БЕЗ ПОЩАДЫ

Дорогие читатели! Кто нынче не знает Александра Зорича? Под этим псевдонимом скрываются Яна Боцман и Дмитрий Гордевский. В прошлом году вышел их роман «Завтра война», который они, по их собственному признанию, «беспардонно оборвали на полуслове. Выражаясь академическим языком, финал книги оставлен открытым. Вместо ответов читателю достались одни лишь вопросы. Что случилось с героями? Как развивались дальше события великой войны между Конкордией и Объединенным Нациями? Остался ли в живых главный герой книги, Александр Пушкин, доблестный кадет Северной Военно-Космической Академии?» Все это, а также многое другое вы узнаете из нового романа «Без пощады», выход которого ожидается осенью в издательстве АСТ (серия «Звездный лабиринт»). Рады представить вам фрагмент сиквела. Итак, неизвестная планета, лагерь для военнопленных, куда тезка Зорича попал после того, как на гибнущую яхту «Яуза» ворвался штурмовой отряд Великой Конкордии. Планета, которая сама является по существу одной гигантской аномальной зоной, в которой постоянно барахлят законы природы...

Ведущие рубрики «Синопсис» — Марина и Сергей Дяченко

Фрагмент романа

Глава 2. Начало Прилива

Февраль, 2622 г.

Лагерь нравственного просвещения им. Бэджада Саванэ

Планета «Глагол», система неизвестна

Я познакомился с Богданом Меркуловым 21 февраля, на сорок второй день войны.

Поскольку фактические сутки на Глаголе были почти втрое длиннее стандартных, номинальное утро 22 февраля ознаменовалось не привычным для коренного землянина восходом солнца, а, наоборот, наступлением темноты. На западе между черными тучами еще розовела тонкая прожилка закатной ветчины, но восток уже полностью находился во власти звезд и Магеллановых Облаков.

Поскольку по конкордианским понятиям все мы были анерами, то есть иностранцами и иноверцами, принимать участие в молитвах нам, разумеется, запрещалось.

Впрочем, мы не попадали и в категорию друджвантов — «приверженцев лжи», то есть закоренелых грешников, клевретов Ангра-Манью и последовательных врагов учения Зороастра.

Вот если бы кто-то из нас на глазах у клонов позволил себе пнуть собаку... Или, скажем, плюнул в костер... Или, что будет понятно и ортодоксальному христианину, вступил со своим товарищем в интимную связь...

В отношении такого мерзавца заработали бы одновременно оба конкордианских законодательства: светское и религиозное. Преступник автоматически переводился из категории анеров в друджванты, проходил через два суда — заотарское Обсуждение и военный трибунал, — и получал два приговора.

Я знаю клонское религиозное право только в самых общих чертах, но, кажется, за плевок в костер заотары вынесли бы наказание плетей пятьдесят — то есть дозу, близкую к смертельной. Ну а трибунал пехлеванов, учитывая условия военного времени, скорее всего перекрыл бы эти пятьдесят плетей расстрелом с формулировкой «За подрыв авторитета Великой Конкордии». Правда, это все равно не спасло бы бедолагу от предварительной порки.

Одним словом, мрак. Законы Конкордии лучше было не нарушать.

К счастью, ни собак, ни открытого огня в нашем лагере просто так не попадалось. Четвероногих врагов заключенного не было вовсе, а огонь мы видели только в походно-полевом переносном алтаре и доплюнуть до него не смогли бы даже самые зловредные.

Однополой любви если кто-то и предавался — в чем лично я сильно сомневаюсь, — то умело скрывал свои сексуальные преступления от лагерного начальства. Ну а почти все прочие зороастрийские грехи и табу совпадали с нашей, российской моралью. В самом деле, не собирались же мы от нечего делать убивать друг друга, осквернять могилы, подделывать платежные карточки, лжесвидетельствовать и вообще вести себя как скоты! Разумеется, нет.

Поэтому все заключенные лагеря, к счастью для нас, пока что считались пехлеванами-анерами.

И, по-моему, высокое начальство из Главного Управления Лагерей лелеяло надежды, что со временем кое-кто из нас превратится в ашвантов, то есть искренних приверженцев зороастризма.

В самом деле: что происходит в «лагере нравственного просвещения»? Разумеется, нравственное просвещение. Результатом которого должно стать что? Правильно: увеличение числа ашвантов во Вселенной.

Нам оставалось только гадать, какие там еще у заотаров задние мысли на наш счет, но все декларируемые планы были именно такими: «дружба-мир, даешь скорейшее окончание войны и гуманное обращение с пленными офицерами Объединенных Наций». И, что занятно, все, происходившее в лагере до 22 февраля, свидетельствовало о том, что задних мыслей у клонского начальства вовсе нет.

Ага, как же...

####

Итак, молиться нам было нельзя (потому что анеры), но присутствовать в качестве зрителей на утреннем молебне нам все-таки вменялось в обязанность (потому что пехлеваны).

Прогул молебна считался грубым нарушением лагерного регламента и наказывался в безусловном порядке пятью сутками изолятора.

Утреннее построение, перекличка и молебен шли одним пакетом.

В 6.30 по стандартному времени мы строились в одну шеренгу вдоль Тверской — каждая группа перед своим бараком. Для упрощения процедуры старейшины групп держали в руках одноразовые бланки, на которых были крупно выведены количество человек в бараке и число присутствующих на построении. Ниже ставились еще две цифры, почти всегда равные нулю: сколько людей отсутствует с ведома администрации лагеря, а сколько — в самовольной отлучке.

В то утро, однако, в третьей строке нашего бланка был проставлен не ноль, а единица. Все правильно: кавторанг Щеголев пребывал в изоляторе.

К нам вышел комендант Шапур. Редкая птица — обычно он посылал вместо себя кого-то из замов. Пройдясь взад-вперед и предоставив своему адъютанту собрать бланки у старейшин, Шапур остановился посередине Тверской и произнес речь.

Примерно такую.

В цитадель прибыла рота лучшего во Вселенной егерского корпуса «Атуран». Рота будет временно базироваться рядом с лагерем, на западной половине плато.

И действительно. Окончательно проснувшись только в середине речи Шапура, я обратил внимание, что света от многочисленных прожекторов стало больше, чем в предыдущие номинальные «дни», приходившиеся на фактические ночи. И теперь недалеко от желтой таблички, где мы развлекались игрой в «ложки», серели обтекаемые надувные палатки — ни дать ни взять стадо слонов на отдыхе.

Так вот чем были нагружены машины вчерашнего конвоя! Удивительно все-таки, как они умудрились без особого шума протащить свою роту по Тверской, другой ведь дороги от ворот цитадели не было. Правда, сон у меня богатырский, не жалуюсь. Они тут и на танке могли кататься — я бы ухом не повел...

Вторая половина речи Шапура логически вытекала из первой.

— Администрация лагеря всецело полагается на офицерскую честь и человеческое благоразумие наших гостей. Мы по-прежнему не считаем нужным принудительно ограничивать свободу ваших перемещений. За вами остается право проходить через Западный КПП в любое время суток. Однако в том случае, если вы попытаетесь преодолеть временные ограждения бивуака ударной роты, часовые будут стрелять без предупреждения. Также мы убедительно просим не приближаться к находящимся на плато бойцам ближе, чем на десять метров. Попытки резко сократить дистанцию могут быть поняты как стремление к захвату боевого оружия, что также приведет к нежелательным последствиям. Учитывая, что сейчас настало темное время фактических суток, наиболее разумным было бы вообще отказаться от пользования Западным КПП. Это все. У старейшин групп есть право задать мне не более двух вопросов.

Ха, «вопросы»! Миллион!

Соблюдая субординацию, все старейшины посмотрели в сторону вице-адмирала Лемке, который начальствовал над особым, «адмиральским» бараком, где проживали наши горе-нельсоны, носившие звания от эскадр-капитана до вице-адмирала.

Полных адмиралов, к счастью, у нас не водилось.

То ли птицы такого полета в лапы клонов еще ни разу не попадали, то ли их поселили к столице поближе, в дворцах хрустальных и хоромах белокаменных… К слову, по единодушному мнению нашего барака, клоны с нашими адмиралами что-то перемудрили. Какой смысл держать их на общих основаниях в том же лагере, что и мелкую рыбешку вроде лейтенантов? По-моему, никакого.

Впрочем, в Конкордии кастовая система легко уживается с непривычным для нас демократизмом в пределах одной касты. Наверное, по мнению Главного Управления Лагерей адмиралы были просто счастливы встречаться в одном пищеблоке со своими возлюбленными коллегами: капитанами и лейтенантами. То есть клоны хотели как лучше?..

Вице-адмирал Лемке, конечно, высокомерно глядел в направлении Магеллановых Облаков и молчал. Не было у него никаких вопросов к этой шелупони земноходной, к пехотному майору, да к тому же вражескому. И быть не могло, товарищи!

А вот у других старейшин были. Причем у всех. Но вопросов комендант разрешил задать только два, а потому наши капитаны испытывали известные затруднения. Кто будет спрашивать? И в какой очередности?

Однако, это только я, наивный, полагал, что подобные нюансы способны загнать их в тупик. Наши каперанги, имея за плечами по двадцать лет службы, понимали друг друга без слов. Терентьев уступил свое право на вопрос Гладкому, Жемайтис и Лещенко уступили Канюку, а больше каперангов на должностях старейшин не было.

— Господин майор, — спросил Канюк, — с какими целями прибыло сюда подразделение корпуса «Атуран»? Не сочтите это за второй вопрос, но не станет ли планета в ближайшее время новым театром боевых действий? Как вы понимаете, мой вопрос продиктован не стремлением проникнуть в военные тайны Конкордии, а опасениями за безопасность своих товарищей по оружию.

Шапур кивнул.

— Понимаю вас, каперанг. «Атуран» прислан сюда с учебными целями. Безопасность гостей нашего лагеря от прибытия егерской роты никак не пострадает. Разве что укрепится... Второй вопрос?

Гладкий, похоже, хотел узнать то же самое, и был вынужден теперь придумывать экспромтом что-то позаковыристее:

— Господин майор, я знаю, что администрация лагеря не любит обсуждать с нами особенности этой планеты... Но все-таки: если боевая рота первой линии прибывает сюда с учебными целями, не означает ли это, что она каким-то образом намерена использовать известные особенности местности?

Разумеется, Гладкий имел в виду Муть, воду-желе и все прочие прелести.

Шапур это тоже понял прекрасно. Но отвечать на подобные вопросы ему мешал строгий запрет командования, а потому майор предпочел выкрутиться бесхитростно, но эффективно:

— Не понял вашего вопроса, каперанг. А теперь простите, я должен идти. Служба...

Он сделал несколько энергичных шагов к цитадели, затем резко остановился.

— Да, кстати. Поскольку переносной алтарь у нас только один, его используют для утреннего молебна на бивуаке егерской роты. Вам туда вход запрещен, поэтому до завтрака — свободны.

Это было славно, но меня тем временем посетила одна мысль, от которой засосало под ложечкой: «Ладно там, «учения». Если конкордианским головорезам сильно хочется разгуливать по аномальным зонам — на здоровье. Да как-то не очень верится… Можно подумать, до них здесь всякие мученики науки не нагулялись! А вот зачем они приперлись прямо в наш лагерь? Не означает ли это, что в своих проклятых «учебных целях» они намерены использовать нас?»

####

Пока мы завтракали, прилетели вертолеты. Что-то у них тут затевалось… И не надо нам лапшу на уши вешать, господин Шапур! Если это «что-то» было учениями — значит я никогда не видел учений.

Все мы поскорее подобрали с тарелок омлет и высыпали из пищеблока любоваться на винтокрылую технику. Что ни говори, а хоть своя она, хоть вражеская — все равно загляденье. Пилот, которого насильно разлучили с небом, без техники не может. А если может — значит не пилот.

Вертолетов было пять. Один из них — легкая командно-штабная машина — приземлился рядом с бивуаком, но движок не глушил. Тарахтел себе на малых оборотах. Одни клоны из него выпрыгивали, другие запрыгивали... Суетились, короче говоря.

Еще две пары — многоцелевые «Сапсаны» — висели прямо над нами, метрах в семидесяти. У ведущих пар под левыми крыльями были размещены разведывательно-поисковые контейнеры — «селедки», их ни с чем не спутаешь. На остальных точках висели оружейные блоки.

Все четыре «Сапсана» неожиданно включили мощные фары и осветили соседнее плато.

Тут-то ко мне и подвалил Злочев. Вид у него был такой, будто у него из кабинета кейс с шифровками умыкнули. Только ведь не было у лейтенанта здесь ни кабинета, ни кейса!

— Саша, дело есть, — прошептал он. — Пока вертолеты шумят, надо поговорить.

Я кивнул. Мы, стараясь не привлекать к себе внимания и продолжая глазеть на вертолеты, потихоньку отошли в сторону.

Это было разумно. Клоны, конечно, прослушивали всю территорию лагеря. Но не могли они в такой обстановке — посреди Тверской, забитой сотней болтающих офицеров, да еще под воинственный звон своих вертолетов — выборочно нацелиться именно на наш разговор!

— Насчет Меркулова, — начал Злочев.

— Дернуть отсюда собрался? Тебя хотел прихватить, как спеца?

— Точно. Только... У меня дурные предчувствия. Очень.

— Ты главное не ведись на его психи. А в остальном — мы ему не няньки.

— Не в этом дело. Ты знаешь, что он воду пил — из лужи в Курилке?

— Знаю, я же с ним вместе был. Вроде, без последствий… Или он тебе пожаловался, что у него рожки режутся и на кровушку христианскую тянет?

Но Злочеву было не до шуток. Настолько не до шуток, что он пребольно ткнул меня кулаком под ребра.

— Слушай внимательно и отнесись серьезно. Меркулов мне сказал, что сегодня ночью я кричал, как резаный. Он проснулся, подошел к моей постели — а я лежу, не шевелясь. Будто покойник. Он ко мне притронулся — а я весь холодный, ледяной, понимаешь?

— Понимаю... Но что-то я не слышал, чтобы ты кричал.

— В том-то все и дело. Меркулов проверил у меня пульс — и не нашел. Хотел разбудить Гладкого, оглянулся — и... и проснулся.

— Так и думал, — вздохнул я с облегчением. — Ну, сон. И что?

— А то, что он в своем сне мою смерть видел. Ты разве не понял?

— Мало ли что этот контуженный видел. И тем более мало ли что он тебе рассказал. Ты из-за этого так разволновался?

— Понимаешь, Саша, я ведь тоже местную воду пил. Правда, не там, где Меркулов. А когда уже совсем невмоготу стало, под седьмым слоем.

— А ведь не признавался...

— Я много в чем не признавался. Так вот после этого мне тоже интересный сон был. Будто привезли к нам в лагерь какого-то пленного лейтенанта. Звали его Александр Пушкин. Я тогда подумал: что за литературные фантазии? Вот, кавторанг Толстой есть в бараке у Жемайтиса. Для полного счастья Лермонтова с Достоевским не хватает... А через пять дней ты и объявился.

— Уверен? А то знаешь, как во сне бывает...

— Знаю. Там и было как во сне, сумбурно. Я не увидел именно то самое, что потом произошло на самом деле. Но главное: лейтенант, пилот-истребитель, Александр, Пушкин — все совпало.

— Ладно. Ты меня заинтриговал. Что дальше?

— А ничего. Послал я Меркулова с его предложениями. Все равно никакой перспективы у побега нет.

Когда Злочев произносил эти слова, я почувствовал, как он чем-то тычет мне в левую ладонь (мы стояли бок о бок). В следующее мгновение мои пальцы нащупали скомканную в шарик бумажку.

— Ну и правильно, — сказал я бездумно, принявшись лихорадочно соображать, где бы найти такой уголок, чтобы спокойно прочесть записку Злочева. Ясно же было, что самое важное — в ней!

Сквозь треск вертолетов откуда-то со стороны пробилось гудение флуггеров — его ни с чем не спутаешь.

— Смотри что творят, — Злочев ткнул пальцем в «Сапсаны».

Винтокрылые хищники тронулись наконец с места и осторожно поползли к соседней горе, по-прежнему освещая ее фарами.

Несколько звезд, расположенных на одной прямой, подмигнули — флуггеры пронеслись, что ли?

Я уже не знал куда смотреть — искать в черном небе флуггеры или наблюдать за десантом.

Становилось все интересней!

Два «Сапсана», снизившись под прикрытием другой пары, высадили на соседнее плато взвод егерей. Вслед за бойцами вертолеты выгрузили тюки со снаряжением. Последними появились на сцене автоматические минометы на кургузых самоходных шасси с уродливыми вздутиями барабанов боеукладки.

Но и флуггеры не бездельничали.

Над далекими плоскогорьями беззвучно поднялись в небо огненные гейзеры. В отличие от обычных гейзеров, столбы огня не провалились внутрь самих себя, а трансформировались самым неожиданным образом. Каждый столб за полсекунды превратился в перевернутый конус и, опадая вниз, расширялся все больше и больше, накрывая площадь в десятки тысяч квадратных метров и выжигая каждую былинку.

Это были крупнокалиберные планирующие бомбы с зажигательной росой — оружие незатейливое и против регулярной армии малопригодное, потому что хорошая, усиленная полевая экипировка пехоты от него неплохо защищает. А бронетехнике это вообще как дезинфицирующий душ.

Но вот против незащищенной живой силы, против стайных хищников или опасных насекомых — зажигательная роса самое то.

Но что они жгут здесь, в безвестном ущелье на незаселенной планете с крайне скудной биосферой? Отару овечек? Тучи хфрастра?

— Ни хрена себе, — восхитился Лева-Осназ. — Вот так вжарили!

— Потише, товарищ, — осадил его эскадр-капитан из адмиральского барака, чьей фамилии я не знал. — Вы не допускаете, что бомбят наших союзников?

— Каких союзников, товарищ эскадр-капитан? — отозвался Канюк.

Офицер пожал плечами.

— Откуда мне знать.

Но это был еще не конец представления.

К работе подключились минометы, десантированные на соседнее плато. После каждого выстрела меняя на сотую долю градуса угол горизонтальной наводки, они принялись методично забрасывать минами невидимого супостата. Один вертолет с «селедкой» под крылом свечой пошел вверх — чтобы было посподручней корректировать огонь.

Остальные три вернулись на бивуак. Там они приняли на борт следующую порцию десанта и взлетели вместе с командно-штабным вертолетом. Сразу после взлета машины погасили фары и навигационные огни и быстро растворились в темноте.

Когда минометы, расстреляв половину боеукладки, заткнулись, стало тихо.

«Сапсан»-корректировщик ушел вслед за десантом. Взвод, оставшийся на соседнем плато рядом с минометами, деловито оборудовал огневые позиции фронтом на север.

— Типичная зачистка, — прокомментировал Лева-Осназ. — Бомбежка, огневой налет — и десант. Если они делают все точно по науке, еще два-три подразделения с вечера должны были перекрыть вероятные пути отхода противника. Вот эти, с минометами — почти наверняка тоже заслон, выдвинутый для подстраховки. Эх, тоскуют руки по «Нарвалу»...

Лева до хруста сжал пальцы, вцепившись в воображаемый автомат «Нарвал», — визитку российского осназа.

— ...Если бы мы первыми тогда ударили, — мечтательно продолжал он, — я бы сейчас недобитков клонских на Хварэне зачищал... Ох я бы их чистил... До полного блеска...

«Если бы мы первыми ударили» было темой больной, а потому запретной.

— Еще повоюете, дружок, — сказал вице-адмирал Лемке. Нежно, будто внучка по головке погладил.

* * *

Если при свете дня на тропе было неуютно, то в темноте — страшно. Не постесняюсь признаться: очень страшно.

Однако Злочев не даром рассказал мне про вещие сны.

Меня зацепило.

Поэтому когда на клочке бумаги, который он мне подсунул, я прочел «Сегодня сразу после обеда иди к Курилке», у меня и мысли не возникло проигнорировать его просьбу.

В другой ситуации я бы возмутился: что это, дескать, за детский сад, что за казаки-разбойники?! Но тогда я отнесся ко всему происходящему очень серьезно.

И хотя ни один вменяемый человек по тропе в темноте не гулял, я все-таки решительно отправился в это крайне неприятное путешествие.

Настроение немного улучшилось, когда я обнаружил, что из-за гор выглянула макушка небесного тела тревожного красноватого оттенка. В прошлые ночи ничего подобного не наблюдалось. Я, по крайней мере, здешнюю луну не замечал. Диск у нее был раза в два меньше нашей, земной Луны, но альбедо оказалось будь здоров!

Злочев покинул пищеблок раньше меня. «Значит, решил прийти в Курилку первым», — думал я, выходя на Тверскую.

Когда мы жевали кебаб, все еще было тихо, но теперь на бивуаке егерской роты снова стоял шум и гам. Возвратились все пять вертолетов. Пока я вышагивал к Западному КПП, они один за другим заходили на посадку.

К слову, каждый пилот вертолета соблюдал летные наставления с педантизмом Генерального Инспектора армейской авиации. Следующий вертолет начинал снижаться только после того, как предыдущий полностью стопорил ротор и начинал выгрузку.

И правильно: места было не так уж и много — кое-что отожрали палатки, а добрую треть свободной части плато занимала аномальная зона.

Что меня удивило, так это отсутствие световых маячков по периметру зоны. Разве так в армии делают? Недосмотр пилота, забывчивость — и вертолет, снизившись над безобидной россыпью гравия, тут же встанет вертикально. Хорошая получится игра в «ложки», когда вертолет вышвырнет из аномальной зоны и он всей тушей в палатки врубится!

Этак можно в одном ЧП полроты потерять...

Но вертолеты садились куда надо, никого в аномальную зону не заносило, и я заключил, что, вероятно, просто чего-то не понимаю.

Когда я подошел к Западному КПП, то без особой радости обнаружил, что со стороны бивуака ко мне трусцой приближаются два егеря в полной экипировке. Я решил, что их появление меня не касается — бегут себе и бегут. Небось, минуют КПП по касательной и двинут дальше, по своим делам. Смена наблюдательного поста или что-то такое...

Но стоило мне оказаться перед турникетом и достать удостоверение военнопленного, как один из них вскинул автомат и ожесточенно залаял.

На фарси я знаю два десятка слов. И почти все из них, как назло, абстрактные религиозно-этические понятия. Ну, еще пару воинских званий понимаю... А толку?

Переводчика у меня не было. У этих башибузуков, разумеется, тоже.

«Меня ждет Злочев. Меня ждет Злочев», — два раза повторил я для храбрости и, прикинувшись идиотом, вставил удостоверение в сканер турникета.

Правда была на моей стороне, ведь майор Шапур сказал, что мы по-прежнему можем ходить куда нам вздумается! И значит, я имею полное право пойти на тропу, споткнуться, свернуть себе шею, попасть под пробой... это мое личное дело!

Но эти двое полагали иначе.

Они были уже совсем близко. Один егерь продолжал на меня орать, откинув для удобства поляризованное стекло боевого гермошлема. Другой хранил царственное молчание, оставаясь полностью закупоренным в свою рейдовую экипировку и не сводя с меня жерла автомата.

И хотя мне в ту минуту было не до таких подробностей, я с изумлением отметил, что моей молодой жизни угрожает... наш «Нарвал»! Знают, гады, что «российское» значит «отличное»...

«Хорошо, что Левы-Осназа со мной нет. Расплакался бы от ностальгии...»

Турникет раскрылся. Если бы тупые служаки не свалились как снег на голову, шел бы я себе спокойно на разговор со Злочевым. На каких-то три минуты опоздал! Надо было не играть в конспирацию, а сразу вслед за лейтенантом из пищеблока выходить, пока их «Сапсаны» были еще невесть где!

— Автоматика подтверждает мое право на выход с огражденной территории, — сказал я яростно, глядя прямо в черные глаза того, разговорчивого. — Это какое-то недоразумение. Обратитесь к своему командованию, пусть свяжется с администрацией лагеря.

Кто есть знать рюски? Никто знать рюски.

Рюски, дойчски, спански — собачья речь друджвантов.

Егерский корпус «Атуран» — это не разведывательные части. И даже не диверсионно-разведывательные (как «Скорпион», который геройствовал в моем любимом фильме «Рыжие дюны Ишкаты»).

«Атуран» — это, если называть вещи своими именами, эскадроны смерти. Никакие задачи кроме «найти и уничтожить» перед ними не ставятся. «Найти» — это я даже хватил лишку. «Уничтожить, растоптать, сжечь», — так правильно.

При такой решительной постановке вопроса знание иностранных языков — излишняя роскошь.

Мой визави придерживался того же мнения. Услышав от меня собачью речь друджванта, убийца врагов праведной веры рассвирепел окончательно.

Он повернул свой автомат ко мне правым боком (у этого был не «Нарвал», а какая-то специфически клонская машинка для перфорации кокосовых орехов) и демонстративно, как бы с ленцой перевел сектор боя в среднее положение.

Красноречиво: «Снят с предохранителя».

После чего молча прицелился мне в переносицу.

— Хорошо, ухожу, — сказал я, разводя руки в стороны. — Но у вас будут крупные неприятности.

Я отступил на пару шагов назад.

— Я буду жаловаться. Но вам еще не поздно переменить свое решение...

Еще два шага назад...

Но судьбе было угодно все-таки провести меня через турникет. А когда судьба что-то на ваш счет решила...

С подножки командно-штабного вертолета, который, осторожно нащупывая землю, пританцовывал неподалеку, соскочил еще один егерь. Он был в такой же точно экипировке без знаков различия, что и мои обидчики, только автомат миролюбиво забросил за спину. В правой руке он держал какой-то неуместно белеющий предмет. Платок? Или шарф?

Почему-то я сразу решил, что это офицер. И не ошибся.

Он сделал ладонью удерживающий знак, чтобы я никуда не уходил, и прикрикнул на своих подчиненных.

Те повернулись к нему. Второй поднял забрало на макушку, открывая лицо в знак уважения к старшему, а первый начал что-то втолковывать. То, мол, да се... Небось: «Вот, господин офицер, поймали друджванта, надо его убить, пока не убежал.»

Из всего сказанного я уловил только слово «сарван» — «капитан». Похоже, передо мной был комроты собственной персоной. Впрочем, у клонов есть странная традиция устно обращаться к капитанам так же, как к сотванам, то есть лейтенантам. Поэтому звание и должность егеря с белым платком оставались под вопросом.

Офицер покивал, поморщился. Затем отдал короткое приказание и обоих героев как ветром сдуло.

Это мне понравилось.

Он подошел к самому турникету (который успел закрыться) и поманил меня пальцем.

Вот это мне не понравилось: не очень-то учтиво. Но я все-таки повиновался.

— Я военнопленный, не сделал ничего предосудительного, — хоть он и не понимал ни полслова, я решил говорить «для протокола»: авось на Западном КПП установлены микрофоны, из цитадели нас слушают и у них это где-то записывается. — Хочу выйти на предусмотренную регламентом лагеря прогулку. Вот мое удостоверение.

Я показал ему карточку.

Капитан бесцеремонно вырвал ее у меня из рук, прочитал мои данные и... широко улыбнулся.

Продолжая улыбаться, он с шутливым полупоклоном вернул карточку, отошел назад и при помощи международной жестикуляции дал понять, что будет просто счастлив, если я немедленно выйду на свою законную прогулку. По крайней мере, таков был мой перевод с языка жестов — как затем оказалось, не вполне точный.

«Слава тебе, Господи», — вздохнул я и прошел через турникет, выслушав от своего удостоверения добрые напутствия и отеческие предупреждения администрации лагеря.

Улыбнувшись любезному офицеру, я собирался пойти своей дорогой, но не тут-то было.

Он протянул мне ладонь, затянутую в армированный халкопон, и представился:

— Ферван Мадарасп.

Мне ничего не оставалось, кроме как ответить на рукопожатие врага.

— Александр Пушкин.

Он задержал мою ладонь в своей, с интересом вглядываясь в мое лицо, будто узнал во мне сошедшего с небес первоучителя Римуша.

— Вы говорите по-русски? — спросил я, испытывая неловкость в первую очередь от того, что наше затянувшееся рукопожатие могли наблюдать ребята из лагеря. «Хоть бы Меркулов этого позора не видел...»

— Рюски?

Он немножко подумал, потом замотал головой и произнес жизнерадостным тоном короткую, энергичную фразу. Выматерился, что ли?

Мою руку он при этом отпустил, но зато приобнял меня за плечи и потащил в направлении бивуака.

«Что делать? Что делать?! Злочев меня убьет! — паниковал я, понимая, что сопротивляться бесполезно. — И что этот Ферван-сарван вычитал в моем удостоверении такого особенного?!»

####

Не обращая внимание на мои протестующие жесты, Ферван Мадарасп смело провел меня через границу бивуака — толстый шнур желтого люминофора, натянутый между невысокими металлическими кольями. Переступая его, я тем самым автоматически нарушил запрет коменданта Шапура. Охрана должна была открыть огонь без предупреждения. Но, разумеется, никто и не думал стрелять.

Ферван подвел меня к своему вертолету и заскочил в пилотскую кабину. Через пять секунд он выпрыгнул обратно, волоча с собой два легчайших шезлонга и оливково-зеленый чемоданчик, за которым тянулся шнур питания. Вот это техника... Из какого музея?

Щелкнули замки, чемоданчик раскрылся и я был вынужден признать, что передо мной, вероятно, не что иное как древний транслятор-переводчик звезднопроходцев. Да какой! Посерьезней современного «Сигурда» со всеми приставками!

Раскрытый чемоданчик ощетинился видеокамерами и сканерами эмоций, фонемосветовыми панелями, парой ЭМ-излучателей, газоуловителем и газосинтезатором! А на закуску из него высунулась похожая на хобот эластичная ложноножка, которая, надо полагать, воспринимала и эмулировала тактильные ощущения!

Эта машинка была произведена в те счастливые времена, когда человечество уже наткнулось на первые руины ксеноцивилизаций, но еще никогда не видело живого инопланетянина. Соответственно, звезднопроходцы, то есть разведчики глубокого космоса, должны были готовить себя одновременно и к общению с самыми экзотическими формами разумной жизни, и к жесткой посадке из стратосферных высот прямиком на горные пики.

Уверен, девяносто процентов объема чемоданчика было занято не «мозгами» и прочей полезной начинкой, а ячеистыми амортизаторами, рассчитанными на прямое попадание метеорита.

Шучу, конечно. Какое там «прямое попадание»...

Офицер снял гермошлем. Теперь я мог рассмотреть его как следует — раньше подбородочный и лобный наплывы шлема закрывали его лицо ниже кончика носа и выше бровей.

Ферван оказался круглоголовым, темнолицым, до синевы выбритым и наголо остриженным субъектом лет тридцати со сплющенным, «боксерским» носом. Учитывая его военную специализацию убийцы-чистильщика — вполне каноническая внешность.

Пока я, не скрывая скептической ухмылки, озирал транслятор, Ферван его включил.

Он надел пару наушников с микрофоном и протянул мне вторую. Затем выставил на пульте «Язык-1» и «Язык-2» при помощи очаровательных кнопок с картинками (я плакал!)... и... о чудо!.. музейный экспонат заработал!

— Доставьте мне удовольствие, садитесь, — Ферван собственноручно разложил для меня шезлонг.

— Благодарю, господин... капитан?

— Прошу вас, без чинов! Называйте меня просто Ферван.

Вот, кстати, к вопросу о клонском демократизме.

— Хорошо... Ферван.

— Так вот вы, значит, какой! Тот самый неуязвимый пилот, который может выдержать прямое попадание торпеды! — Мой собеседник залился счастливым смехом.

— Я?.. А, ну да... Можно и так сказать, — я слабо улыбнулся. — Впрочем, вряд ли это моя заслуга...

— Ценю вашу скромность!.. Ценю! Но, согласитесь, не каждый день случаются такие казусы! И не со всеми! Тут, определенно, что-то есть! Когда я услышал вашу историю от Сиявуша, — этой мой брат, «скорпион», — думал, что они там на Фелиции совсем рехнулись. Но потом навел справки, опросил кое-каких знакомых... Оказалось — правда! А теперь вот встретил вас лично! Ну и как вы себя чувствуете?

«Хреново. Потому что из-за тебя с твоими восторгами Злочев сейчас сатанеет в темнотище, ожидая лейтенанта Пушкина. А подлый предатель Пушкин все не идет!»

Но не мог же я сказать что думаю?

— Видите ли, Ферван, в плену люди обычно чувствуют себя не очень хорошо...

Разумеется, наш разговор происходил отнюдь не в кабинетной обстановке. Вокруг нас кипела работа. Несколько человек пополняли боеукладку минометов. Один взвод по командам сержанта («делай раз... делай два...») чистил автоматы. Техники тестировали держатели опустевших боевых подвесок на вертолетах. Разведывательно-поисковая «селедка» послушно шевелила объективами и сенсорными фасетами, отзываясь на голосовые команды офицер-инженера электронных систем.

Кто бы мог подумать, что эти ребята еще час назад гасили кого-то из всех стволов в затопленных Мутью ущельях!

Но кого все-таки, черт побери?!

А почему бы не спросить у очевидца событий, так сказать? Что я теряю?

— ...И, если уж совсем начистоту, появление здесь вашей роты сильно испортило настроение мне и моим товарищам.

— Вот как? Почему?! — его недоумение казалось искренним.

— Мы не рассчитывали, что у нас под боком начнется непонятная нам война. Мы думали...

— Так надо, — резко перебил меня Ферван. — Я тоже предпочел бы исполнять свой долг перед Родиной в другом месте!

«Ага, все-таки долг перед Родиной... Уничтожить, растоптать, сжечь?»

— И не только это, — я тоже немного повысил голос. — Раньше у нас не возникало проблем с прогулками. А сегодня, вот только что, ваши люди под угрозой оружия пытались отогнать меня от КПП!

— Это недоразумение. Мы прибыли сюда в спешке, не успели предупредить бойцов о вашем режиме. Как командир части, приношу вам свои извинения.

— Извинения принимаются. А сейчас — позволите ли мне быть свободным?

— А вы нетерпеливы... Вы даже не попытаетесь удовлетворить свое любопытство относительно нашей операции здесь? Не захотите узнать, кого нашли сегодня мои пули?

«Змий-искуситель... Все равно ведь правды от тебя не дождешься!»

— Разве вы готовы рассказать? Вас не смущает, что я — враг?

— Я лучше подготовился к нашей встрече, чем вам кажется, — сказал Ферван. И посмотрел на меня так, будто он был приват-доцентом от микробиологии, а я — инопланетным вирусом с силициевой квази-РНК. И вымерен я уже по всем атомам, и вирусофаг для меня синтезирован...

— Я знаю, что кадет Александр Пушкин был представлен к медали «За Наотар», — продолжал он. — И когда остатки моего взвода прятались в подвале разрушенного дома на окраине поля с домнами, может быть именно ваша эскадрилья отогнала, а потом сбила джипса, который готовился выжечь моих людей насухо. А еще я знаю — из первых рук, друг мой, — что капитан Риши Ар обязана вам если и не благополучием, то по крайней мере жизнью. Для меня это важно.

У меня голова кругом пошла. Услышав имя Риши, я на время даже забыл о Злочеве.

— Извините меня, Ферван, если я кажусь вам не очень дружелюбным... Я, клянусь, против лично вас ничего не имею... Ну как там Риши? Что она?

— Служит. Как и все мы, — сухо ответил Ферван, но по его потеплевшим глазам я понял, что интонации моего голоса при упоминании Риши пришлись ему по нраву. Пехлеваны по-своему сентиментальны, или лучше сказать — душевны. Есть множество ситуаций, когда воин, по мнению пехлевана, просто обязан открывать свое сердце товарищу по оружию. Даже если товарищ волею судеб оказался по ту сторону прицела...

— Ферван, умоляю, расскажите, — я притронулся к его запястью кончиками пальцев.

Этот жест, крайне нетипичный для землян, привыкших при общении с малознакомыми людьми держать дистанцию в две вытянутых руки, при душевном разговоре с пехлеваном важнее любых слов. «Так надо. Так надо, Саша», — я не чувствовал себя циничным притворщиком, нет, я был искренен. Но некоторая часть моего «я» — по имени Товарищ Лейтенант Военфлота, — скептически глядя на ситуацию со стороны, ворчала: «Ну вот, докатились... Сегодня ты его «умоляешь», а завтра Родину продашь?»

Ферван вздохнул, как бы нехотя поддаваясь на мои уговоры.

— Заместитель командира абордажной партии выполнил свой долг безукоризненно и успел снять с яхты «черный ящик». По результатам записей «ящика» было проведено служебное расследование. Риши Ар разжаловали в сержанты и перебросили на должность инструктора «Атурана». Вы, может быть, знаете, что ниже сержантского звания офицера-пехлевана опустить нельзя, за этим порогом — только расстрел. Я видел Риши Ар три дня назад на одной из наших баз, когда нас готовили к переброске сюда. Вот все, что я могу вам рассказать.

— Слава Богу, теперь она далеко от линии огня!

— Все может перемениться в любую минуту...

Ферван не закончил фразу.

Он оказался безмерно прав: перемены только и ждут, чтобы всадить нам нож-саморез под лопатку.

Динамики шлема, который лежал у моего собеседника на коленях, встревоженно закудахтали.

— Извините. Что-то важное.

Ферван сорвал наушники транслятора и принялся торопливо втискивать свою большую голову в шлем.

В следующую секунду на западном краю плато в унисон затрещали два автомата.

Мне показалось, я услышал ослабленный расстоянием крик. Ошибиться было невозможно: кричали на тропе — там, где дожидался меня Костадин Злочев.

Лейтенант в опасности!

Я вскочил на ноги, вырвав разъем наушников из гнезда.

Еле слышно звякнув, завалился набок шезлонг у меня за спиной.

Ферван что-то сказал, но теперь его слова вновь стали для меня всего лишь абракадаброй на фарси.

Не думая об очереди в спину, которую запросто можно было получить от клонских бульдогов, я побежал.

Я мчался со всех ног.

Желтый шнур я перепрыгнул, как крученый конкурный жеребец — с запасом в метр.

У края плато двое клонских наблюдателей с широкополосным ноктовизором на треноге вели оживленные радиопереговоры. Оба смотрели на экран, при этом один докладывал обстановку, а другой целился в невидимого противника, переключив управление своим автоматом на ноктовизор.

На мое появление они, к счастью, никак не отреагировали.

Я как раз спрыгнул на тропу, когда автоматчик снова открыл огонь.

Скупая очередь.

Далеко внизу сверкнули вспышки, завизжали каменные осколки. Нити зеленых минералов отозвались тысячами искорок.

Что я себе думал? Если клоны стреляли в Злочева, то, по всей логике, стоило мне появиться на тропе — и я должен был превратиться в их следующую мишень. Если же целью служил не лейтенант, а неведомый мне враг клонов — умно ли было сломя голову нестись к нему в объятия? «Враг моего врага — не всегда мой друг» — такова грустная правда астрополитики.

Благодаря нежданному явлению луны тропа оказалась залита призрачным световым сиропом. На расстоянии метров в тридцать пейзаж все равно превращался в нерасчленимую густо-серую массу, но по крайней мере розоватые извивы тропы под ногами я видел неплохо.

Каждую секунду рискуя подвернуть себе ногу, я бегом спускался к роковой табличке «ПРОХОДА НЕТ».

Прошипела высоко над головой и разорвалась среди деревьев-»веников» реактивная граната. Зайцем в мясорубке заголосила невидимая тварь.

«Не человек», — автоматически зафиксировало сознание.

Следующая мысль: «Ранен или убит?»

Я окончательно осознал, что где-то поблизости присутствуют существа, которые не относятся к надвиду homo sapiens variosus.

Из тени скальных ворот, за которыми начиналась Муть, мне навстречу шагнуло нечто горбатое, в две трети человеческих роста. Воображение мое разыгралось до такой степени, что в первую секунду я принял его за фантомный сгусток Мути, которая-то и есть истинный разумный властелин планеты.

Что поделать, все мы были маленькими! Все читали в школьных хрестоматиях о мыслящих океанах и наделенных коллективным разумом тучах ядовитой саранчи. Претерпевающей прямо на лету удивительные мутации, а как же.

Я стал как вкопанный.

— Кто здесь?!

— Са... ша... — прохрипело существо и сделало еще один неуверенный шаг.

— Костя! Живой!

Злочев ненавидел, когда его имя сокращали до русского «Костя», но за глаза мы все называли его именно так. Сейчас мне было не до «Костадинов».

— Саша... — выдохнул он, упав на колени.

Я присел перед ним, схватил за плечи.

— Ты ранен?

— Саша, важно...

У него не было сил держать голову, он говорил совсем тихо, глядя на носки моих ботинок.

— Исток существует...

— Какой исток?!

— Для наших... ГАБ... Никому... Запомни... Исток существу...

Он умолк. И сразу стал таким тяжелым, что я еле удержал его.

Над краем плато взревели поднятые по тревоге вертолеты. Пальба разгоралась — но стреляли, кажется, в основном с соседней горы.

Соображал я, однако, на удивление неплохо. Главное — быстро. Наверное, потому, что заранее приготовил себя к самому худшему.

Бережно опустив потерявшего сознание лейтенанта на спину, я тут же обшарил его карманы. Оставил в них только удостоверение военнопленного.

Добычей моей стали несколько мятых салфеток, крохотный цилиндрик (карандаш? ручка? фонарик?), пачка сигарет, носовой платок и горсть мелких тяжелых предметов (камешки?).

Все это я взял себе. Так было надо.

Я даже не проверил пульс Злочева! Я не кричал «Друг! Держись!»

Потому что вместо театральных подмостков подо мной была залитая кровью лейтенанта чужая земля.

С кровью уходила жизнь моего товарища, а с жизнью уходила Его Тайна. И если только ключом к ней не были слова «исток существует», то может быть — записка, схема, рисунок?

Я подумал секунду — и засунул Злочеву в нагрудный карман свои сигареты. В его пачке могло быть спрятано что-то важное, в моей — точно нет. Если клоны будут его обыскивать, отсутствие сигарет у заядлого курильщика вызовет подозрения и тогда возникнут лишние вопросы ко мне. Эх, не возникли бы эти лишние вопросы безотносительно к содержимому карманов Злочева...

В следующий миг нас накрыл сноп света из фар вертолета, который снижался в опасной близости от утесов. Боевых подвесок на вертолете не было, но эту птичку я не назвал бы безвредной. В открытой бортовой двери загукал автоматический гранатомет.

Я вскочил и замахал руками над головой. Пусть стрелки видят, что перед ними — русский офицер, а не местный неведомый враг.

— У меня раненый! Нужна эвакуация! — я орал так, что чуть не оглох от собственного крика.

Бестолковая трата сил. На вертолете и услышать меня было нельзя и, тем более, понять.

У меня за спиной — там, где при свете дня можно было видеть крутую щебенистую осыпь — послышалось нехорошее шуршание.

Я мгновенно обернулся.

Да-а-а, там было от чего потерять голову.

Муть, как я уже говорил, видна только изнутри. При взгляде извне невозможно заподозрить, что в двух метрах под тобой стелется верхний край первого слоя. Раньше так было всегда. И при свете дня, и в темноте.

Но за те несколько секунд, что я, отвлекшись от Злочева, сигналил вертолетчикам, все изменилось.

Под тропой провисли бескрайние крупноячеистые сети, сплетенные из крошечных роящихся частичек. То тут, то там наметились нанизанные на длинные нити сгущения, напоминающие картофельные клубни.

Эта апокалиптическая картина бесчинствующей материи стремительно теряла четкость, затягиваясь густой серой пеной, какой-то фантомной воздушной кукурузой, я не знаю как еще назвать эту дрянь.

Муть проявлялась. И она — наступала.

Итак, я обнаружил, что стою на краю безбрежного облачного моря. А в следующее мгновение стало ясно, что его поверхность постепенно приближается к тропе. Казалось, что это не Муть поднимается, а наша гора тонет в зыбкой нави — как торпедированный американский авианосец в волнах Персидского залива со знаменитого полотна Арцибашевского «Последний бросок на Юг».

Панический страх валил меня с ног, но я не мог позволить себе незатейливой роскоши бегства. Со мной по-прежнему был лейтенант Злочев.

Вот теперь я наконец проверил его пульс.

Да, жизнь в нем еще теплилась.

Кто не видел подступающей Мути — пусть меня осудит. Признаюсь откровенно: меня не обрадовало, что сердце моего товарища еще бьется. Потому что вся ответственность за его жизнь ложилась на мои плечи неподъемным грузом. Вынести его я не успевал — Муть должна была накрыть нас с головой минуты через две. Насчет ее безвредности в текущем качестве возникали серьезные сомнения.

И вот: убежать, бросив Злочева, — бесчестно. А как спастись вдвоем?

Спасибо клонским вертолетчикам, они вошли в мое положение. Трос эвакосистемы хлопнул меня по плечу в тот момент, когда Муть уже стала вровень с моими подошвами, а табличку «ПРОХОДА НЕТ» полностью поглотил лохматый отросток, выползающий из скальных ворот.

Попробуй еще этого лейтенанта подцепи...

Сперва — защелкнуть пояс... теперь — пропустить лямки через подмышки...

Пока я с ним возился, Муть сквозь ботинки начала лизать мне пятки. Какое-то двойственное ощущение — одновременно подмачивает и покалывает...

К сожалению, эвакосистема была у них только одна.

Ну хоть лейтенант в безопасности...

Не дожидаясь, пока они вытравят трос и отцепят Злочева, я дал волю чувствам. То есть — рванул с места на третьей космической скорости, стремясь поскорее уйти от Мути на своих двоих.

Я бежал наверх, уже не обращая внимания на слитный вой автоматов, которые теперь били с плато в три десятка стволов. В толще Мути ухали разрывы мин, реактивных гранат, вспышки выхватывали из ее клубящегося нутра уплотненные структуры, похожие на витые свечи...

Все это уже не впечатляло.

Не было у меня никакого «дурного предчувствия». Не было. Да и какие могли оставаться предчувствия, когда все самое плохое, как мне казалось, уже произошло?

Но приключение не закончилось.

Оторвавшись от Мути на расстояние, которое казалось мне безопасным, я, тяжело дыша, остановился передохнуть и прижался спиной к скале.

Удар!

Скала задрожала, как дерево на ураганном ветру.

При свете яркой вспышки я увидел, что рукава мои по локоть в крови.

Через секунду на скалу обрушился град мелких осколков. Рыская из стороны в сторону, промчалась по склону ревущей кометой вырванная взрывом турбина.

«Вертолет!»

Почему он разбился — не ведаю. Знаю одно: так погиб Костадин Злочев, лейтенант ГАБ.

Вопросы и ответы

Марина и Сергей Дяченко — Нас задолбали вопросом — «как вы пишите вдвоем»? Теперь же, с некоторым злорадством, разрешите переадресовать его вам.

Яна: В сорока процентах случаев мы говорим, что романы пишет Дима, а я только чай завариваю.

Марина и Сергей Дяченко — А в оставшихся шестидесяти процентах?

Дмитрий: В оставшихся шестидесяти — что все пишет Яна, а я только варю кофе. На самом деле, писать вдвоем совсем несложно. Нужно только знать своего соавтора так же хорошо, как знаешь себя. Ну а это как раз наш случай.

Марина и Сергей Дяченко — Вы всегда радуете глаз стильным прикидом. Что есть мода?

Яна: За «стильный прикид» — искреннее человеческое спасибо. Эстетика — наше хобби. В том числе, эстетика «фэшна». Для меня мода — это способ напомнить себе, что ты живешь в начале двадцать первого века, в стране Украине, в городе Харькове. А не, допустим, в древней Месопотамии времен Римуша, как начинает иногда казаться, когда очень уж долго пишешь о седой древности. Таким образом, мода — это способность оставаться актуальным, занимаясь при этом не слишком актуальными вещами наподобие византийской истории, футурологии XXVII века или средневековых манускриптов.

Марина и Сергей Дяченко — В таком случае, есть ли мода в литературе?

Дмитрий: В литературе мода тоже неразрывно связана со словом «сегодня». Ведь читающие люди читают всегда. Вот начинают они в детском саду с раскладки «Курочка ряба» и уже читают потом до самой пенсии. Сотни, тысячи книг прочитывает человек за свою жизнь. Ну и чем же читательское «сегодня» будет отличаться от читательского «вчера»? Вот для этого и существует мода. Чтобы читатель мог отслеживать этапы своего читательского пути. Например: «В студенчестве я читал Хемингуэя, потом увлекся Стругацкими, затем разочаровался в Бёлле, а сейчас читаю в метро Акунина...»

Яна: Добавлю, что каждый день рождает новые тенденции, в мир ежечасно приходит что-то небывалое. Естественно, должны быть книги, чувствительные к изменениям в культурном климате, и писатели, способные средствами литературы эти изменения оперативно отразить. Зачастую именно такие книги становятся модными. Ярчайший пример — последний роман Виктора Пелевина «Числа».

Марина и Сергей Дяченко — Кем хотели стать в детстве?

Яна: Хотела стать космонавтом. Для девочки это довольно нетипично. В каком-то смысле, моя мечта сбылась. Пишу романы о космосе...

Дмитрий: Мечтал о двух трудно совместимых судьбах. Во-первых, о карьере морского офицера (в конце которой виделись всенепременно золотые адмиральские погоны), во-вторых — стать историком. Адмиралом я, увы, скорее всего не стану. Но историю культуры в университете уже напреподавался вдосталь. Так что мечты сбылись — в известном смысле.

Марина и Сергей Дяченко — Как познакомились?

Дима: Мы жили в одном подъезде. Яна — на третьем этаже. Я — на пятом.

Яна: Поэтому познакомились на детской площадке перед нашим домом. По сути, в песочнице. Нам обоим было по шесть лет... Потом оказалось, что мы ходим в одну музыкальную школу, потом нас записали в один класс средней школы, затем — вместе учились в аспирантуре и, наконец, работаем на одной кафедре... Наверное, кто-то там наверху, я имею в виду, на небесах, очень хотел, чтобы мы обязательно встретились и подружились. И, так сказать, перестраховался с тройным запасом событийной прочности.

Марина и Сергей Дяченко — Как пришли к фантастике?

Дима: Когда мы были школьниками, фантастику любили и читали все. Пожалуй, это был единственный жанр, тотально востребованный подростками. Ну, думающими подростками. Или хотя бы думающими о себе, что они — думающие. Фантастика была бонтоном. Книги зачитывались до дыр, как величайшее сокровище передавались из рук в руки подшивки «Техники — молодежи»... «Химия и жизнь», «Знание — Сила», эти дивные ранние издания Стругацких... На всю жизнь запомнился образцово замусоленный «Путь на Амальтею», в котором не хватало последних пятнадцати страниц. Так и не узнал, чем там кончилось!

В общем, фантастику мы вначале просто читали. А на первом курсе принялись писать.

Яна: ...и поскольку оба были изрядными лентяями, то решили, что писать вдвоем проще, можно перекладывать на соавтора самые трудные эпизоды...

Марина и Сергей Дяченко — Многие отмечают, что ваши тексты эротичны. Вы согласны?

Яна: И да, и нет.

Дмитрий: Скорее нет, чем да. Я бы сказал: беспощадны. Да, в наших книгах много эпизодов, связанных с интимной жизнью героев... Но они, с моей точки зрения, не имеют прямого отношения к тому, что принято называть эротикой (или, скажем, порнографией — что, конечно, совсем не одно и то же). Скорее, это случай отстраненного фиксирования литературной «кинокамерой» некоей жизненной или исторической правды, которая редко бывает элегантной. А эротика — это ведь что-то элегантное, да?

Марина и Сергей Дяченко — Что такое любовь?

Дмитрий: Любовь — это когда мы вдруг начинаем видеть, явственно ощущать Божественное в человеческом. Самое мучительное и прекрасное из испытаний человеческой жизни.

Яна: Любовь, если идет речь о любви «недружеской», «неродственной» — это тяжкий крест, неся который, мы становимся чище и выше.

Марина и Сергей Дяченко — Есть ли норма и патология в интиме?

Яна: На мой взгляд, единственной патологией в интиме является отсутствие любви к своему партнеру. Если любовь есть, все остальное — норма. В противном же случае патологично зачастую выглядят даже обычные поцелуи. Наверное поэтому многим чувствительным людям становится тошно в тривиальных стриптиз-барах.

Дмитрий: Меня вот, кстати, тошнит от стриптиз-баров, от клубных «экзотических танцев»... Добавлю, что интим и любовь потихоньку перекочевывают из реальной жизни реальных людей в пространство фантазий — телевизионных, виртуальных, литературных... И это, увы, по преимуществу — патология.

Марина и Сергей Дяченко — Какое место в вашем литературном творчестве занимает культурология?

Яна: Не будь ее в нашей жизни, едва ли мы отважились бы писать фэнтези. Ведь чтобы писать о других мирах (где и культура, разумеется, другая) нужно знать не только местонахождение ближайшей пивной палатки.

Дмитрий: В конце концов, именно интерес к чужим культурам был в нашем случае первым толчком к творчеству. Точнее сказать, этот интерес поставлял нам материал для первых наших экспериментов. Ну и сейчас поставляет, разумеется, хотя это уже не воспринимается так остро: можно ведь, черт возьми, все строить на совершенно элементарных вещах, безо всякой «-логии».

Марина и Сергей Дяченко — Верите ли вы в реинкарнацию?

Яна: Как закоренелый буддист — да.

Дмитрий: Конечно, верю!

Марина и Сергей Дяченко — Кем хотели бы стать в следующей жизни?

Дмитрий: Очень хотел бы остаться человеком. Жизнь животных прекрасна только на рекламе сухих кормов.

Яна: Если подходить к вопросу реалистично, то до возможности родиться монахом в Тибете я в этой жизни едва ли дослужусь. Поэтому мечтаю родиться пианисткой и иметь выраженный музыкальный талант. Наверное, если бы он был у меня в этой, я, не задумываясь, предпочла бы литературе классическую музыку.

Марина и Сергей Дяченко — Космоопера… Почему? Что она дает вам?

Яна: Нет, ну космоопер мы отродясь не писали. Мы писали научно-фантастическую военную драму. Честное слово, это не стремление выпендриться игрой в слова, просто и впрямь есть разница. В том, что принято называть космооперой, в жертву экшену обычно приносится все или почти все. А вот, например, такие вещи, как процесс обучения в реальных военных вузах, вменяемые описания техники, серьезное конструирование культуры человеческого, но чуждого инопланетного государства, персонажи за пределами пресловутого малого типового набора...

Дмитрий: И все-таки: почему? Потому что нам с Яной очень хотелось написать книгу, которая понравилась бы нам до восторженного визга лет пятнадцать назад — то есть, когда мы были шестнадцатилетними. И мы такую книгу... ну, надеюсь... написали. Речь, конечно, идет о «Завтра войне». А что дает этот жанр? Дает ощущение полета, ощущение, что ты собственными глазами увидел будущее. И эта широкая перспектива, открывающаяся перед твоим мысленным взором, совсем не такова, как в фэнтези или историческом романе. Оказалось, что события, происходящие в России XXVII века и на ее космических границах, могут зацепить за живое!

Марина и Сергей Дяченко — Ваши дальнейшие планы?

Дмитрий: Честно говоря, отдохнуть.

Яна: Работа над романом «Без пощады» превратила нас в красноглазых невротиков. Нужно срочно принимать меры...

Марина и Сергей Дяченко — Ваши пожелания читателям?

Дмитрий: Навсегда оставаться читателями, не превращаясь в «чистых геймеров» и «нечитателей».

Яна: Я желаю каждому нашему читателю попробовать хотя бы однажды написать фантастический рассказ. Чтобы понять, почем фунт лиха...