ДРУГОЙ ДИВОВ

Михаил Назаренко

Олег ДИВОВ. Храбр. — М.: Эксмо, 2006. — 352 с. (сер. «Мир Былин»).

Это истории о богатырях — только их никто не называет этим словом, потому что на Русь еще не пришел тот народ, из языка которого заимствован «багатур». Они не богатыри — они «храбры».

Это истории об одном из храбров, полуваряге, полу... полутролле, скажем так.

Это — уже не «истории», но История о становлении молодой, бесшабашной, разбойной и очень домовитой державы. Нашей, иначе говоря.

Книга спорная — не столько из-за идей, в нее вложенных, сколько из-за формы и жанра. Мог ли, должен ли был ЭТОТ автор писать ТАКУЮ книгу?

«Храбр» вызвал в читательской среде реакцию парадоксальную. Многие поклонники Олега Дивова разочарованы; те же, кто ранее творчество писателя не принимал (автор этих строк в том числе) прочитали по-настоящему хорошую книгу. Именно «книгу» — не роман: «Храбр» состоит из двух повестей, которые и в сумме принадлежат к «средней форме». Две повести — два былинных сюжета. Один очень известный («Илья Муромец и Соловей-разбойник»), второй — почти не известный («Сорок калик со каликою»).

Дивову удалось то, что в последние годы стало редкостью в русской фантастике: «Храбр» — не просто эксперимент, но эксперимент осмысленный и удачный; он написан по-другому, хотя почерк Дивова узнается сразу же. Более того: Илья Муромец, Ульф Урманин, — уж очень типичный дивовский герой. Страшен внешне, добр внутри, работает на спецслужбу, с начальством конфликтует, но харизма немерянная. Однако в «Храбре» нет того, что для многих читателей составляло обаяние книг Дивова, а многих — отталкивало: «Как многие взрослые мужчины, Билли сентиментален, но старательно прячет это. Защитная реакция у него простецкая — он ёрничает». В «Храбре» сентиментальное ерничанье сменилось мягкой иронией автора и совершенной естественностью героя, от чего текст, по-моему, только выиграл: стал взрослее.

Нет, «Храбр» — не «славянская фэнтези», хотя главные герои — «храбры»; появляется и Соловей-разбойник с семьею. Но столь же неверно будет окрестить «Храбра» «исторической реконструкцией» — хотя, как показывают приложения (сами по себе — яркие эссе), автор знал, о чем пишет. Особенности древнерусской жизни в эпоху «полностью легализовавшейся организованной преступной группировки» (клана Рюриковичей) введены в текст аккуратно: не ликбез для читателя, а среда обитания персонажей.

Но если не фэнтези и не исторический роман — то что же?

Я бы сказал — сказка. Или сказ. Степень условности «Храбра» чрезвычайно велика: понятно, что всё оно было совсем не так, а с другой стороны — тут же напоминает автор — кто знает, как оно было? «Храбр» — не фэнтези, потому что заботливо привязан к исторической реальности. Но и не историческая проза в полном смысле слова — в отличие от романов Алексея Иванова, к примеру, — потому что не создает ощущение иного, своего-но-чужого, знакомого-но-далекого. Дистанция есть — но нету качественного различия.

А что же есть? Добрая книга с насилиями, грабежами и диверсионными операциями. «Русы поморили херсонитов голодом, потом ограбили до нитки, нагрузили ладьи так, что те трещали, и убрались восвояси, радостные и пьяные». Слишком легко было бы сделать книгу гимном в честь славных русичей, которые и вне морали хороши. Не сказать, чтобы Дивов не любовался своими героями — но и отождествляться с ними не намерен.

«Храбр» насквозь двойственен. Из текста по возможности изъяты поздние (по отношению ко времени действия) заимствования, вплоть до тюркизма «лошадь», — речь же храбров нарочито модернизирована. Вернее, до такой степени лишена древнерусских примет, что становится вневременной: разговаривают серьезные люди за серьезной работой.

«— Страны Датского Языка до сих пор не могут принять христианство. Мы и в этом их обогнали. Мы вообще обгоняем всех. У нас много леса, земли, люда, и мы самые лучшие. И тут — йотуны. Тьфу.

— Да, — сказал Илья. — Я понимаю.

— Это не просто мои мысли, Ульф. Считай, это тебе говорит князь. Отруби разбойнику голову и привези в Киев. Положи начало большому делу во имя будущей Руси».

Государственная практичность, почти детская хвастливость, подчас — такая же детская бездумная жестокость. Весьма практичное отношение к религии (« Любопытно, каков собой Гроб Господень, тяжел ли. И сильно ли его стерегут?...») — и вполне серьезные, хотя и ситуативные, размышления Ильи у идола Перуна. И мученичество за веру.

Самого Илью не назовешь «неоднозначным» — скорее «разноликим». Дело не в том, что при чтении «Храбра» вспоминаются столь несхожие персонажи, как обезьяноподобный профессор Челленджер и славный многоборский витязь Жихарь. Ульф Урманин, с его наивностью и почти звериным чутьем, своеобразным патриотизмом и нарочитой независимостью, постоянно меняется, всё время остается собой и уклоняется от определений.

Ярче всего это заметно в первой (и лучшей) из повестей, которая так и называется — «Храбр». Илья со товарищи идут на бой с людоедами-волотами (йотунами, троллями, орками...) — двухметровым соловым великаном и его семьей, засевшими у Девятидубья. Но не забудем, что сам Илья — полукровка, считать ли волотов людьми — неизвестно, и будет помощью амулет или нательный крест — тоже не скажешь. А ведь на каждый из этих вопросов Илья должен — именно должен — найти свой ответ.

На самом-то деле в движении находится не Илья — наш взгляд на него. А вот история в «Храбре» и вправду движется: первая повесть знаменует конец эпохи древней и начало становления, безграничность возможностей; вторая пронизана грустью — «что-то кончается, что-то начинается». Старый князь при смерти, сыну его, новгородскому хромцу, Илья служить не будет (автор намеренно не называет вполне узнаваемых князей по именам). Что остается, кроме как идти добывать для Руси Гроб Господень? Остается сон-вид ение «огромного корабля-города», который плывет незнамо куда. И страна, куда обязательно надо вернуться.

Точка начала и точка конца обозначены четко, но между ними — лакуна. Поэтому «Храбр» и получился скорее мини-циклом, чем полноценным романом. Когда и если Олег Дивов напишет срединные повести цикла, история обретет целостность — но история или сказка? Есть о чем спорить. Есть что читать.

И есть что критиковать. Язык «Храбра» проработан куда более тщательно, чем, скажем, в «Ночном смотрящем»; именно поэтому режут слух выпадающие из стиля слова, как, например, советизм «по большому счету» — в авторской речи, но в пересказе мыслей Ильи. «Исправленное и дополненное» издание «Храбра» меня бы порадовало, но и та книга, которая уже издана, — безусловно удачна и заслуживает не только прочтения, но и перечтения. Таких в последние годы немного.