АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ БОГДАНОВ (МАЛИНОВСКИЙ)

Известный политический деятель, писатель, философ, социолог, экономист.

Родился 10(22) августа 1873 года в небольшом городе Соколка Гродненской губернии. В 1892 году с золотой медалью окончил тульскую классическую гимназию. В том же году поступил на естественное отделение Московского университета, откуда, впрочем, скоро был отчислен за активное участие в народовольческом Союзном Совете землячеств. В Туле, куда его выслали, сблизился с оружейником Иваном Савельевым. Он привлек талантливого молодого человека к занятиям в рабочих кружках. Огромный опыт пропагандистской и образовательной работы помог Богданову создать популярный, понятный даже необразованному читателю «Курс экономической науки», кстати, высоко оцененный лидером большевиков В.И. Лениным. За несколько лет поднадзорного пребывания в Калуге и Вологде Богданов написал еще и «Основные элементы исторического взгляда на природу» — философское сочинение, очень помогавшее рабочим агитаторам и организаторам. В те годы Богданов постоянно общался с А.В. Луначарским, Н. Бердяевым, Б. Савинковым, дружил с А. Ремизовым и П. Щеголевым, с арктическим исследователем В. Русановым путешествовал по Коми-Зырянскому краю. В 1899 году окончил медицинский факультет Харьковского университета.

С 1896 года Богданов активный участник социал-демократического движения. В 1903 году примкнул к большевикам. В 1904 году в Женеве часто видится с В.И. Лениным. Их отношения в тот период, несмотря на серьезные расхождения в философских вопросах, были дружескими. «Летом и осенью 1904 года, — писал впоследствии Ленин, — мы окончательно сошлись с Богдановым… и заключили тот молчаливый и молчаливо устраняющий философию, как нейтральную область, блок, который просуществовал все время революции и дал нам возможность совместно провести в революцию ту тактику революционной социал-демократии (=большевизма), которая, по моему глубочайшему убеждению, была единственно правильной».

На III (1905), IV (1906), V (1907) съездах избирался в ЦК Российской социал-демократической рабочей партии.

Входил в редколлегию большевистских газет «Новая жизнь» и «Вперед».

В годы первой русской революции вместе с Л.Б. Красиным возглавлял боевую техническую группу при Центральном Комитете партии. В декабре 1905 года арестован со всем Исполкомом Петроградского совета рабочих депутатов, но уже в следующем году возвратился к активной революционной работе. К этому времени Богданов уже резко разошелся с Лениным по многим вопросам. Он прямо говорил, что «…большевистский флаг и Ленин не одно и то же», что «…существует большевизм и необольшевизм», что именно большевики своими действиями «…торопятся хоронить революцию». — «Я считаю излишним в сотый и в тысячный раз отвечать товарищу Максимову (один из партийных псевдонимов Богданова, — Г.П.) по существу, — писал Ленин, — т. е. повторять, что он создает, откалываясь от нас, фракцию карикатурных большевиков или божественных отзовистов». Чтобы пояснить последнее, заметим, что в существенном тогда вопросе о бойкоте 3-й Государственной Думы Богданов стоял за бойкот.

Впрочем, все это уже давно отгремевшие споры.

Одна из главных научных работ Богданова « Эмпириомонизм» (1904-1906) подверглась особенно жесткой критике со стороны Ленина. Вождя большевиков раздражало увлечение Богданова учением Э. Маха и Р. Авенариуса и совершенно не устраивал главный тезис эмпириомонизма: внешний мир — не независимо от нас существующая реальность, а только социально-организованный опыт наших ощущений. Когда в 1909 году Богданов вместе с А.В. Луначарским и А.М. Горьким организовал на острове Капри партийную школу со своей собственной кассой, агентурой и связями с разными русскими комитетами, это вызывало еще большее раздражение вождя пролетарской революции. Разногласия зашли так далеко, что в том же году на совещании расширенной редакции газеты «Пролетарий» Богданов был исключен из большевистской партии.

К началу первой мировой войны Богданов отошел от партийных дел.

Именно в эти годы он написал два утопических романа, которые сделали его литературное имя весьма популярным: « Красная звезда» (1908) и « Инженер Мэнни» (1912).

В «Красной звезде» Богданов чуть ли не впервые писал о двигателях ракетного типа, о расщеплении атома, об антиматерии, об автоматике, резко меняющей характер человеческого труда, о вычислительных машинах, наконец, о победе над гравитацией, позволившей марсианам совершать межпланетные перелеты, но главное, в романе действительно впервые прозвучала идея всеобщей организационной науки, всю жизнь разрабатываемой Богдановым.

Герой «Красной звезды» революционер Леонид активно боролся за дело будущей революции, сидел в тюрьме, даже потерял любимую женщину из-за острых политических разногласий. Совершенно случайно Леонид узнал, что на Земле уже не в первый раз появляются марсиане. Более того, время от времени они даже забирают на Марс с Земли отдельных представителей человечества.

Не правда ли, любопытно?

Ведь написано это задолго до массового психоза 50-60-х годов прошлого века, когда так много писали о похищениях землян инопланетянами.

Инженер Мэнни (марсианин) сразу обратил на себя внимание Леонида темными очками и странной формой головы. До него дошло, что все было всего лишь ловким камуфляжем. «…Он расстегнул воротничок и снял с себя вместе с очками ту удивительно сделанную маску, которую я, как и все другие, принимал до этого момента за его лицо. Я был поражен тем, что увидел при этом. Его глаза были чудовищно громадны, какими никогда не бывают человеческие глаза. Их зрачки были расширены даже по сравнению с этой неестественной величиной самих глаз, что делало их выражение почти страшным. Верхняя часть лица и головы была настолько широка, насколько это было неизбежно для помещения таких глаз, напротив, нижняя часть лица, без всяких признаков бороды и усов, была сравнительно мала».

Написанный Богдановым портрет марсианина весьма напоминает лики людей будущего, рисовавшиеся в то время некоторыми эволюционистами.

«…Движущая сила этеронефа (межпланетного корабля марсиан, — Г.П.) — это одно из радиирующих веществ, которое нам удалось добывать в большом количестве, — объяснил Леониду инженер Мэнни. Объяснил уже в полете на Марс, поскольку убедил Леонида отправиться на суровую планету. — Мы нашли способ ускорять разложение этих элементов в сотни тысяч раз; это делается в наших двигателях при помощи довольно простых электрохимических приемов. Таким образом освобождается громадное количество энергии. Частицы распадающихся атомов разлетаются, как вам известно, со скоростью, которая в десятки тысяч раз превосходит скорость артиллерийских снарядов. Когда эти частицы могут вылетать из этеронефа только по одному определенному направлению, т. е. по одному каналу с непроницаемыми для них стенками, тогда весь этеронеф движется в противоположную сторону, как это бывает при отдаче ружья или откате орудия».

Все жители Марса относятся друг к другу как братья и сестры, хотя сложное общество буквально истерзано противоречиями. Неблагоприятные условия заставляют марсиан постоянно думать о том, как жить дальше. Впрочем, даже в такой ситуации они, например, не идут на то, чтобы ограничить размножение. Это для них дело принципа. «…Сократить размножение — это последнее, на что мы бы решились. А когда это случится помимо нашей воли, то оно будет началом конца». Постепенно Леонид входит в марсианскую жизнь, но накапливающееся непонимание, а затем неожиданная любовь к марсианке, приводят вчерашнего революционера к мыслям о самоубийстве.

«…Я чувствовал себя предателем всего человечества».

Леонид все-таки возвращается на Землю, а вот к настоящему самоубийству прибегнет уже герой следующего романа — инженер Мэнни. Стоит заметить, что к такому же способу решения проблем прибегнет в будущем и герой известного романа Вивиана Итина «Страна Гонгури». Вопрос добровольного лишения жизни весьма бурно дискутировался в России в начале века и Богданов, конечно, не мог его обойти. Кстати, собственная трагическая кончина писателя тоже оставила много вопросов.

Роман о Марсе был принят очень горячо. Н.И. Бухарин («любимец партии» по определению Ленина) вспоминал впоследствии, что именно революционная молодежь «с трепетом и восторгом» читала страницы «прекрасной «Красной звезды». Горький тоже отмечал успех книги, хотя более ворчливо: «И нравится, и нет, но — вещь умная». Восторженнее всех встретил роман А.В. Луначарский, хотя и он отмечал некоторую его холодность.

Сюжет второго своего утопического романа Богданов раскрыл еще в «Красной звезде».

«…Мэнни, великий инженер, — писал автор. — Он жил задолго до социальной революции, в эпоху прорытия Великих каналов; эти грандиозные работы были организованы по его плану и велись под его руководством. Его первый помощник, завидуя его славе и могуществу, повел интригу против него. Один из главных каналов, над которым работали несколько сот тысяч человек, начинался в болотистой, нездоровой местности. Многие тысячи рабочих умирали там от болезней, и среди остальных разгоралось недовольство. В то самое время как главный инженер вел переговоры с центральным правительством Марса о пенсиях семьям погибших на работе и тех, кто от болезней потерял способность к труду, старший помощник тайно вел агитацию против него среди недовольных, он подстрекал их устроить стачку, с требованием перенесения работ из этой местности в другую, что было невозможно по существу дела, так как разрушало весь план Великих работ, и отставки главного инженера, что было, конечно, вполне осуществимо. Когда тот узнал все это, он пригласил старшего помощника для объяснений и убил его на месте. На суде инженер отказался от всякой защиты, а только заявил, что он считает свой образ действий справедливым и необходимым. Его приговорили к многолетнему заключению в тюрьме. Но вскоре оказалось, что никто из его преемников не в силах вести гигантскую организацию работ».

Вот этот сюжет и лег в основу «Инженера Мэнни».

Марсианин сам наказал себя за убийство. Теперь он руководит работами, не выходя из тюрьмы. При этом неуклонно и последовательно готовит себе преемника. Картины марсианской жизни следуют в романе одна за другой и они вовсе не так убоги, как об этом писали в последнее время некоторые наши слишком уж политизированные авторы. Конечно, можно сказать, что в некотором смысле романы Богданова — романы именно производственные, но при этом они и лиричны. У них есть собственная интонация.

«Был странный день. С утра над далекими горами, которые охраняли тайну пустыни, поднимались серые облака, медленно рассеивались и вновь возникали; доносился протяжный гул, за которым следовали глухие раскаты, подобные грому. Стекла дрожали в домах, и были моменты, когда казалось, что земля вздрагивает. Ветерок с востока приносил какую-то мелкую пыль и слабый, едкий запах. Наконец, — невиданное на Марсе явление, — среди дня над городом образовалась туча, и пошел дождь…»

Или несколькими страницами позже.

«Наступила ночь, а Нэлла все сидела у открытого окна. Она смотрела на темное небо с ярко сиявшими звездами. Маленькое личико Фобоса скользило с запада им навстречу, капризно меняя на глазах свое очертание и порождая от предметов бледные, непрочные тени; ни на какой другой планете солнечного мира людям не приходится видеть такой удивительной луны. Крошечный серпик Деймоса словно застыл среди небесного свода; а недалеко от него опускалась к закату зеленоватая вечерняя звезда — Земля со своей неразлучной спутницей. Зеркало залива повторяло в более слабых тонах небесную картину…»

Это запоминается.

Ну, а некоторая затемненность романа была так объяснена автором.

«…Не тот строй жизни, другие отношения. Иной весь опыт людей. Множество понятий, там — вполне выработанных и привычных, здесь отсутствуют совершенно. Идеи, там настолько общепринятые, что их даже не высказывают, а постоянно подразумевают, здесь — нередко воспринимаются, как нечто непонятное. Невероятное или даже чудовищное, — вроде того, как атеизм для благочестивого католика Средних веков или свободная любовь для мещанина старых времен».

Вполне возможно, что именно эта затемненность и привела к тому, что Кир Булычев в своем замечательном исследовании русского утопизма, опубликованном в прошлом году в московском журнале «Если», принял марсианский (богдановский) вампиризм за вампиризм, так сказать, чисто биологический.

Но в романе речь идет о другом.

«…Представьте себе человека — работника в какой бы то ни было области труда и мысли, — прямо указывал Богданов. — Он живет для себя, как физиологический организм; он живет для общества, как деятель. Его энергия входит в общий поток жизни и усиливает его, помогает побеждать то, что ей враждебно в мире. Он в то же время, без сомнения, чего-нибудь стоит обществу, живет за счет труда других людей, нечто отнимает у окружающей его жизни. Но пока он дает ей больше того, что берет, он увеличивает сумму жизни, он в ней плюс, положительная величина. Бывает, что до самого конца, до физической смерти он и остается таким плюсом: ослабли уже руки, но еще хорошо работает мозг, старик думает, учит, воспитывает других, передавая им свой опыт; затем устает мозг, слабеет память, но не изменяет сердце, полное нежности и участия к молодой жизни, самой своей чистотой и благородством вносящее в нее гармонию, дух единства, который делает ее сильнее. Однако, так случается редко. Гораздо чаще человек, который слишком долго живет, рано или поздно переживает сам себя. Наступает момент, когда он начинает брать у жизни больше, чем дает ей, когда он своим существованием уже уменьшает ее величину. Возникает вражда между ним и ею, она отталкивает его, он впивается в нее, усиливается вернуть ее назад, к тому прошлому, в котором ощущал свою связь с нею. Он не только паразит жизни, он ее активный ненавистник; он пьет ее соки, чтобы жить, и не хочет, чтобы она жила, чтобы она продолжала свое движение. Это — не человек, потому что существо человеческое, социально-творческое, уже умерло в нем; он — труп такого существа. Вреден и обыкновенный, физиологический труп: его надо удалять или уничтожать, иначе он заражает воздух и приносит болезни. Но вампир живой мертвец много вреднее и опаснее, если при жизни он был сильным человеком».

Интересны размышления Богданова относительно силы идей, их власти над человеком, способности подчинить себе.

«…Не понимаю, — все с той же задумчивостью, как будто размышляя вслух, продолжал Мэнни. — Я думаю, что знаю, что такое идея, и что такое — усилие, труд. Я уже не говорю о том объединенном труде человеческой массы, который для вас каким-то образом заслоняет все, а для меня — просто механическая сила, с удобством и пользой заменяемая работою машин. Но даже интеллектуальный труд сознательной личности… Я всегда служил идее, и всегда господствовал над своим усилием. Оно — лишь средство, она — высшая цель. Идея больше, чем сами люди и все, что им принадлежит; она не зависит от них, они подчиняются ей. Для меня это несомненно, как то, что я в полной мере испытал. Несколько раз в моей жизни мне случалось овладеть идеей, раскрыть истину — ценою напряженной и долгой работы, мучительной борьбы с тайною… И когда наступал этот момент, все пережитое сразу исчезало перед сияющим величием найденного, и даже сам я как будто перестал существовать. За покрывалом, сорванным моей мыслью и волей, выступало то великое, необходимое, чего не в силах было бы изменить все человечество, хотя бы объединило для того всю свою энергию: разве оно может сделать так, чтобы эта идея стала истиной? И если оно не захочет признать ее, если откажется следовать ей, она ли пострадает от того? Пусть даже исчезнет человечество — истина останется тем, что она есть».

Конечно, читая это, Ленин страшно сердился.

«…Прочел его «Инженера Мэнни», — писал он Горькому в 1913 году. — Тот же махизм-идеализм, спрятанный так, что ни рабочие, ни глупые редакторы в «Правде» не поняли».

А еще раньше на Капри Ленин, играя в шахматы с Богдановым, советовал ему: «Вот вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капиталисты ограбили землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга, синьор махист!»

После октябрьского переворота Богданов практически не принимал никакого участия в политической борьбе. Наверное, это и спасло ему жизнь — на какое-то время. В те годы он входил в число руководителей Пролеткульта, преподавал политическую экономию в I МГУ, являлся членом Коммунистической академии. Он работал чрезвычайно много. Но оптимизм писателя постоянно подтачивался вовсе не случайными сомнениями. «…Даже там, — прозорливо писал он, — где социализм удержится и выйдет победителем, его характер будет глубоко и надолго искажен многими годами осадного положения, необходимого террора и военщины, с неизбежным последствием — варварским патриотизмом».

19 ноября 1917 года Богданов написал большое личное письмо А.В. Луначарскому, который в связи с обстрелом большевиками Кремля, демонстративно вышел из Совнаркома.

«…Логика казармы, — писал потрясенный событиями Богданов старому другу, — в противоположность логике фабрики, характеризуется тем, что она понимает всякую задачу как вопрос ударной силы, а не как вопрос организационного опыта и труда. Разбить буржуазию — вот и социализм. Захватить власть — тогда все можем. Соглашения? Это зачем? — делиться добычей? как бы не так; что? иначе нельзя? ну, ладно, поделимся…

А культура… Ваши отношения ко всем другим социалистам: вы все время только рвали мосты между нами и собой, делали невозможными всякие разговоры и соглашения; ваш политический стиль пропитался казарменной трехэтажностью, ваши редакции помещают стихи о выдавливании кишок у буржуазии…

Ваши товарищеские отношения… На другой день после того, как ты закричал «не могу!», один из твоих ближайших товарищей, Емельян Ярославский, печатает в «Социал Дем.» статью об «истерических интеллигентах, которые жалеют камни и не жалеют людей», которые «верещат «не могу!», ломая холеные барские… руки», и пр. (цитирую приблизительно, но стиль не искажаю). Таково товарищеское уважение.

Это пролетарий? Нет, это грубый солдат, который целуется с товарищем по казарме, пока пьют вместе денатурат, а чуть несогласие — матершина и штык в живот. Я в такой атмосфере жить и работать не мог бы. Для меня товарищеские отношения — это принцип новой культуры. Чтобы не нарушить их по отношению к далеким кавказским дикарям, раз вошедшим на товарищеских правах в мою революционную жизнь, я порвал почти со всеми мне близкими, с группой «Вперед» — ты помнишь. И я не так-то легко меняю свою природу. Тут нет ничьей вины: все это было неизбежно. Ваша безудержная демагогия — необходимое приспособление к задаче собирания солдатских масс; ваше культурное принижение — необходимый результат этого общения с солдатчиной при культурной слабости пролетариата… Я ничего не имею против того, что эту сдачу социализма солдатчине выполняют грубый шахматист Ленин, самовлюбленный актер Троцкий. Мне грустно, что в это дело ввязался ты, во-1), потому что для тебя разочарование будет много хуже, чем для тех; во-2) потому что ты мог бы делать другое, не менее необходимое, но более прочное, хотя в данный момент менее заметное дело, — делать его, не изменяя себе. Я же останусь при этом другом деле, как ни утомительно одиночество зрячего среди слепых. Социалистической революции в Европе теперь не будет — не на том уровне культуры и организованности стоит ее рабочий класс, возраст его ясно засвидетельствован историей войны. Там будет ряд революций характера ликвидационного, уничтожающих наследство войны: авторитарность (олигархию, диктатуру властей), задолженность (следовательно, гипертрофию рентьерства), остатки национального угнетения, вновь созданную войною и фиксированную госуд. капитализмом обособленность нации и пр. — работы много…»

Главная задача философии, считал Богданов, внести единство в живой опыт.

Вот почему в первые советские годы писатель сознательно становится одним из руководителей Пролеткульта. Организаторами и исполнителями всех основных дел в обществе являются пролетарии, убежден он, на них и следует опираться в этом великом деле.

Впрочем, главным научным трудом Богданова стала « Тектология. Всеобщая организационная наука» (1913-1922).

В этом труде он построил оригинальную общенаучную концепцию, первый развернутый вариант общей теории систем. Враждебно встреченная современниками, работа Богданова только в середине XX века вновь вызвала интерес. В «Тектологии» Богданов последовательно изложил свои взгляды на методы научного построения будущего общества. Собственно, созданием тектологии он вполне сознательно бросал вызов марксизму. Он выдвигал в противовес ему некую новую концепцию, которая имела полное право претендовать на универсальность.

Поэтому Ленин и сердился.

Сам же Богданов писал: «…Мой исходный пункт заключается в том, что структурные отношения могут быть обобщены до такой же степени формальной чистоты схем, как в математике отношения величин, и на такой основе организационные задачи могут решаться способами, аналогичными математическим. Более того — отношения количественные я рассматриваю как особый тип структурных, и самую математику — как раньше развивавшуюся, в силу особых причин, ветвь всеобщей организационной науки: этим объясняется гигантская практическая сила математики, как орудия организации жизни».

Богданов был глубоко убежден, что смысл жизни — как раз в такой вот полной приобщенности каждого отдельного человека к великому человеческому коллективу, в растворении чувств человека в едином океане общечеловеческих стремлений, горя и радостей. «…Пусть люди сами не сознавали, — писал он в «Инженере Мэнни», — почему для них радостно было бороться и даже умирать за идею свободы; их чувство было яснее и глубже их мысли: для человека нет большего счастья, как быть живой частицей могучего, всепобеждающего порыва. Таким порывом для человечества была идея свободы».

Спасет и облагородит человека не греза и не мечта, считал Богданов, а — опыт, накопление опыта, его стройная организация.

В литературно-философских работах «Теория Пролеткульта» (1917), «Наука и рабочий класс» (1918), «Элементы пролетарской культуры в развитии рабочего класса» (1920) Богданов высказал свои взгляды и на новое искусство. Например, в статье «О художественном наследстве» (1918) он открыто заявил, что прошлое больше не может определять настоящего. Он заявил о назревшем в обществе особом отношении к классическому наследству. «Взять у них можно, и следует, много, очень много, — но не продать же им за это, незаметно для себя, свою классовую душу». Классики, конечно, нужны, утверждал Богданов, но лишь как школа овладения литературной техникой. По-настоящему в новом мире нужны только новые произведения.

С 1926 года Богданов — директор и руководитель «Института борьбы за жизнеспособность». Так назывался созданный им первый в мире научный Институт переливания крови. Богданов прекрасно понимал, какую важную роль будет играть такой институт в условиях всегда возможной мировой войны и искал способ эффективного восстановления сил работниками нового общества, как бы критически он к этому обществу ни относился. Заодно он пытался практически проверить идею той самой «коллективной борьбы за жизнеспособность», о которой писал еще в романе «Красная звезда». И погиб, проводя на себе весьма рискованный эксперимент по переливанию крови.

Это случилось 7 апреля 1928 года.

Несколькими днями позже Совнарком РСФСР «…принимая во внимание исключительные революционные и научные заслуги А.А. Богданова (Малиновского)», постановил присвоить его имя Государственному научному институту переливания крови. В кровавые тридцатые годы имя «синьора махиста» из названия института, конечно, исчезло, но в 1990 году вернулось.