уже начал поговаривать о том, что со следующего года Кольке пора переходить в спортшколу насовсем. Не часто встречаются ученики, которые бегают без устали, как машины, и с каждым днем улучшают собственные результаты.

Закончилась зима, раннее тепло растопило сугробы, уже скоро должен был вернуться из плавания отец. Колька с удивлением заметил, что его это волнует гораздо меньше, чем раньше. Незаметно для себя он превратился из мальчика в подростка, и отдалился от семьи. У него появилось множество собственных дел, забот, увлечений, о которых родители знали совсем немного или вообще ничего.

Не давалась Кольке только одна мечта — хорошо рисовать. Он с детства любил краски, карандаши, фломастеры, альбомы, ластики, мелки, всю эту разноцветную чехарду. И когда стеклянные глаза дали ему возможность увидеть мир четче, ярче, полнее, то ему всерьез захотелось стать художником, научиться отображать всё, что он видит.

Он рисовал комиксы, карикатуры на учителей и одноклассников, копировал из детских журналов героев мультфильмов, иногда целое воскресенье мог провести на диване, покрывая набросками страницу за страницей в потрепанной тетрадке.

И у него получалось — неплохо, даже хорошо для десятилетнего мальчика — но не так, как он хотел сам. И ни стеклянные глаза, ни оловянное сердце не могли помочь Кольке развить свой дар.

Незадолго до весенних каникул учительница «ИЗО» велела за неделю нарисовать сценку из городской жизни. Один лучший рисунок от каждого класса отправлялся на районный конкурс. Колька вознамерился победить. Стеклянные глаза сразу подсказали ему тысячу сюжетов. А вот оловянное сердце недоумевало. — «Зачем тебе это сдалось?» — спрашивало оно. — «Пустая трата времени, ты и так лучший, это понятно безо всяких конкурсов!»

Но Колька всю неделю ходил сам не свой, извёл целую пачку акварельной бумаги, и, наконец, идея рисунка пришла ему в голову. Еще двадцать листов ушло на черновики, зато, когда Колька закончил, то убедился, что получилось очень хорошо. Он нарисовал осенний луна-парк. На переднем плане крутилось под углом колесо аттракциона «Сюрприз». Прижатые центробежной силой к красным и желтым металлическим овалам, люди кричали, смеялись, хохотали или испуганно жмурились. Колька придумал свою историю каждому персонажу, почти оживил этих людей. А с краю, на заднем плане, он нарисовал будочку со скучающей кассиршей, продавца мороженого с пышными черными усами, и лавочку, на которой сидит мальчик и задумчиво ест пломбир в вафельном стаканчике. Тем вечером Колька уснул улыбаясь.

«ИЗО» шло вторым уроком. Еще до начала занятий все в классе показали друг другу свои рисунки. Смеялись, подтрунивали друг над другом, или наоборот, подбадривали. Только Машка Афанасьева, вечная отличница и задавака, — а Кольке она, тем не менее, страшно нравилась, — на вопрос, что она нарисовала, отвечала таинственно:

— Всему свое время.

Не показывал своего рисунка и Колька.

Когда пришла учительница, то сразу собрала все работы и развесила их по классу. И сообщила, что хочет определить победителя общим голосованием.

Машка нарисовала фонтан. Жаркий летний день, солнце высоко-высоко, тени падают почти строго вниз, и по засыпанным желтоватой галькой дорожкам прогуливаются люди — мамаши с колясками, детвора на велосипедах, старички читают газеты и играют в шахматы. А над всем этим распускается ломаными радугами высокий бурлящий фонтан.

Учительница раздала всем маленькие картонные карточки и велела написать фамилию автора лучшего рисунка.

«Не вздумай», — сказало оловянное сердце.

«Не так уж у нее и получилось», — сказали стеклянные глаза.

«Афанасьева», — вывел Колька дрожащей рукой и отнес карточку на учительский стол. Он не волновался, нет, новое сердце не позволило бы ему так расточительно расходовать свои силы. Просто немного дрожали руки, а на верхней губе выступил пот.

— Мы можем поздравить сразу двух наших учеников, — торжественно объявила учительница, — Машу Афанасьеву и Колю Пантелеева. Каждый из них набрал по двенадцать голосов, и они разделяют в нашем соревновании первое место!

Машка обернулась к Кольке, одновременно удивленная и смущенная.

— Так от нашего класса сразу два рисунка на район поедут? — спросил с задней парты Серый.

Учительница замялась.

— Два не получится. А давайте мы сделаем так: Машин рисунок мы отправим на районный конкурс, а Колиным украсим стенд нашего класса в школе.

Повисла неловкая тишина. На Кольку все старались не смотреть, он словно оказался в центре тайфуна — со всех сторон ревет ветер, а вокруг него — ни дуновения.

— Так нечестно, — сказал Серый. — Почему именно Машку на район?

Учительница прошла к Колькиной парте.

— У тебя очень хороший рисунок, Николай. Ты молодец. Но какие-то у тебя люди неживые получились. Вроде, всё правильно, а жизнь в них не вдохнулась. Как-то слишком расчетливо… И этот мальчик с мороженым — зачем он? Он вообще лишний!

Кольке показалось, что его опускают в ледяную воду, на дно моря. Медленно-медленно, как ныряльщика в тяжелом скафандре. Вода сдавливает тело, обжимает его со всех сторон, меркнет свет, глохнут звуки…

— А можно я сначала маме фонтан покажу? Ну, пожалуйста! — откуда-то издалека колокольчиком звенел Машкин голосок. — А завтра принесу, прямо вам в кабинет?

Колька не запомнил, как прошел третий урок.

Все сорок пять минут он как зачарованный смотрел на краешек Машкиной папки для рисования, торчащий из расстегнутого ранца.

«Никто не заметит», — уговаривали стеклянные глаза. — «Уж нам-то можешь поверить! Секунда — взять, секунда — вернуть без рисунка. Давай же!»

«Ты обязан это сделать», — настаивало оловянное сердце. — «Она же может потерять свой дурацкий фонтан, пока таскает его туда-сюда? Может. Для нее это игра, а для тебя, может, дело всей жизни. Смелее!»

На перемене Колька выскочил из класса и помчался вниз.

В подвале было холодно как на улице. Зеркало подернулось изморосью.

— Так и не хватило смелости? — спросило оно. — Дело непростое, но я помогу. Тебе не хватает деревянных рук!

 — Да разве бывают деревянные руки? — воскликнул Колька. — Ими ни фигу не покажешь, ни ручку не возьмешь — это ж как у манекенов!

— А вот и нет! — возразило зеркало. — О таких деревянных руках мечтали лучшие мастера мира. Ты сможешь всё, мальчик! Любое дело станет тебе по силам. И страх больше никогда тебя не остановит!

Колька через силу взглянул в зеркало. Четыре его отражения замерли с испуганными лицами. Потом три бесследно исчезли.

Колька поднес деревянные руки к стеклянным глазам.

«Теперь ты властелин мира», — сказало оловянное сердце.

Колька не спеша вернулся наверх, сел за парту. Он сидел в крайнем левом ряду, Машка — прямо перед ним. Подходящий момент настал на уроке русского языка.

— Так, — сказала Анна Петровна, — последнее задание на сегодня! Придумайте и запишите фразу со словами «стеклянный», «оловянный» и «деревянный».

Все склонились над тетрадями, Машка повернулась к соседке, и одним длинным рывком Колька шагнул в проход, деревянные пальцы выхватили папку из приоткрытого ранца, распахнули ее, вытянули из нее «Фонтан», и вернули папку на место. Действительно, секунда и секунда.

Потом Колька аккуратно убрал рисунок конкурентки к себе в портфель. Каждое его движение было безукоризненно правильным. Он мог бы свести пальцы с точностью до десятой доли миллиметра, сжать их с любым усилием, новый подарок зеркала нравился ему еще больше предыдущих.

«Стеклянные глаза, оловянное сердце и деревянные руки позволяли ему то, что не под силу обычному человеку», — написал Колька.

Последней была математика. Перед звонком Маша повернулась к нему.

— Коль, — сказала она. — Очень неудобно получилось.

— Ерунда, мелочи жизни, — ответил он.

— Никакая не ерунда! Я так не хочу. Хотела тебе предложить… — она замялась. — Давай я тоже на район не дам свой рисунок? Нас двоих же всё равно не пропустят.

«Осторожно», — сказало оловянное сердце.

— Ма-аша, — примирительно сказал Колька, — зачем нам подвиги? Я очень за тебя рад, может, ты и на районе выиграешь!

— Да? — спросила она и посмотрела ему в глаза. — Спасибо, Коль. Ты очень хороший.

Началась математика.

— Анна Петровна, меня в медпункт спуститься просили, — сказал Колька, подойдя к учительнице.

Конечно, пошел он совсем не в медпункт.

Зеркало казалось выкованным изо льда.

— Молчишь? — спросил Колька. — Молчи-молчи! Только мне не нужны твои подарки. Ни новые, ни старые. Человек должен справляться собственными силами. Слышишь?

Зеркало молчало.

— Так вот, — сказал Колька. — Я очень виноват перед многими людьми. И я попрошу у них прощения. И расскажу им всю правду.

Зеркало будто помутнело.

— Ты не сможешь, — наконец, заговорило оно. — Сделанного не вернуть. Того тебя, который был раньше, больше нет.

— Он есть, — сказал Колька. — Я вижу его каждый раз, как ты заменяешь мне живое неживым. И он ждёт моего возвращения. Потому что никогда не поздно постараться всё исправить.

Зеркало не ответило, но по его поверхности побежала сеть мелких трещин. Колька тоже больше не стал ничего говорить.

Он вошел в класс, когда уже зазвенел звонок на перемену. Взял свой портфель, достал из папки «Фонтан», и положил на парту перед Машкой.

— Твой рисунок, Афанасьева, — буркнул Колька, и пока не последовало вопросов, развернулся и выбежал из класса.

По дороге домой он завернул к подъезду Серого. Лифт долго не шел, и Колька почти решил, что зайдет в другой раз. Но всё-таки заставил себя подняться на шестой этаж и позвонить.

— Чего припёрся? — сурово спросил Серый, открыв дверь наполовину.

— Серёг, — сказал Колька, — ты прости меня, что я с северным сиянием тебя разыграл! Можешь мне пять щелбанов отвесить. Или десять.

Друг сощурился, что-то прикидывая, и Колька даже обеспокоился, что предложил мало щелбанов. Потом Серый распахнул дверь и качнул подбородком, что можно заходить:

— Ты же еще мою десантуру не видел!

Сначала они разглядывали пластмассовых солдатиков, подаренных Серому родителями на Новый год, и Колька с удовольствием отмечал, какие у воинов красивые, мужественные, смелые лица — такие любого врага опрокинут.

Потом Колька залез в свой портфель и выудил из бокового кармана магическое красное стекло.

— Держи, — отдал его Серому, — это тебе на день рождения. Прошлогодний.

Они встали у окна, подставили стекло под солнечные лучи, и долго разглядывали огненно-красные фигуры, которые получались на подоконнике — пока солнце не скрылось за соседней девятиэтажкой.

Тогда Колька засобирался домой.

Там его ждал сюрприз — вернулся из рейса отец. Он весело свистел на балконе, и натягивал цепь Колькиному «Орленку». В квартире пахло папиным кожаным пальто, огромным букетом нарциссов, едва вместившимся в самую большую хрустальную вазу, и чем-то заморским и вкусным.

Колька тихонько прошел на кухню. Мама готовила ужин — что-то напевая, резала морковь для супа, помешивала в кастрюле поварешкой, хлопала дверцами шкафчиков.

— Мам, я должен тебе кое-что рассказать, — с трудом произнес Колька.

У него вспотели ладони, задрожали пальцы. Ему стало стыдно, горько, противно — всё сразу, и сердце с удвоенной силой заколотилось в груди. Мама оторвалась от плиты и удивленно обернулась. Колька почувствовал, как глаза заполнились слезами, и никак не мог разглядеть выражения ее лица.

А когда он начал рассказывать, то услышал — хотя, конечно, такое услышать по всем законам физики просто невозможно, — как далеко-далеко, на другом конце микрорайона, в темном школьном подвале брызнуло осколками и рассыпалось на мельчайшие кусочки волшебное говорящее зеркало.