ПЕРВИЧНЫЙ ПРИЗНАК БОЛЬШОГО БРАТА

Роман Арбитман

Смирнов А. Лето никогда: Повести. — СПб: Амфора, 2004. — 319 с.

Санкт-петербургское издательство «Амфора» — одна из примет нынешнего книжного ландшафта, на котором все мало-мальски внятное, спокойное, здоровое, сюжетное, осознавая мизерность своих пиар-ресурсов, должно мимикрировать под попсу. Зато, наливаясь нездоровым соком сиюминутной моды, может нагло выползти в первые ряды ньюсмейкеров все мелкое, гаденькое, провокативное, способное даже, в целом, стойкую к моральным перверсиям научную фантастику превратить в один из гнойных пузырей земли. Ловкость наперсточников из «Амфоры» впечатляет, едва ли не завораживает. Продать тухлятинку по цене свежей вырезки — на это способно пока лишь издательство, руководимое Вадимом Назаровым; остальные еще отстают, мучимые химерой совести. Благодаря этой питерской команде любитель НФ может, например, познакомиться с жанром социалмазохистской фантастики, который кое-кто из литературных куаферов, тусующихся возле литературы, сегодня пытается причесать под Новое Направление. Речь идет, прежде всего, о книге Алексея Смирнова «Лето никогда», увидевшей свет этой весной.

Книга состоит из двух повестей («Сибирский послушник» и «Лето никогда»), причем на лидерство явно претендует первая. Один из рецензентов, неравнодушных к «Амфоре», уже поспешил навесить на прозу Смирнова выгодный коммерческий брэнд, назвав ее удачным «гибридом Крапивина и Пелевина». На самом деле «Сибирский послушник» является неудачным, попросту спекулятивным гибридом «герметичных» НФ произведений — наподобие романа «Нон-стоп» Брайана Олдисса или фильма «Секс-миссия» Юлиуша Махульского — с дешевыми страшилками из газетных таблоидов, претендующими на «ужжжасную» разоблачительность всего и вся. Как и у Олдисса, формально замкнутая структура, существующая по странным, но размеренным законам, оказывается тут выморочной, а ее наивные адепты — жертвами большой провокации. Умный читатель примерно с десятой страницы понимает, что апокалиптическая реальность, в чьем существовании уверяют оторванных от цивилизации юношей-кадетов, вовсе не такова. Примерно с тридцатой страницы читателю становится ясно, что из кадетов, обучаемых языкам, истории, фехтованию и политесу, собираются делать вовсе не спасителей России от страшного Врага, управляющего-де мировой заразой; их просто выращивают на органы, каковые рано или поздно пересадят богатеньким «новым русским». Про то, зачем будущему «мясу» история или латынь, говорится крайне скупо; видно, автору повести лень было придумывать нечто вразумительное и он сослался на капризы заказчиков-спонсоров, финансирующих интернат, — мол, с такой образовательной и нравственной закалкой и органы крепче.

Согласно сюжету, одному из послушников по фамилии Швейцер удается бежать — вовсе не потому, что юноша заподозрил что-то конкретное и страшное, а просто по причине природной пытливости, странных «вспышек» памяти и тяги к неизведанному... Если до сих пор Смирнов более-менее следует жанровым образцам и даже сознательно заимствует у предшественников (все эти ходы с тайными лифтами на волю, где нет никакой заразы, но есть солнышко и зелень), то ближе к финалу натура берет свое. Нормальные фантасты (не только Олдисс с Махульским, но даже и Пелевин в «Омоне Ра»), уважая читателя, дают своим героям шанс вырваться, преодолеть тенета и победить. Смирнов же, мучимый мизантропией, никак не может допустить, чтобы авантюра героя удалась. Мало того, что героя элементарнейшим образом ловят; писатель, наделив этого персонажа фамилией знаменитого гуманиста, со сладострастием садиста вынуждает Швейцера совершить убийство того, кто проявил о беглеце заботу. Само собой разумеется, никакой красивой гибели в бою автор своему герою не подарит. В финале беглец вновь ввергнут в узилище и будет разделан на кусочки во славу «новых русских»... Помнится, автора знаменитого романа «1984» преследовал неотвязный образ тоталитаризма — сапог, попирающий человеческое лицо. Для автора «Сибирского послушника» нарисованная Оруэллом мрачная картинка — естественное состояние, другого и быть не может. Ибо для автора человек есть изначально сосуд греха или — в лучшем случае — средоточие запредельной природной дури. И чем больше человек будет унижен, замаран, морально изничтожен и растоптан, тем быстрее вернется к своему естественному состоянию. Таким образом, гармония, по Смирнову, будет восстановлена. Мир, состоящий из Уинстонов Смитов, полюбит Большого Брата, — что и требовалось доказать. Писатель истово верит в демонов разного обличия и числом не менее легиона, но отказывается верить в Св.Антония, способного силой духа этим демонам противостоять.

Заглавная повесть, «Лето никогда», проникнута сходными настроениями, но литературно сделана еще хуже. В ней нет даже той живости, с которой в «Сибирском послушнике» описывались первые злоключения Швейцера. Тяжелый вымученный заумный слог должен здесь обозначить интеллектуальные претензии автора (вот описание природы: «Отраженный лес напоминал строй карточных фигур из необыгранной колоды. Карты были разложены круглым пасьянсом, являя покойное правило герменевтики, по которому призраки верхнего мира обладают соответствием в нижележащих сферах: что внизу, то и наверху»). Однако на первый план выступают то принужденный злобный юморок «антиглобалистского» пошиба (чего стоит название музыкальной темы «Полет Шамиля» — «мотивчик, популярный после самолетного обрезания западных фаллических символов», и т.п.), то сердито-завистливый стеб (юного скаута и его гнусноватого папашку зовут Малый Букер и Большой Букер — то есть именами литературных премий, которые Смирнову никогда не получить). Сюжет повести так же вымучен, как и юмор, и имена. В реальности, описываемой Смирновым, все тинейджеры обязаны пройти своеобразный обряд инициации, впитав — посредством мнемотехники — все тайные воспоминания отцов (девочки, соответственно, матерей). После чего дети должны еще изнасиловать и избить своих родителей, дабы преодолеть их авторитарность. Пройдя обряд, Малый Букер убеждается, каким мелким дерьмецом в юности был его высокообразованный папаня; сам Большой Букер, пережив унижение, топится в озере. Автор, скрывшийся в облаках над схваткой, радостно потирает ручки. Мол, человек оказался паскудой, как он и предсказывал. Осталось лишь облизать сапог, наступивший на твое лицо, — и круг замкнется... Приехали.