ИСТОРИЯ РУССКОЙ ФАНТАСТИКИ ОТ ГЕННАДИЯ ПРАШКЕВИЧА

Конечно, русская фантастика началась не с Осипа Сенковского и не с князя Владимира Одоевского, но именно они, а с ними Алексей Константинович Толстой, определили все ее дальнейшие направления — и сказочное, и мистическое, и фэнтезийное, и научно-фантастическое, и альтернативно-историческое. Боевик, триллер, роман катастроф — и это все начинается в работах великой тройки. За ними никто уже, на мой взгляд, не находил принципиально новых путей. В девятнадцатом и в двадцатом веках работали чрезвычайно талантливые писатели, но все равно машину завели Сенковский, Одоевский и А.К. Толстой. Дальше шел обычный литературный процесс, в котором великий Гоголь соседствовал с Константином Аксаковым, Брюсов с Алексеем Н. Толстым, Чаянов с Циолковским, Булгаков с Ник. Шпановым, Казанцев с братьями Стругацкими…

Много лет я обдумывал книгу, в которой самые интересные имена — от Осипа Сенковского до Бориса Штерна — нашли бы достойное место; книгу, в которой можно было бы почерпнуть биографические и библиографические сведения не только, скажем, об Обручеве, но и о Н.Н. Плавильщикове, о необыкновенной Наталье Бромлей, о Леониде Платове и А.Р. Палее; книгу, герои которой написаны были бы как живые люди и на фоне действительных событий, происходивших не только в России, но во всем мире…

Теперь книга почти готова.

Понятно, что один журнал не сможет представить ее всю целиком, поэтому часть очерков будет появляться в других журналах, но хребет книги, основное ее течение, главные фигуры отдаются именно «Реальности фантастики» и я чрезвычайно рад этому обстоятельству.

Геннадий Прашкевич,

Новосибирск, 2003.

ВЛАДИМИР ФЕДОРОВИЧ ОДОЕВСКИЙ

Родился в 1803 году.

Получил первоклассное воспитание в Благородном пансионе при Московском университете. Служил по ведомству иностранных исповеданий, редактировал (совместно с Ф. Заблоцким-Десятовским) «Журнал министерства внутренних дел» и «Сельское чтение». А.Ф. Кони, знавший князя, так писал о нем: «Одоевский всю жизнь стремился к правде, чтобы служить ей, а ею — людям. Отсюда его ненависть к житейской и научной лжи, в чем бы она ни проявлялась; отсюда его отзывчивость к нуждам и бедствиям людей и понимание их страданий; отсюда его бедность и сравнительно скромное служебное положение, несмотря на то, что он носил древнее историческое имя, принадлежа к старейшим из Рюриковичей и происходя от князя Михаила Черниговского, замученного в 1286 году в Орде и причисленного церковью к лику святых…»

Одоевский долгое время возглавлял известное петербургское «Общество любомудрия» и вместе с Вильгельмом Кюхельбекером в середине двадцатых выпустил четыре части альманаха «Мнемозина». Там, кстати, впервые появился рассказ Одоевского о фантастическом острове, на котором живут старцы-младенцы. «Одни старцы, — комментировал А.Ф. Кони рассказ, — с чрезвычайной важностию перекидывают друг другу пестрые мячики, и игра эта называется светскими разговорами. Другие старцы окружают дерево с красивыми, но гнилыми плодами, к которым каждый из них лезет, изгибая спину, отталкивая одних и хватаясь за других, рукоплеща достигшим доверху и немилосердно колотя упавших. Подводя к этому дереву юношей и показывая растущие на нем плоды, старцы-младенцы уверяют, что плоды чрезвычайно вкусны и составляют единственную цель человеческой жизни, а ее лучше всего можно достигнуть перекидывнием пестрого мячика…»

Писал Одоевский и прелестные детские сказки, из которых в наши дни достаточно часто перепечатываются «Мороз Иванович» и «Городок в табакерке». Даже нравоучительность этих сказок полна некоего волшебства. «Между тем Рукодельница воду процедит, в кувшины нальет, да еще какая затейница: коли вода нечиста, так свернет лист бумаги, наложит в нее угольков да песку крупного насыплет. Вставит ту бумагу в кувшин да нальет в нее воды, а вода-то знай проходит сквозь песок да сквозь уголья и каплет в кувшин чистая, словно хрустальная…» Тут же рассказано и о законах перспективы, и о пользе снегов, покрывающих поля, и о внутреннем устройстве часов, даже о вреде привыкания к некоторым поговоркам. Читая Одоевского, невольно улыбнешься. «Как хорошие девочки едят шоколад?» Ну, конечно же, — «С отвращением!»

Философские статьи Одоевского тоже в немалой степени дидактичны, в самом характере князя таилась врожденная страсть к поучениям. Но при этом он оставался законопослушным гражданином, а события 14 декабря так его испугали, что он предложил немедленно закрыть в сущности безобидное «Общество любомудрия» и уничтожить все относящиеся к нему бумаги. Даже после этого князя долго мучили сны, в которых явившемуся его арестовать полицейскому офицеру он «красноречиво доказывал всю пользу своей особы и приводил примеры своей добросовестности…»

Пушкин, Краевский (Сенковского и Булгарина он на порог не пускал), другие друзья князя всегда поражались необыкновенной широте его интересов, охватывающих химию, алхимию, магию, музыку, кулинарию, педагогику, медицину. Точность и ясность языка, философский взгляд на мир быстро сделали Одоевского заметным среди писателей. В «Русских ночах» (1844) он немало иронизировал над массой никчемных проблем, отвлекающих человека от дел насущных . «За картами нельзя думать ни о чем, коме карт, — писал он, — и, главное, за картами все равны: и красавец, и урод, и ученый, и невежда, и гений, и нуль, и умный человек, и глупец; нет никакого различия: последний глупец может обыграть первого философа в мире, а маленький чиновник — большого вельможу. Представьте себе наслаждение какого-нибудь нуля, когда он может обыграть Ньютона или Лейбница и сказать им: «А вы, г. Ньютон, играть не умеете; вы, г. Лейбниц, не умеете карты в руки взять…»» Или в другой новелле: «Вот человек. написавший несколько томов о грибах. С юных лет обращал он внимание лишь на одни грибы: разбирал, рисовал, изучал грибы, размышлял о грибах — всю жизнь свою посвятил одним грибам. Царства рушились, губительные язвы рождались, проходили по земле, комета таинственным течением пересекала орбиту солнцев. Поэты и музыканты наполняли вселенную волшебными звуками — он, спокойный, во всем мире видел одни грибы и даже сошел в могилу с мыслию о своем предмете — счастливец!» А еще в одной новелле Одоевский рассказывает о портном, заболевшем холерой. Портному врач дал кусочек ветчины и тот каким-то чудесным образом выздоровел. Врач, естественно, занес в свой журнал: «Лучшее средство против холеры — ветчина». Но вот сапожник при том же лечении незамедлительно умер. Врач уточняет запись: «Ветчина — превосходное средство против холеры у портных, но не у сапожников.»

«Личная жизнь Одоевского, — вспоминал А.Ф. Кони, — представляла те же привлекательные черты, как и его жизнь общественная. Женатый на сестре благородного деятеля по освобождению крестьян графа Ланского, которая была старше его на несколько лет, он нашел в ней существо, оберегавшее его с нежною заботливостью, в которой материнская тревога соединялась с сочувствием и пониманием истинной спутницы жизни. Более чем скромный по средствам и обстановке дом Одоевского в Петербурге отличался теплым и разумным гостеприимством, соединяя под своим кровом, наряду с представителями высшего круга, все, что было выдающегося в области науки, искусства и литературы… Вечером в его приемные дни вновь приглашенному приходилось проходить через гостиную, где вели беседу подчас чопорные светские знакомые княгини, но едва отворялась дверь в кабинет, откуда неслись клубы табачного дыма и шумные голоса, как посетитель оказывался в приветливом и внимательном кругу гостей князя, среди которых, наряду с Пушкиным, Жуковским, Гоголем, князем Вяземским, Плетневым и графом Соллогубом, виднелись оригинальные фигуры Кольцова, Белинского, Глинки и Рубинштейна и слышались живые речи какого-нибудь путешественника или ученого, которым жадно внимал начинающий писатель-провинциал или какой-нибудь еще неизвестный изобретатель…»

Выше всего Пушкин ставил у князя повести «Княжна Зизи» и «Княжна Мими», но, конечно, Одоевский остался в русской литературе как создатель первых фантастических философских новел, как первый отечественный фантаст, всерьез обративший внимание на науку. Прежде всего это отражено в утопии «4338-й год. Петербургские письма» (1840), в которой к 5-му тысячелетию Россия должна была поглотить все страны, сохраняя самодержавный строй под главенством «первого поэта». У «Петербургских писем» был, впрочем, предшественник — рассказ «Два дни в жизни земного шара» (1828), как бы разбег, как бы первая реакция на многочисленные в те дни разговоры о гибельности комет.

Начинаются «Петербургские письма» с примечания, что доставлены они человеком, не желающим открывать своего имени. Известно, правда, что этот человек умеет с помощью месмерических опытов в сомнамбулическом состоянии переноситься в любую страну и в любую эпоху. Вот он и побывал в 4338 году, когда над миром нависла смертельная опасность столкновения с кометой Вьелы. Как выглядит мир накануне чудовищной катастрофой? Что провидел князь, заглядывая в грядущее из своего 1840 года, когда мир практически был лишен всего, чем мы пользуемся сейчас?

Чувства и душевные движения людей князь Одоевский считал неизменными, но его крайне тревожила возможная потеря бесценной информации. Он имел в виду потерю всех бумажных книг . «Скажите, что бы мы знали о временах Нехао, даже Дария, Псамметиха, Солона, если бы древние писали на нашей бумаге, а не на папирусе или того лучше, на каменных памятниках…» — «В огромных связках антиквария находят теперь лишь отдельные слова или буквы, — говорит посланец из грядущего, — и они-то служат основанием всей нашей древней истории.» Почему-то Одоевскому не пришло в голову описать будущего академика А.Т. Фоменко с его хронологией, построенной на лакунах и наложениях.

В мире 4338 года не мало экзотики.

«Мы с быстротою молнии пролетели сквозь Гималайский туннель, — сообщает некий китаец, торопящийся в Петербург, — но в Каспийском туннеле были остановлены неожиданным препятствием…» Там упал аэролит, засыпав землей и камнями дорогу. Пришлось продолжать путь на русаком гальваностате. Русские, они и в далеком будущем странные. «Они так верят в силу науки и в собственную бодрость духа, что для них летать по воздуху то же, что нам ездить по железной дороге, — признается китаец, пораженный необыкновенным развитием воздухоплавания в России.  — Каждым гальваностатом управляет особый профессор… Весьма немногие из русских подвержены воздушной болезни; при крепости их сложения они в самых верхних слоях атмосферы почти не чувствуют ни стеснения в груди, ни напора крови — может быть, тут многое значит привычка…» Гостиницы для прилетающих в русское полушарие — овеществленная мечта футуриста Хлебникова. К хрустальным зданиям Петербурга из Пекина на почтовом аэростате можно добраться дней за восемь. На берегах Невы и залива сооружены специальные хранилища тепла, крытые сады — русские, наконец, победили холодный климат. Китаец, кстати, прилетел из Пекина по важному делу — разные правительства собираются обсудить, какие меры следует предпринять против надвигающейся кометы. Кстати, животные в далеком будущем давно выродились — они стали крохотными и являются всего лишь объектом моды. Держать крошечных лошадок вместе с постельными собачками модно. Никто не верит, что когда-то на лошадях ездили верхом. Подобные древние изображения принимаются за особые символы, долженствовавшие выражать победу человека над природой.

«Дамы были одеты великолепно, — пишет пришелец из будущего, — большею частию в платьях из эластичного хрусталя разных цветов; по иным струились все отливы радуги, у других в ткани были заплавлены металлические кристаллизации, редкие растения, бабочки, блестящие жуки. У одной из фешенебельных дам в фестонах платья были даже живые светящиеся мошки, которые в темных аллеях, при движении, производили ослепительный блеск; такое платье, как говорили здесь, стоит очень дорого и может быть надето только один раз, ибо насекомые скоро умирают…»

Музыка вполне соответствует моде. «Я увидел, что она (одна из дам) играла на клавишах, приделанных к бассейну: эти клавиши были соединены с отверстиями, из которых по временам вода падала на хрустальные колокола и производила чудесную гармонию…»

Деревья покрыты различными плодами. «Вокруг этих деревьев стояли небольшие графины с золотыми кранами; гости брали эти графины, отворяли краны и без церемонии втягивали в себя содержавшийся в них, как я думал, напиток. Я последовал общему примеру: в графинах находилась ароматная смесь возбуждающих газов; вкусом они походят на запах вина и мгновенно разливают по всему организму удивительную живость и веселость, которая при некоторой степени доходит до того, что нельзя удержаться от беспрерывной улыбки…» Имеются и особенные магнетические ванны, полностью расслабляющие собеседников. «Часто люди, дотоле едва знакомые, узнают в этом состоянии свое расположение друг к другу, а старинные связи еще более укрепляются этими неподдельными выражениями внутренних чувств…»

Среди членов Правительственного кабинета непременно должен быть Министр изящных искусств, в кабинете числятся многие поэты и философы, историки первого и второго класса. Кабинет первого сановника «завален множеством книг и бумаг; между прочим, я видел у него большую редкость: свод русских законов, изданный в половине XIX столетия по Р.Х.; многие листы истлели совершенно, но другие еще сохранились в целости; эта редкость как святыня хранится под стеклом в драгоценном ковчеге, на котором начертано имя Государя, при котором этот свод был издан…»

Забавно, что Одоевский несколько раз указывает на то, что Санкт-Петербург в прошлом менял название (одно из них — Ленинград, но об этом князь, конечно, не мог догадываться).

Совершенно замечателен взгляд на всеобщее просвещение.

Описывая толпы суетливых людей у входов в Академию, пришелец из грядущего указывает: «В нашем полушарии просвещение распространилось до низших степеней; оттого многие люди, которые едва годны быть простыми ремесленниками, объявляют притязание на ученость и литераторство; эти люди почти каждый день собираются у передней нашей Академии, куда, разумеется, им двери затворены, и своим криком стараются обратить внимание проходящих. Они до сих пор не могли постичь, отчего наши ученые гнушаются их сообществом, и в досаде принялись их передразнивать, завели также нечто похожее на науку и литературу, но, чуждые благородных побуждений истинного ученого, они обратили и ту и другую в род ремесла: один лепит нелепости, другой хвалит, третий продает, кто больше продаст — тот у них и великий человек; от беспрестанных денежных сделок у них беспрестанные ссоры, или, как они называют, партии: один обманет другого — вот и две партии, и чуть не до драки; всякому хочется захватить монополию, а более всего завладеть настоящими учеными и литераторами; в этом отношении они забывают свою междоусобную вражду и действуют согласно; тех, которые избегают их сплетней, промышленники называют аристократами, дружатся с их лакеями, стараются выведать их домашние тайны и потом возводят на своих мнимых врагов разные небылицы…»

Фрагменты и заметки, дополняющие «Петербургские письма», не менее интересны.

Вот герой заказывает обед. «Дайте мне: хорошую порцию крахмального экстракта на спаржевой эссенции; порцию сгущенного азота а ля флер-д-оранж, ананасной эссенции и добрую бутылку углекислого газа с водородом…» Прелесть таких перечислений вызвана была, наверное, твердой уверенностью Одоевского в том, что «история природы есть каталог предметов, которые были и будут».

В 4338 году найден способ полетов на Луну, с нее везут нужные землянам материалы. Юноши и мужи живут на севере, стариков и детей переселяют на юг. Часы определяются запахами: час кактуса, час фиалки, резеды, жасмина, розы, гелиотропа, гвоздики, мускуса, ангелики, уксуса, эфира. У богатых людей в нужное время расцветают соответствующие живые цветы. « Увеличившееся чувство любви к человечеству достигает до того, что люди не могут видеть трагедий и удивляются, как мы могли любоваться видом нравственных несчастий, точно так же как мы не можем постигнуть удовольствия древних смотреть на гладиаторов…» И, наконец, совершенно замечательное провидение, о котором не знал Эрнест Хемингуэй, но которым, несомненно, воспользовался Илья Эренбург: «Настанет время, когда книги будут писаться слогом телеграфических депеш…»

Но над счастливым миром стоит ужасная комета.

В этом все приключение. Описан мир, с которым по тем или иным причинам жаль расставаться.

В 1846 году князь Одоевский был назначен помощником директора Императорской публичной библиотеки в Петербурге. В 1861 году он уже сенатор московских департаментов. Внешне вполне заурядная, достаточно спокойная жизнь, но духовная наполненность ее была чрезвычайно велика. Одоевский одним из первых в России начал создавать благотворительные детские приюты и школы. Когда великий князь Константин Николаевич за эти деяния представил его к награде, князь ответил: «Я не могу избавить себя от мысли, что, при особой мне награде — в моем лице будет соблазнительный пример человека, который принялся за дело под видом бескорыстия и сродного всякому христианину милосердия, а потом, тем или иным путем, а все-таки достиг награды… Быть таким примером противно тем правилам, коих я держался в течение всей моей жизни; дозвольте мне, Ваше императорское высочество, вступив на шестой десяток, не изменить им…»

«Человек небольшого роста, — вспоминал А.Ф. Кони, — с проницательными и добрыми глазами на бледном, продолговатом лице, с тихим голосом и приветливыми манерами, часто одетый в оригинальный широкий бархатный костюм и черную шапочку, вооруженный старомодными очками, — Одоевский принимал своих посетителей в кабинете, заставленном музыкальными и физическими инструментами, ретортами, химическими приборами («У нашего немца на все свой струмент есть», — говаривал он с улыбкой) и заваленном книгами в старинных переплетах. Средства у него были скромные, да и теми он делился щедро с кем только мог.»

Многие замыслы В.Ф. Одоевский не осуществил, многие рукописи остались неоконченными. Архив князя во много раз превосходит сочиненное.

Скончался Владимир Федорович в 1869 году, устраивая в Москве съезд археологов, во время которого ученики консерватории должны были под его руководством исполнять древние русские церковные напевы. Погребен на кладбище Донского монастыря.

ПРАШКЕВИЧ ГЕННАДИЙ МАРТОВИЧ –

прозаик, поэт, переводчик.

Родился 16 мая 1941 года на Енисее.

С палеонтологами и вулканологами объездил многие уголки бывшего Советского Союза, что во многом определило настроение его литературных работ. Сибирь, Урал, Алтай, Сахалин, Камчатка, Курильские острова, три океана, десятка полтора зарубежных стран… На краю азиатского материка не раз попадал в странные истории, частично отраженные в «Записках промышленного шпиона» и в романе «Парадокс Каина».

Член Союза писателей СССР с 1982 года (Союз писателей России с 1992);

Союза журналистов России с 1974 года; Нью-Йоркского клуба русских писателей с 1997 года; русского ПЕН-клуба (с 2002 года).

Лауреат Всесоюзной премии по фантастике «Аэлита»); им. Н.Г. Гарина-Михайловского; «Бронзовая улитка»; международной премии АБС; «Странник»; роман «Пятый сон Веры Павловны» (написанный в соавторстве с Александром Богданом) номинировался на Букеровскую премию (2002).

Член жюри Всероссийской литературной премии АБС, возглавляемой Борисом Стругацким; жюри Всероссийской литературной премии «Аэлита»; член редколлегии журналов «Уральский следопыт» (Екатеринбург), «День и ночь» (Красноярск).

Перевел, составил и издал на русском языке антологию современной болгарской поэзии «Поэзия меридиана роз» (1982), книгу стихов корейского поэта Ким Цын Сона «Пылающие листья» (в соавторстве с В. Горбенко), выдержавшую два российских издания и появившуюся на русском языке в Филадельфии и в Нью-Йорке.

Автор детективных, исторических, научно-фантастических, приключенческих повестей и романов, среди которых: «Люди Огненного кольца» (Магадан, 1977), «Разворованное чудо» (два издания - Новосибирск, 1978, Москва, 2002), «Уроки географии» (Новосибирск, 1987), «Война за погоду» (Два издания: Новосибирск, 1988, Москва, 1989), «Апрель жизни» (Новосибирск, 1989), «Записки промышленного шпиона» (пять или семь изданий), «Кот на дереве» (Москва, 1991), «Шкатулка рыцаря» (Харьков, 1996), «Пес Господень» (исторический роман, Москва, 1998), «Секретный дьяк» (исторический роман, Москва, 2001), «Великий Краббен» (Москва, 2002), «Шпион в юрском периоде» (Москва, 2003); научно-популярных книг: «Берега Ангариды: палеозойское время в истории сибирского материка» (Новосибирск, 2003, в соавторстве с Е.А. Елкиным); «Самые знаменитые ученые России. От Ломоносова до Сахарова» (Москва, 2000)), «Самые знаменитые поэты России. От Ломоносова до Бродского» (Москва, 2001), других. В соавторстве с А. Богданом (Томск) создал новый поджанр детектива – бизнес-роман: «Противогазы для Саддама» (два издания – Новосибирск, 1998, Москва, 2001), «Человек Ч» (Москва, 2001), «Пятый сон Веры Павловны» (Москва, 2001).

Книги Геннадия Прашкевича издавались в США, в Англии, в Германии, в Польше, в Болгарии, в Югославии, в Румынии, в Литве, в Узбекистане, в Казахстане, на Украине, в других странах.

Живет в новосибирском Академгородке.