ДИСПЕТЧЕРСКАЯ

Ляля Ангельчегова

— Скорая! Скорая! Скоооооорая!

У нас тут запарка, и ещё одна, и сто двадцать пятая. И послать некого, потому что противошоки уже с неделю виснут хрен знает где, а линейная вообще не готова. У линейки шаттл разобран. А шеф транспортной службы в запое и отремонтировать жестянку некому.

— Скорая! Скорая! Скооооооорая!

Я говорю, ору в коммуникатор — слюна на монитор шматками вешается: «Во втором секторе срочный вызов — наркот в отрубе. В пятом инфарктник мечется. Седьмой рожает!» А шеф меееедленно так, с растяжкой — он всегда так, когда нервничает.... « А ты не торопись, Рябов. Прими, оформи, как положено. Потом глянем, может, кто и освободится...»

Кто? Хотел бы я знать... Кто? А на связи мужик бесится. Хороший мужик, с бородой. Жена у него, вишь ли, беременная. Воды отошли. Ну и что? У меня, вон, дальняя орбита уже с неделю красным мигает. Болячку подцепили непонятную. Где инфекционисты, спросите? А я отвечу. Отвечу я: «Саакян — основная «чума-холера» в карантинном боксе после вылета отлёживается, в колбу с раствором целиком засунутый — одна голова сверху торчит. И ребята его там же — в колбе.

«Рябов — диспетчер классный!» — это Сонька так бурчит. «У Рябова всё чики-пуки» — это Саакян — «чума-холера». А я мужику в монитор улыбаюсь, смотрю в бороду на слипшиеся клочки волос и уверенно так... « Не волнуйтесь. Специалисты уже выехали»! Кто выехал? Куда выехал? Одна акушерка на всю станцию, да и та — пенсионерка. И спит...

— Специалисты уже выехали! — Поправляю экран, чтобы ему было видно, как на заднем плане сестрички туда-сюда бегают. Понятно, он не соображает, что сестрички всегда бегают.... Чай там, кофе, коктейль молочный...

— Рожает! — Кричит, на полке динамики трещат, только что не дымятся.

— Выехали, — талдычу, а по хребтине пот. Потому как бабе справляться самой придётся. Ну, разве что с недельку подождёт.

— Быстрее, — и бледный весь, словно стены у Главного в кабинете. Не белые, не жёлтые... непонятно какого колеру.

— Ждите!

— У человека инфаркт! — Это другая линия. Спрашивается, откуда вы знаете, что инфаркт? Справочников начитались или в симуляторы переиграли?

— Координаты? Номер полиса? Ждите!

— Задыхается! Задыхается! — тычет в монитор пальцем, будто глаз мне проткнуть норовит А на пальце перстень переливается зеленью. Ногти длинные, ухоженные. Одним словом — дура гламурная... — Задыхается!

— Ждите!

Линейка торчит в кают-компании. Злые все. Матерятся. А что ещё делать, если шаттл разобран, а начтраспорта в запое?

— Всех уволю! — Главный в «каютку» выйдет, глянет на безобразия, и обратно в кабинет — шнырь!

Ага. Уволит всех, а сам застрелится. Что ещё остаётся? Мы, понятное дело, помалкиваем, потому что чуем, что Главному хреновее некуда. Ещё и комиссия эта! Про комиссию мне Сонька нашептала. Мол, прибывают из центра, планируют оценить, сделать выводы, составить рапорт...

— Рожает! — И за стёклышками очков блестит мокрое. Потеют стёклышки. — Рожает!

— Ждите! Бригада выехала! — Сам тоже чуть не плачу. Вот. Сколько лет уже, а всё не привыкну никак. Дурак... Одним словом — дурак.

Сонька, к примеру, никогда не переживает. В книжечку только глянет и опять морду кирпичом. Книжечка у Соньки смешная — старинная. Такие записушки я только в киношках видел. А Сонька туда частенько стилосом суёт, заносит всякое разное.

* * *

Сонька, а официально — Торшина Софья Павловна — наш кардиолог. У неё в бригаде шесть мужиков, так она их строит так, что мало не покажется. Я с Сонькой три года плечом к плечу... Таскал за ней аппаратуру, сигареты прикуривал... Она меня Шуркой звала. Только она одна. Все остальные Рябовым, а Сонька по имени. Она же меня на диспетчерское место и приткнула. За это ей огромное человеческое «данке шён»... Санитары, а я санитарил прежде, больше десяти лет не выдерживают. Нагрузки большие очень. Нечеловеческие, я вам скажу, нагрузки.

— Задыхается! Задыхается! — А тётка такая смазливая. Из аристократок, сразу видать. И ногти у неё глянцевые, розовые.

— Выезжаем! — Серьёзно говорю, с нажимом.

Потом переключился на кардиологов. Вызов передал. Сонька плечами пожала. Говорит:

— Может и наш пациентик. Только удивительно... Вроде молодой ещё, тридцатника нет. Ну ладно... Шурик, шаттл готовь.

Я водиле «готовность А» скинул, а сам мужику бородатому повторяю: «Не ссы, папаша! Наши будут. Ты только сам тоже не теряйся. Водички приготовь».

Наркотовы дружки на доп-линии руками машут. Нанюхались какой-то дряни и мечтают, что прям сейчас к ним приедут добрые Айболиты и всех спасут. Угу. Уже! Вжжжжжжжжж — летим... Не люблю наркотов.

— Шурка. Координируй! — Сонька в белом комбезе на улитку похожа. Страшная очень. Как смерть...

Я ихнему шоферу нужные данные скинул, Соньке подмигнул, и опять к роженице на линию.

— Кричит она. Кричит! — Мужик совсем дохлый, пальцы трясутся, бородёнка спеклась. — Делать то что?

— Да не боись! Давай-ка, верти жёнку свою ногами к камере. Сейчас дистанционно примем, — успокаиваю, вроде, а сам кнопку жму — акушерку требую. А акушерка с прошлого вызова ещё не оклемалась — спит.

— Как дистанционно? — и голос нехорошо так слабеет.

— Всё путём, брат... Наши сейчас прибудут, но мало-ли...

— Скооорая! Скорая! Разгерметизация... Жертвы...

Тьфу ты! Когда эти козлы-монтажники будут соблюдать? Ну, тут уж деваться некуда. По станции сирену влупил. Кто есть, кто спит, кто в камбузе или бухой... Всех собрать и на вылет. А начтранспорта в запое... Значит «линейку» в челнок-раздолбай грузить придётся. Могут и не долететь ребята... В гараж запрос, по соседним подстанциям инфу, нашим «ни пуха ни пера»! Главный по шлюзовому коридору промелькнул, даже не взглянул в мою сторону. В руках чемоданчик. Тоже, вроде Соньки, любит старинные прибамбасы.

— Ну? Что?

— Господи! — я чуть было не перекрестился. Мне в лицо две розовые пятки, ляжки и остальные женские штучки. И готова! Правда готова! Ещё чуть, и освободится!

— Что делать? — Глаза у самого на лбу, борода скособочилась, рот в пене. Ни дать ни взять — шизик...

— Тужится пусть, — говорю, — и дышит...

— Так дышит, вроде...

— Ну... — замялся я, на панель глянул, акушерка спит, как младенчик. А тут и правда скоро настоящий, живой младенчик выползет.

— Задыхается! — Это аристократка. Удивительно, вся мокрая от пота, а из причёски ни один локон не выбился. Красивая. Очень.

— Ждите...

Я их заметил, только когда меня худощавый типчик в костюме за плечо схватил. Как через «шлюзку» проскочили? Почему никто не предупредил? Вздрогнул, обернулся. Стоят. Пятеро. Все хмурые и лысые. Все, как один. Специально их подбирают что ли?

— Как пройти к вашему главному врачу? — спрашивают.

— На вызове, — отвечаю, а сам за монитором слежу, потому что головка уже появилась и скоро остальное полезет.

— А кто замещает? — голос такой тихий, как у рыбы. Или рыбы вообще не разговаривают?

— Не знаю, — плечами пожимаю, норовлю из клещей холодных высвободиться, а тот только сильнее тискает. — Не знаю. Пройдите в кают-компанию. Может, кто из врачей там сидит, только навряд ли, потому что в ноль-секторе разгерметизация и все наши туда мотанули.

— Что? Станция без руководства? А если...

— Давай! Давай! — ору... Волосёнки чёрные, в плёнке. Мокротень кругом. Экран не то запотел, не то... Даже лицо хочется утереть салфеткой. — Давай, родная!

— Непорядок! — и лысинами в кружок стянулись, блестят под лампами. — Следует отразить в рапорте.

— Дааааваааааааааай! Аааааааааааа....

— Задыхается... — Глаза синие озёра, а из них ручейки по щекам. — Умирает.

— Ждите...

Когда лысые ушли, даже не просёк. Учил мужика, как пуповину резать, и мальчонку мыть. Швы накладывать, слава богу, не пришлось. Из ноль-сектора наши сообщение дали, что сели благополучно, прошлись по периметру, жертв нет. Пострадавших, правда, нашли — человек двадцать. Сестричкам сразу по селектору «готовить реанимацию и палаты» проорал, и опять на коммуникатор переключился.

— В коме... В коме... Зенками шальными хлопает. Ясно... Нюхать меньше надо. Вечная беда с этими яхтсменами. Уйдут на дальнюю орбиту, чтобы родаки не отследили, и беда... А потом теребят скорую.

— Упаковку покажи, — морщусь. — Чем травились?

— Вот!

— Тьфу ты! А сколько?

— Столько-то, — и хихикает. Молоденькая, в пупке бусина сверкает.

— Умер! — Моря, океаны, озёра синие. Кожа прозрачная.- Он умер. Пульс пропал. Не успели.

— Ждите. — Соньке на персоналку набрал, хоть и запрещено — навигация слетает к чертям.

— Стыкуемся... — водила у кардиологов крепкий. Я его давно знаю. Стыкуемся. Пусть ждут.

— Ждите...

— Умер!!!!!

— В коме... Братишка в коме...

— Пошла ты... От этого не дохнут... Отлежится твой торчок... Ждите... Женщина... Доктор через три минуты будет! Вы умеете делать... ?

— Умер... — а голос угасший, и озёра сухие до самого дна.

* * *

Через сутки комиссия убралась. Что они в рапорте понаписали — не ведаю. Главный грозился всех перестрелять, потом дать премию, потом передумал. Да и не до этого ему было, станцию под завязку забили монтажниками с ноль-сектора. Сестрички радовались, халатики в груди ушивали.

Бородатый всё-таки настрочил жалобу. А мальчонку заснял на видео, и мне на «личку» копию кинул... Торчки? Они и есть торчки... Что с них взять?

Я у Соньки спросил, а что там с инфарктником-то? Промолчала Сонька. Ухмыльнулась только стервозина хитрая. Книжечку свою, однако, не доставала — я следил.

Мы когда с Сонькой вместе в кардиобригаде вкалывали, она призналась однажды... Пьяная была что ли, или уставшая... «Кладбище это, Шурка, — сказала, — моё собственное кладбище. Кто как, а я своих сюда хороню... И стилос в кармашек комбеза сунула, и книжечку-то пролистала. Пролистала... Страничку за страничкой. И немного вроде... А страшно. Страш-но!

— Скорая! Скорая! Скооорая!

— Ждите...