ДЕВЯТОЕ МАРТА

Сергей Чекмаев

Взрыкивая расхлябанным мотором, автобус мчался по заснеженному городу. Водитель торопился в парк и старался проскакивать пустующие остановки: все-таки сегодня праздник, хочется попасть домой пораньше.

Получалось плохо. Хоть район и считается спальным, все равно на каждой остановке кучкуются группки веселых и пьяных людей: парни с бутылками, по одной в каждой руке, девчонки с охапками цветов… Смеются, возятся от избытка молодых сил, виснут друг на друге. Восьмое марта сегодня: самое время веселиться.

В открывшиеся двери ввалилась теплая компания – человек десять. Расселись по креслам, благо автобус полупустой, не обошлось без возни: кто-то из парней норовит усадить к себе на колени сразу двух девчонок.

– Подожди! Ну, подожди же ты!

Девушки заняты. У одной в руках сотовый телефон, видимо сегодняшний подарок. Аппарат сложный, кнопочек много, хочется во всех разобраться.

Не успели все, наконец, устроиться, как сразу же начался веселый, с подколками спор. Решалась сложная проблема: как в латинской транскрипции писать «я» – «ja», «ya», или «ia». Похоже, подружки добрались до SMS-функций и собираются осчастливить кого-то эсэмеской.

– Надо через этот, как его, ну, «игрек», как русское «у», короче…

– Тогда получиться «и-а», че ты ослик, что ли?

– «И» с хвостиком ставь, я видела, так немцы пишут!

Парни ржут.

– Без бутылки не разберешься!

Эх, ребята, мне бы ваши проблемы! Я прижался лбом к холодному стеклу, смотрел на чуть присыпанные снегом тротуары, необычно яркие, в разводах цветных кругов, фонари, вечернюю иллюминацию витрин и немногочисленных в этом районе реклам.

Взрыв смеха за моей спиной – кто-то из парней рассказал разухабистый анекдот. Пошлый, на грани армейского юмора. По-хорошему – не для женских ушей, но сегодня можно – сегодня все веселы, чуть пьяны и раскованы.

Кроме меня. Я не улыбаюсь вместе с ними. Не с чего.

Завтра девятое марта и я снова уйду. Пока еще не знаю, каким способом: судьба, если это, конечно, она, весьма изобретательна. В последний раз меня сбила невесть откуда взявшаяся на пустынном проселке «Волга». А до этого обошлось без посторонних, просто потемнело в глазах, мир крутанулся пару раз и…

Инфаркт? Кровоизлияние в мозг?

А три или четыре раза назад, помнится, меня прикончили совсем уж экзотично: взорвался газовый коллектор под ногами.

Впрочем, я могу и ошибаться. До конца разглядеть собственную смерть мне не удалось ни разу. Как и никому, наверное, в этом мире. По крайней мере, никому, кто смог бы потом об этом рассказать. Проявившись снова, я пытался отыскать в газетах и милицейских сводках сообщения о СВОЕМ происшествии. Не получилось. Выяснилась подробность, которую при иных обстоятельствах можно было бы назвать забавной. На второй раз у меня появились смутные подозрения, а на третий они превратились в уверенность.

Я же помню свою прежнюю жизнь.

В начале – ничего необычного, все как у других. Языковая школа, неудачная попытка поступить в институт, два года службы на Алтае, потом худучилище, полуголодная богемная жизнь, скитания по друзьям и женщинам-однодневкам, наконец, первые заказы, мастерская… В столице прижилась мода на антикварную мебель, и мои акции поползли вверх. Да, забыл сказать: я – реставратор, столяр-краснодеревщик, в последние лет пять эта профессия опять стала денежной.

Так все и шло до марта две тысячи второго. Странный год, год-перевертыш. Сейчас я, конечно, могу говорить, что чувствовал нечто необычайное, приближение странных событий… но это будет ложь. Ничего я не чувствовал, жил, как жилось… Пока не умер в первый раз. На следующий день после женского дня, после трех огромных букетов, уютного застолья с французским белым «Шато д’Ор»…

Парадоксально, но когда я ожил – в памяти сохранилось все до последней секунды. Помнил, как тот чернявый с быстрыми глазами вытащил из-за пояса серебряно-матовый пистолет. Со всех сторон набегали крепкие парни в камуфляже и штатском, чернявый затравлено озирался, зрачок дула дергано следовал за его взглядом. Не помню, кто выстрелил первым, но неожиданно по ушам вдарило звонкими хлопками, в воздухе кисло потянуло порохом. Что-то горячее стукнуло меня в грудь, и сразу же навалилась боль и темнота.

Я все это помнил. И долго еще бегал потом, искал ТО место, даже приходил на Петровку, пытался там что-то доказывать. Боюсь, меня сочли не совсем нормальным. На второй раз я уже почти не удивлялся. Но, ожив, первым делом спустился в штукатуреную сырость подземного перехода (места были мне незнакомы, лишь потом на вывеске ближайшего дома я прочел: «Нахимовский проспект») и купил в киоске Роспечати газету. Число меня поразило: четырнадцатое мая две тысячи первого. Я долго пытался это осмыслить. Самое забавное, что все мои друзья, контакты, знакомые остались прежними, ну, разве что, чуть-чуть, самую малость непохожими. А может, мне просто так казалось. И лето, и осень, и даже зима потом развивалась уже по другому сценарию, но девятое марта я снова не пережил.

В третий раз я очнулся прямо посреди бульвара, судя по зацветающей глади большой, заботливо окольцованной бетоном лужи, на Чистых Прудах. На меня никто не обращал внимания, из чего я заключил, что не появился из воздуха, а все время был здесь: шел вот человек по каким-то своим делам, остановился на секунду: голова закружилась или вспомнил что-то. Мало ли. Было теплее, чем в прошлый раз. Солнце ощутимо пекло, легкий ветерок гнал по улицам пушистый тополиный пух. Продавец газет у метро обмахивался своим товаром, на лбу выступили крупные капельки пота.

– Сегодняшняя газета есть?

– Завтрашний «МК» есть! Десять рублей. Хотите?

Я хмыкнул про себя – тоже мне, продавец будущего. Порылся в карманах – деньги были.

«Комсомолец» оказался от седьмого июня. Наверное, я сильно переменился в лице, продавец спросил с тревогой:

– Что с вами? Печатный брак? Да нет проблем, не волнуйтесь – я заменю!

Я не отвечал, и он продолжал дальше:

– А-а! Вы первую страницу смотрите! Хреново, что наши проиграли, да?

Тогда я что-то буркнул в ответ или даже промолчал, не помню.

С продавцом я больше не виделся, к Чистым прудам с тех пор меня ни разу не заносило.

Постепенно я привык. Девятого марта – край, конец пути. И назад, в две тысячи первый, май или июнь… Самое раннее пока – второе мая, а позже всего я очнулся девятнадцатого июня посреди какого-то пустыря в Алтуфьево. Так и крутит меня какой-то сплошной круговорот, не видно конца и края. Хоть бы какой-нибудь знак, самый туманный, пусть просто намек, – я пойму. Ведь нет же ничего…

Помню, фильм был похожий, с Биллом Мюреем – «День Сурка», там герой попадает в схожую историю, но он вращался вокруг одного дня, не то, что я.

Да, я привык. Поначалу было страшно жить целый год как все, ничем не выделяться, но каждую секунду, каждый ничтожный миг ЗНАТЬ, что очень скоро ты неизбежно умрешь, и все закрутится по новой. Я даже ходил в церковь исповедаться, хотя не могу сказать, что когда-либо считал себя верующим. Священник выслушал меня молча, ничего не сказал, лишь осенил крестным знамением. А когда я чуть ли не на весь храм завопил:

– Скажите, батюшка, что мне делать!!

Он ответил тихо-тихо, словно самому себе:

– Ищи, сыне, и да обрящешь…

Автобус тормознул на перекрестке. Водитель, скорее всего со скуки, включил запись. Вкрадчивый голос сквозь шипение и треск принялся увещевать:

– …не забывайте оплачивать свой проезд и сохраняйте билет до конца… считается пассажир, не оплативший проезд до следующей… Абонементные талоны имеются в продаже у водителя в любом…

Попутчики встретили маленькую речь взрывом смеха и едких замечаний. Автобус тронулся. Динамики еще немного похрипели и умолкли.

Я вспомнил, как проявился в последний раз. Тогда я очнулся в салоне троллейбуса, даже не успел прийти в себя, как неожиданно вот также над головой зашипело:

– Следующая остановка – метро Щелковская, автовокзал. Конечная.

Салон был почти полон, и наружу меня вынесло монолитом разгоряченных тел. Я уже без какого-либо интереса, скорее по традиции, привычно купил газету. Двадцать третьего мая.

Механический голос вывел меня из задумчивости. Автобус мне надоел. Хватит. Я поднялся, прошел через весь салон к задней двери. Мои попутчики тем временем разобрались с трубкой, разбились на пары и самозабвенно целовались. Мне то и дело приходилось перешагивать через вытянутые ноги, неуклюже хватаясь за ременные петли. Автобус дернулся, и я все-таки не удержался, споткнулся.

– Эй, куда прешь?! – голос был тот самый, что рассказывал анекдот.

Я оглянулся. Молодое, по-детски курносое, но все же немного жестковатое лицо, давно небритый по последней моде подбородок. В невыразительных темных глазах – недовольство.

– Извини, друг…

С полсекунды он еще бычился, но веселье все же пересилило, да и подружка нашептывала на ухо что-то такое успокаивающее.

– А-а-а, ладно. Х...ня. Все нормально, мужик, вот выпей, если хочешь, – он протянул мне початую бутылку «Ярпива».

– Спасибо…

Автобус остановился, двери с треском распахнулись.

– Спасибо, друг. Я бы с удовольствием. Но… пора.

Извинительный жест, прощальный кивок и, прогрохотав по ступеням толстенными подошвами своих «гриндеров», я спрыгнул на снег, чуть не столкнувшись в дверях с быковатым типом в кожаном прикиде. Оглянулся, помахал парочке рукой на прощание. Автобус, приветливо обдав меня сизым бензиновым перегаром, неуклюже покатился дальше. На остановке было пусто, только какая-то одинокая фигурка пряталась в самой глубине. Наверное, бомж – отсюда и не разглядишь.

И все же что-то удержало меня. Наверное, скорчившееся человеческое существо на скамейке. Сделав вид, что меня заинтересовало объявление, неаккуратно прилепленное на стойку остановки, я подобрался поближе.

Бог мой! Да это девушка! Голова опущена, длинные волосы падают на лицо, не по сезону тоненькая дубленка… Она обхватила руками плечи, которые то и дело вздрагивали. Может, от холода. Только мне почему-то сразу показалось – от слез.

Так. Теперь я уже не мог уйти. И хотя у меня самого настроение было – в самый раз для петли (кстати, интересно будет как-нибудь попробовать), но, когда я заговорил с ней, то постарался подбавить в голос максимум хорошего настроения:

– Разве можно плакать в такой день? Это же твой праздник!

Девушка вздрогнула, подняла на меня глаза. Несмотря на скудное освещение, я поразился, какие они у нее необычные. Глубокие, темные, словно два – будь проклята моя тяга к плоским цитатам! – бездонных омута. Сейчас они покраснели, а в уголках притаились прозрачные слезинки.

Она что-то прошептала, я не расслышал. Нечто вроде: «тебе бы так». Девочка! Знала бы ты…

Я присел перед ней на корточки:

– Эй… не бойся. Я не маньяк и не искатель острых ощущений. Просто увидел человека, которому плохо, и решил помочь. Если я не ко времени, или ты сейчас никого видеть не хочешь – скажи. Я исчезну. Но, по-моему, тебе нужен собеседник. Разве нет?

Она так долго молчала, что мне показалось – это такой ответ: проваливай, мол, иди, куда шел. Но стоило мне пошевелиться, как тихий голос прошептал:

– Погоди…

И снова замолчала. Чтобы хоть чем-то заполнить паузу, я спросил:

– Тебя как зовут-то?

– Мария…

– Ну, – я лихорадочно подбирал комплимент, – красивое имя.

Блин, идиот! Еще бы сказал – редкое. Надо исправлять положение, жаль, что язык у меня подвешен не тем местом. Эх, где наша не пропадала!

- А сокращенно как? Мэри?

– Нет, - всхлипнула она, опять ошеломив меня взглядом, – …Маша.

– А я – Джо.

Маша на несколько секунд даже плакать перестала. Подняла на меня покрасневшие глаза, удивленно переспросила:

– Джо?

– Меня друзья так зовут. Я привык…

– А-а…

Не объяснять же ей, в самом деле, что мои предки нарекли меня Иосифом. В детстве еще ничего было – Иська и Иська, никаких ассоциаций не вызывает, а вот в школе, да и в учебке, кроме как Вождем и не звали. В крайнем случае – дядей Джо.

Боже, она улыбнулась! Пока несмело, совсем немного – уголками губ, сквозь слезы, но – улыбнулась. Никогда не думал, что одно только упоминание моего имени способно высушить слезы женщины.

Странно. Вот сейчас, когда она улыбнулась, мне показалось, что я уже где-то видел ее лицо. Нет, определенно!

Вдруг Маша прыснула. Смутилась. Я вопросительно поднял бровь.

– Не обращай внимания, Джо… у меня… истерика, наверное… то плачу, то смеюсь… А сейчас просто вспомнила анекдот… Смешно стало. Про неуловимого Джо.

Я улыбнулся. Ну, конечно: «Это кто был?» – «Неуловимый Джо» – «Что, его никто поймать не может?» – «Да нет, просто он на фиг никому не сдался!»

Стало легче. Мало-помалу мы разговорились. Точнее, она говорила, а я больше молчал, изредка кивая. В основном невпопад, потому что ее глаза прямо-таки гипнотизировали.

Маша была художницей, немного рисовала для себя, пару раз участвовала в выставках молодых талантов. Ее приметили, потихоньку пошли контракты на промышленный дизайн, иногда какой-нибудь новорусский нувориш заказывал портретик любимой собачки. Жить было на что. Только не с кем. Родители умерли, еще когда она училась в Строгановке, а старшая сестра выскочила замуж и теперь навещала младшенькую раз, хорошо два в месяц.

А вот спутник жизни на горизонте все никак не появлялся. Богемная тусовка богата на случайные связи, искать в ней что-то большее – бесполезно, по себе знаю. Маша не отчаивалась. Только делать это с каждым разом становилось все труднее. Каждый раз казалось, что нашелся тот самый, настоящий, на кого можно положиться в любой момент, и вдруг – все шло прахом. Чаще всего по ее вине – по крайней мере, она сама так считала, – из-за устаревших взглядов и целого клубка неистребимых комплексов.

Ее последней попыткой оказался как раз тот самый быкообразный тип, с которым мы столкнулись в дверях автобуса. Он покатал Машу на тачке, сводил раз-другой в дешевый полуподвальный ресторанчик, после чего решил, что на пару раундов постельной борьбы заработал. Провожая Машу домой (тачка осталась на стоянке – ухажер выпил для храбрости и решил не рисковать, гаишники сейчас лютуют), стал напрашиваться в гости с понятными целями. В общем, он их даже и не скрывал. Получив отказ – стандартную женскую отмазку из серии: «нет, нет, не сегодня, нам надо получше узнать друг друга», – бык вскипел и, обозвав несчастную Машу фригидной сукой, бросил одну на остановке.

Про себя я подумал, хорошо вокруг народ был, а то неудавшийся партнер мог и к более кардинальным мерам перейти. Такого и газовый баллончик не остановит.

Мы проболтали часа два, наверное. Могли бы и больше, если бы мне не пришло в голову спросить:

– Ты не замерзла?

– Очень, – честно призналась она и удивленно добавила: – Но пока ты не спросил, я этого и не замечала.

Эх, Джо, когда же ты научишься быстрее соображать?

– Давай я тебя провожу.

– Да я недалеко живу…

– Не спорь. Дрожишь вон вся. Вот что, – я стянул куртку, накинул Маше на плечи, – пойдем.

Подъезд был на удивление чистым. Только на щите лифта кто-то старательно вывел черным маркером: «Emynem». Надпись была с ошибкой.

Маша протянула мне куртку, зябко поежилась:

– Спасибо, Джо.

– Да ладно, что там.

Надо было, конечно, напроситься в гости на чашечку кофе, скрасить этот вечер ей, да и себе тоже, если быть честным, но… Язык отказывался повиноваться. Я молчал.

– Ну… – похоже, она тоже не знала, что говорить. – Пока.

– Пока, – сказал я грустно.

Маша как-то неуверенно кивнула, повернулась, и каблуки изящных лакированных сапожек застучали по ступеням. Я засмотрелся на ее стройные ноги как мальчишка, машинально считал ступени: «раз… два… три…». Всего их оказалась пятнадцать. Поднявшись на площадку, Маша зазвенела ключами – оказывается она жила на первом этаже.

Что-то продолжало удерживать меня. Уходить не хотелось. Я стоял у дверей парадного и смотрел снизу вверх, просто смотрел на нее.

Какое-то мимолетное ощущение… Ну, да! Вроде бы я уже видел ее вот так – снизу вверх… Видел. Когда, где – не помню, не могу заставить себя вспомнить, но видел точно. Ну же, Джо! Вспоминай!

Наверное, она почувствовала мой взгляд, рука ее дрогнула, ключ все никак не хотел попадать в скважину. Несмелая улыбка тронула ее губы:

– Ты так и будешь стоять? Тогда уж поднимайся…

От такого приглашения не отказываются. Я забыл обо всем и взлетел вверх по ступеням, как спринтер на финишной прямой. Маша все никак не могла открыть замок – теперь было хорошо заметно, что ее бьет крупная дрожь. Замерзла таки! В подтверждение моих мыслей Маша оглушительно чихнула, запоздало прикрыв рот ладонью.

– Простудилась, – резюмировал я и протянул руку к ключам. – Дай, попробую.

Она кивнула, всхлипнула как-то по-детски и снова чихнула.

– Будь здорова.

– Спа… ар-пчх-хии!

Совсем расклеилась. Ну ничего – замок поддался моим усилиям, дверь распахнулась.

Квартира у Маши была небольшая, но уютная. Маленькая прихожая, вся сплошь заставленная какими-то резными фигурками, этюдниками и большими потертыми тубусами. Фигурки занимали почти все пространство на трех высоченных этажерках, тубусы и этюдники составлены горкой у архаичной деревянной вешалки, искусно сработанной под мореный дуб.

Маша то и дело шмыгала носом. Помогая снять дубленку, я случайно коснулся ее руки, – стало понятно: дело плохо. Рука горела.

– Маш, да у тебя температура!

Я потрогал ее лоб – печка! Холодная, с мороза, ладонь принесла Маше облегчение: она как-то инстинктивно прижалась к моей руке, прикрыла глаза.

– Да-а-а, – протянул я, – задачка… Ну-ка, садись!

Маша покорно уселась на видавший виды колченогий табурет. Я опустился на колени, расстегнул липучки на ее сапогах. Она дернулась, попыталась было спрятать одну ногу за другую:

– Джо! Ну, что ты, в самом деле? Я и сама могу…

– Можешь… – сквозь зубы ворчал я, возясь с непослушными сапожками, что никак не хотели сниматься, – …конечно, можешь. Вот выздоровеешь и сразу сможешь.

Маша больше не пыталась сопротивляться, лишь изредка хлюпала носом. Я скинул куртку куда-то в угол, на этюдники и почти потащил девушку по коридору.

Комната в машиной квартире была одна. Но какая! Вау! Настоящая студия, таинственная богемная нора, заставленная мольбертами; она казалась втрое больше, чем была на самом деле. Два больших, под потолок, окна, завешаны плотными, едва пропускающими свет гардинами – вот она, плата за первый этаж. По полу тянулась полоска света, выхватывая из темноты пушистый ковер; похоже, хозяйка любит расхаживать по дому босиком. Стены увешаны незаконченными, полузаконченными и едва начатыми эскизами, старыми фотографиями. В одном из углов – карта области, испещренная странными пометками. Над ней скалится вощеная африканская маска.

Маша щелкнула выключателем – оказывается, в глухих стенных нишах прятались вычурные лампы. Мягкий свет рассеял полумрак, комната потеряла половину своей таинственности, зато стала казаться какой-то близкой, словно давным-давно знакомой.

Маша снова чихнула. Уложить бы девочку… Куда вот только? Кровати нигде не видно. В центре – вообще свободное пространство, лишь гигантский мольберт косолапо расставил подпорки, а вокруг ничего похожего.

– Где же ты спишь? – невольно вырвалось у меня. И, не успев сказать, я заметил приставленный к дальней стене узкий диван, накрытый темным мохнатым пледом. – …а-а, вижу…

Я закутал Машу в плед, подоткнув края, словно в детстве. Она следила за моими действиями из-за полуопущенных век. Встретившись со мной взглядом, Маша несмело улыбнулась. И в который уже раз я поразился странной завораживающей глубине ее глаз. В ответ только ободряюще кивнул:

– Ничего… Сейчас мы забьем всех микробов могучими лекарственными препаратами. Сейчас сбегаю по-быстрому. Скажи только, где у вас тут аптека. Я в этом районе впервые.

Маша чихнула. Я улыбнулся.

– Вот-вот, я же говорю, забьем.

– Не надо в аптеку. У меня там, на кухне – «Терра-Флю» есть… а-а-апч-хи-и…

– А платок у тебя есть?

Платок, следуя указаниям Маши, я выудил из верхнего ящика субтильного, но на удивление крепкого секретера. По краю платка змеилась толстая красная полоса, в центре аляповато торчали башни Кремля, венчанные надписью «Москва – 850 лет».

– Спасибо…

– Не за что. Сейчас еще «Терра-Флю» заварим…

Маленькая кухонька больше походила на декорацию к спектаклю о декадансе семидесятых. Такой своего рода эпицентр интеллигентских посиделок. Раковина прижата вплотную к кухонному шкафу, даже скорее шкафчику, плита к холодильнику, тот в свою очередь – к миниатюрному столику. Над раковиной – сушилка, из глубин которой я извлек трогательную чашку с грустным медвежонком. На шее у него бантик, а в руках – плакат: «I’m blue without you». Неискушенный в языке туманного Альбиона человек усмотрел бы в ней некоторую игривость напополам с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Ну, еще бы! Дословный перевод – «Я голубею без тебя». Самое время глумливо хихикнуть.

На деле ничего такого, по-русски мы бы сказали так: «Я без тебя скучаю».

– Где тут твоя панацея?! – крикнул я.

– В шкафу, на полке, посмотри там справа. Должна быть… большая упако… а-а-пчхи-ии….

А-а, вот она.

Я наполнил водой чайник, щелкнул тумблером. Он тут же зажег красный глазок и угрожающе зашумел. Пока это чудовище закипало, я разорвал пакетик, высыпал в чашку порошок. Секунду подумал, потом высыпал и второй.

Когда я притащил в комнату исходящее паром варево, Маша лежала, закрыв глаза.

– Проснись! «Скорая помощь» прибыла.

Она приподнялась на локте, приняла из моих рук чашку. Чтобы не обжечь ладони, замотала «голубого» медвежонка в край пледа. Я смотрел, как Маша пьет маленькими глотками, дует на кипяток, вытянув губы трубочкой.

– По мне так лучше чаю с малиной… Не верю я во все эти таблетки и быстрорастворимые аспирины. Одно лечишь – другое калечишь.

Не самая лучшая тема для того, чтобы развлекать больного человека, но что-то ничего другого в голову не лезло. А просто молча смотреть на Машу становилось уже просто некультурно.

– Фу-у… горячо… ты говоришь прямо как моя сестра, Лизка. У нее муж – священник… отец Захарий. Тоже всем этим средствам не доверяет… говорит – от лукавого, мол. Его послушать… так лучше чая с малиной, ведра с горчицей, да хорошей бани и нет ничего. И Елизавета вслед за ним…

Маша говорила, изредка прихлебывая из чашки, а я смотрел на нее и, скорее всего, глупо улыбался.

– Джо, у меня к тебе еще одна просьба.

– Да хоть сто!

Маша смутилась, даже вроде покраснела, хотя, скорее всего, от температуры.

– Там в секретере, внизу, слева – маленький ящичек. В нем лекарства всякие, мелочевка. Поищи градусник.

– Нет проблем.

Температура и в самом деле оказалась нешуточной: 38,9. Я было раскудахтался: «в аптеку за аспирином, скорую, в министерство здравоохранения!», но Маша меня остановила.

– Сейчас лекарство подействует, жар спадет немного. А потом надо будет просто поспать. И все пройдет.

– Ну, да, – я хмыкнул, – как же. Сон – лучшее лекарство, знаем.

– Джо? – Маша снова как кипятком обдала меня своим неземным взглядом.

– Да…

– Побудешь со мной, ладно?

– Конечно, нет проблем.

– И – когда я засну – ты ведь не уйдешь?

Я поперхнулся. Ну и вопросики!

– Господи, Маша, конечно нет.

– Хорошо… – прошептала она и закрыла глаза.

А я сидел и думал, что завтра утром будет девятое. Снова – девятое. И мне ПРИДЕТСЯ уйти. В любом случае, как бы она не просила меня остаться. Только я не был уверен, что смогу.

– Знаешь, – сонно пробормотала Маша, – у меня такое чувство, будто я тебя знаю сто лет.

– Да, спи! – шепотом приказал я, стараясь не выдать своего удивления.

Вот как! И у нее то же самое. Дежа вю прямо. Где же я мог ее видеть? Ну, не на вечеринке же – такие глаза вовек не забудешь. Даже если увидел после третьего абсента.

Двойная доза «Терра-Флю» подействовала быстро. Маша забылась беспокойным сном: адский коктейль витаминов и антибиотиков гнал из нее жар, ей было не по себе, она ворочалась во сне, что-то шептала. Я сидел рядом и изредка промокал испарину на ее лбу платком, смоченным в холодной воде.

О-ох! Все тело затекло! Что и меня сморило за компанию? Ну, Джо, ты даешь! Тоже мне – взялся сон охранять! Рыцарь!

Настроение было удивительно светлым. Наверное, из-за сна. Я отчетливо помнил, какой он был яркий и чистый, какой-то по-хорошему чудесный. Только все никак не удавалось вспомнить о чем. Что-то такое важное; там, во сне я точно знал, а теперь… Ну, многим это ощущение знакомо. Вроде помнишь: что-то такое хорошее снилось, а попросят рассказать – затык, не помню. Да и слов не хватает. Это было такое… такое… чистое, светлое… ну, не знаю даже, как точнее объяснить… в общем, понятно, да?

За окном солнце искрило и переливалось на ровной снежной крошке, припорошившей тротуары – ночью, похоже, снег выпал, лежит нетронутый, словно льняная скатерть. Только кое-где протянулись неровные цепочки следов. Красивое утро…

Вот черт, утро! Девятое!

Меня дернуло словно током, хорошее настроение разом сошло на нет, предчувствие чего-то чудесного испарилось.

Девятое марта! Надо же было заснуть… Проклятье!

Я посмотрел на Машу. Свернувшись калачиком под пледом, она самозабвенно сопела в две дырочки. Лицо ее было безмятежно. На долю секунды я даже залюбовался. Но реальность цепко дернула меня за шкирку: очнись, парень! Поздно пялиться на красивых девчонок!

В любой момент, может быть прямо здесь, в этой уютной квартирке неведомая сила, мое проклятие, нанесет удар… И тогда бедной Маше вдобавок к простуде прибавятся еще и хлопоты с бездыханным телом несчастного Джо. Еще не хватало! Давай-ка, парень, сваливать. Лучше уж меня холодного и посиневшего подберет в сугробе труповозка – спишут, как замерзшего бомжа. И никому никаких проблем.

Надо только записку оставить, чтоб не беспокоилась. А то проснется, начнет искать, волноваться… Хорошо вчера не додумался телефон ей дать, вот была бы картина: «Здравствуйте, а можно услышать Джо?» – «Иосиф Давыдыча? А он умер». Моя квартирная хозяйка ни тактом, ни лаконичностью не отличалась никогда. Дальше пойдет еще веселее. «Да-да, вчера сообщили: в сугробе подобрали. Напился, наверное, и замерз. Насмерть. Все они такие, боге-ема». Бр-р-р. Что-то я увлекся. Во всех смыслах. Забыл, какое сегодня число.

Сейчас чиркану что-нибудь такое злобно-циничное – Маша расстроится, конечно, но зато, приписав меня к семейству тупых самцов, быстро забудет.

Блин! Как назло не взял блокнот. Ручку взял, а блокнот – нет. Ну, не на зеркале же губной помадой писать! Это уж совсем будет… Ага, вон на секретере что-то белеет.

Стараясь не шуметь, я на цыпочках прокрался через всю комнату. Искомая бумажка оказалась каким-то телефонным счетом. Сойдет.

Как бы написать? Я задумался, машинально поднял глаза. Взгляд скользнул по старинному, пятидесятых годов, механическому календарю с массивным гербом СССР, истекшему воском подсвечнику, пожелтевшим фотографиям на стене…

Стоп! КАЛЕНДАРЬ!

Я застыл на месте, боясь пошевелиться. Какое на нем было число?!

Немного побуревшая от времени пластинка с надписью «март», над ней – окошко для числа.

Десятое. Десятое марта.

Я помотал головой, зажмурился, снова открыл глаза. Наваждение не исчезло. Гордая, как ракета Гагарина, единичка и пухленький нолик словно издевались надо мной. Я судорожно закатал рукав свитера, зацепился за ремешок часов, рванул – ткань затрещала… Старые верные «Сейко» услужливо помигивали двумя точками, разделяя часы и минуты. Дрожащими пальцами – не с первого раза и удалось – я нажал на правую верхнюю кнопку. «Сейко» моргнули, появилась дата: «03.10.2002. SUN»

«Воскресенье», – машинально отметил я. – «Десятое марта».

Маша все также спокойно спала под пледом. Я подошел, укрыл ее поудобнее, легонько прикоснулся к тонкой, удивительно красивой руке. И стал ждать пробуждения…

Господи, Мария, кто же ты такая!?

Все это время… все эти бесконечные попытки, вечный, крутящийся словно в карусели, год, – получается: я искал тебя.

Я нашел. Круг замкнулся, и я выглянул за его край. Что же теперь?

Думай, Джо, думай! Для чего-то же ты нужен этой девочке…