НАНОША

— Андрей! — со вздохом сказала Наташа, глядя мимо меня, так что я поневоле насторожился. Использование моего полного имени вместо обычного «Андрюш» ничего хорошего не предвещало. Хуже могло быть только сказанное ледяным тоном: «Знаешь, Андрей...», или обращение по фамилии.

— Ната, одну минуточку! — взмолился я, хотя нуждался, если честно, в трех. Как минимум, трех минутах лабораторной тишины и уединения, когда никто не цепляется за твой локоть под предлогом, что «все нормальные пары» прогуливаются в парке под ручку, и не говорит тебе «Андрей!», подразумевая долгое и вряд ли приятное продолжение разговора. Как максимум, меня вполне бы устроили две-три недели относительного покоя: эксперимент входит в решающую стадию, скоро можно будет вздохнуть спокойно, высвободится время, в том числе на личную жизнь, а необходимость в серьезных разговорах отпадет сама собой... Плохо, что Наташа, это не понимает.

— Андрей, я устала, — сказала она.

— Давай присядем, — мгновенно нашелся я, засек краем глаза ближайшую скамеечку и с облегчением бухнулся на нее.

Та фаза операции, над которой я трудился в данную минуту, требовала полной сосредоточенности. Мой Наноша только-только нащупал лазейку между бронхиолом и примыкающим капилляром, лихо проскочил в нее в потоке кислородных молекул и теперь отчаянно загребал всеми жгутиками, пытаясь добраться до места назначения кратчайшим путем, то есть против течения легочной вены. Наноша очень старался, и я помогал ему, как мог своими шестью пальцами. Крошечные жгутики все-таки слабо приспособлены для подобной работы. Вот если бы... «Интересно, мечтают ли нанороботы о пиколастах?» — отстраненно подумал я, но вынужден был вернуться в грубую реальность: Ната чувствительно пнула меня коленом.

— Что? — вздрогнул я, провожая расстроенным взглядом Наношу, который из-за моей невнимательности только что отправился в круиз по малому кругу кровообращения.

Момент упущен, в ближайшие пару минут ничего интересного не предвидится. За исключением неутешительного для ушей и изматывающего для нервов.

— Ничего! — Наташа снова смотрела в сторону. — Раз в жизни вышел на прогулку с любимой женщиной, так гуляй!

Я послушно поднялся и пошел рядом с Натой, догадался даже галантно предложить ей руку. На жидкокристаллический экранчик, маленькое окошко в наномир, я почти не смотрел. Так, поглядывал одним глазом, чтобы знать, что с Наношей ничего не случилось за то время, пока я не в состоянии дотянуться до клавиш управления — рука-то занята.

Когда неровности под ногами стали слишком ощутимы, чтобы списывать их на дефекты асфальтового покрытия, я сообразил, что мы вышли из парка и идем по полю, кажется, чем-то засеянному.

— Смотри, какой цветок! — сказала Наташа, останавливаясь.

Сказала вполне умиротворенно. Видимо, прогулка на свежем воздухе пошла ей на пользу.

Я тоже остановился, практически сразу же, ну, может быть, шага через три-четыре, не без труда оторвававшись от захватывающего зрелища сталкивающихся друг с другом кровяных телец.

— Где?

— Уже нигде! — фыркнула Наташа, отпуская мой локоть, по ее тону было ясно, что я снова что-то испортил...

— Почему ты никогда ничего не замечаешь?

— Не замечаю? — опешил я.

— Именно! Ничего, кроме своих электронных игрушек! Уткнешься носом в экран и знай себе долбишь по кнопкам шестью пальцами, словно какой-нибудь паук...

— Я замечаю, — нерешительно возразил я. — У паука, например, не шесть пальцев, а восемь... В смысле — лап.

— Да какая разница! — Наташа возмущенно топнула ногой и бросила в меня очередное обвинение: — Ты даже не заметил, что у меня новая прическа!

— Разумеется, заметил — соврал я. — Вот этих голубых прядок сзади раньше не было. Кажется... Прическа у тебя очень... — Я отвлекся на долю секунды, в два касания направляя Наношу в нужное ответвление венулы. Наташа, похоже, это заметила и не стала добрее, даже когда я с грехом пополам закончил фразу: — ...замечательная.

— Очень замечательная? — переспросила она, после чего резко развернулась и, не разбирая дороги, зашагала в сторону быстро краснеющего, как Натино лицо, солнца.

— Ната, еще — минуточку! — в отчаянии крикнул я, чувствуя себя примитивным и неуклюжим, похожим на прототип Наноши. На ту, первую модель, которую мы называли «Микрошей», хотя уместнее было бы — «Микрозавром». Грубую и неповоротливую «Микрошу» невозможно было использовать там, где требовались особая точность: ни язвочку залечить, ни капилляр прочистить. Максимум, на что она годилась — взять соскоб с чего-нибудь толстого и, пардон, прямого…

Взглянув себе под ноги, я обнаружил смятую ромашку. К счастью, она на глазах распрямлялась, позволяя мне надеяться, что я не все вокруг безвозвратно испортил.

Я немного постоял, глядя, как ромашка кивает, прощаясь со мной, и побежал вслед за Натой, на бегу нажимая нужные клавиши. В ближайший час мне было крайне важно не удаляться от любимой женщины дальше, чем на тридцать метров. Ведь я хотел, чтобы она и дальше оставалась любимой и любящей.

####

На то, чтобы разговорить Наташу, ушла уйма времени и душевных сил. Еще больше того и другого потребовалось, чтобы выслушать ее ответ. Список моих преступлений, прегрешений и промахов оказался таким же длинным, как путь по нижнему кровеносному кругу, в дрейф по которому — и вновь из-за моей невнимательности — не так давно пустился Наноша.

Последним пунктом в списке значилось:

— И, наконец, твой дурацкий розыгрыш с духами! Я проснулась сегодня в таком настроении!.. За окном — солнце, птицы!.. И этот флакончик на столике!.. Чуть не расплакалась. Подумала: какая же я дура! Ведь уверена была: ты обо всем на свете забыл, кроме своей работы, а ты, оказывается, помнишь про наш особенный день!

— Конечно, помню — сказал я, покривив душой лишь самую малость.

Он действительно грозил стать особенным — сегодняшний день. Я, того и гляди, бездарно утоплю в реках крови экспериментальную модель, расплатиться за которую мне удалось бы не иначе, как продав квартиру и сдав всю до последней капли собственную кровь, а заодно и внутренние органы.

«Милая! — хотелось сказать мне. — Я все понимаю! Но нельзя ли, раз уж ты терпела так долго, отложить этот разговор еще на вот столечко? Этого времени мне как раз хватит, чтобы не промахнуться в третий раз. А потом... может, и разговаривать станет не о чем?»

Однако я ничего не говорил. Слушал.

— Я была тронута! Минут пять не решалась отвинтить пробку, любовалась флакончиком. Боялась: вдруг, запах не понравится, а ведь придется пользоваться, потому что подарок от тебя. Потом все-таки открыла. Понюхала, а там... Скажи честно, набрал горячей воды из-под крана?

— Не совсем, — уклончиво ответил я, добавив про себя: скорее, приготовил питательный раствор. Перенасыщенный пар, почти жидкость, представляющий собой идеальную среду обитания для крошечных рукотворных созданий.

Некоторое время мы молчали. Наконец, я почувствовал, что должен хоть что-то сказать, и промямлил:

— Извини меня. Это была действительно дурацкая затея.

А про себя подумал: «Однако нельзя не признать, что она сработала. Девичье любопытство плюс необъяснимое влечение к ярким безделушкам сыграло на руку и мне, и, даст Бог, всей науке».

Вслух я искренне сказал:

— Я хотел как лучше.

— И только-то? — удивилась Наташа. — Я тут изливаю душу битых полчаса, а ты в ответ говоришь: «извини» и полагаешь, что этого достаточно?

— Ну, извини за все, — предпринял я вторую попытку.

— За что, например? — спросила она, явно намереваясь проверить, достаточно ли внимательно я слушал ее душеизлияния.

— За все, — вздохнул я, чувствуя, что от покаяния не отвертеться. — За цветы к Восьмому марту и за дыру на обоях. За то, что постоянно путаю имена твоих подруг и за три зимних месяца не удосужился забрать из химчистки твою норку. За то, что иногда засыпаю, не дослушав рассказ о твоих трудовых успехах, и сам почти никогда не рассказываю о своей работе. За сегодняшние «духи», наконец, и за то, что ни разу не назвал по имени-отчеству этого... нашего... Черт! Можешь смеяться, но я опять забыл, как его зовут!

— Эдуард Игоревич, — в сотый раз терпеливо повторила Ната, и не думая смеяться.

— Бесполезно! — пожаловался я. — Это выше моих сил.

— Значит, ты готов признать свои ошибки, но хоть чуть-чуть измениться не собираешься? Выходит, мои проблемы тебя не волнуют?

— Почему же? Волнуют... — пожал я плечами, хотя на самом деле в эту конкретную минуту меня куда больше волновало, как бы не пропустить важную развилку в кровеносном трубопроводе. — И как раз сегодня я собирался... собирался...

— Так соберись, наконец! — Наташа решительно шагнула вперед и выхватила из моих рук плоскую коробочку с экранчиком и кнопками, действительно похожую на дешевую электронную игрушку. Вот только экран на жидких кристаллах — полноцветный, с поражающим воображение разрешением — был, пожалуй, чересчур хорош для игрушки, и уж совсем не игрушечными были действия, осуществляемые с помощью больших круглых кнопок.

Я заглянул Нате в глаза и, собрав всю волю в кулак, кое-как удержал в себе рвущееся наружу раздражение. Не зашипел, не скрипнул зубами и, слава Богу, пропустил первые пятнадцать фраз, которые так и просились на язык. Зато озвучил шестнадцатую, благо, в последнюю секунду я все-таки успел вернуть Наношу из застойного тупичка, примыкающего к воротной вене, и теперь мог не волноваться о его судьбе ближайшие две с половиной минуты.

— Хорошо, — почти спокойно сказал я. — Я готов исправляться. С чего начнем? Хочешь, я расскажу тебе о своей работе? Разреши-ка, я покажу... — И протянул руку.

Я готов был рассказывать о чем угодно, лишь бы поскорей вернуть себе пульт управления Наношей.

Уловка почти сработала. Ошеломленная моей внезапной покладистостью, Ната уже было протянула мне коробочку, но в последний момент опомнилась и строго предупредила:

— Только из моих рук!

— Х-хорошо, — повторил я, совершив еще один внешне незаметный душевный подвиг. — Давай из твоих. Видишь эту звездочку в центре экрана?

— Вот эту?

— Да. Это Наноша.

— Кто?!

— Наноша, — повторил я, неожиданно смутившись. — Это имя.

— Почти как у меня?

— Э-э... да, — я только сейчас заметил сходство. — Это наноробот. Или сокращенно — нанобот.

— Нанобот? — удивленным эхом отозвалась Наташа. — Не сильно-то его сократили.

— Это потому, что он и без того крошечный. Разглядеть его можно только в атомный микроскоп. Если миллиард таких нанош выстроить в колонну по одному, мы получим...

Я на секунду отвлекся, с замиранием сердца наблюдая, как Наноша, лишенный моего чуткого руководства, проходит сложный участок сосуда — и немедленно поплатился за это, получив твердым кулачком в живот.

— Не засыпай! — потребовала Наташа. — Так что мы получим?

— Что? — встрепенулся я. Наноша, к счастью, уже миновал критический отрезок, отделавшись, можно сказать, легким испугом. — Получим? Ах, да. Если выстроить миллиард нанош в затылок друг другу, мы получим эталон метра.

— Издеваешься?

— Нет. Удачно шучу. Думаю, можно не объяснять, какие возможности обретет современная медицина, когда на охрану человеческого здоровья заступят миллиарды таких вот умных, практически всепроникающих, а главное — абсолютно послушных нанош? А, моно? — повторил я тот же вопрос в дурашливой детсадовской форме, ожидая, что Ната в тон мне привычно ответит «нуна». Однако, ее ответ был, скорее, в духе затеянной мною лекции.

— А-а, — помотала она головой, — нано! В смысле, объясняй.

Мне оставалось только, подавив вздох, за оставшиеся тридцать секунд относительной безопасности Наноши попытаться хотя бы тезисно изложить основные пункты грядущего благополучия.

— Точнейшая диагностика без неприятных побочных эффектов. Доступ к любым внутренним органам без предварительного вскрытия. Операции без скальпеля. Прочистка и восстановление эластичности капилляров. Сращивание поврежденных синапсов. Прицельный артобстрел раковых клеток.

Неожиданно увлекшись, я готов был добавить по меньшей мере еще десяток пунктов, но Ната перебила:

— Ой, а это что?

— Сердце, — честно ответил я.

— Такое огромное?

— Да нет, самое обычное. Двенадцать сантиметров в длину, восемь в поперечнике, весит двести сорок грамм — сообщил я среднестатистические параметры, характерные для лучшей половины человечества, хотя и мне размеры сердца на экране казались значительно более крупными, чем какие-то среднестатистические. Что ж, надо признать, что в выборе лучшей половины мне крупно повезло. — Мы видим сердце с точки зрения Наноши. Представь, каким громадным кажется таракану обычный холодильник. Четырехкамерный.

— А... чье это сердце? — спросила Наташа, зачарованно глядя на сокращения сердечной мышцы.

И вот тут мне пришлось соврать. От волнения — довольно многословно.

— Ничье... Виртуальное. Я... отрабатываю кое-какие математические модели... В теории.

— А... И все равно мне как-то не по себе. На!

И Ната протянула мне вожделенный приборчик.

Очень вовремя! Еще бы пару секунд... Господи, да мое собственное сердце билось в этот момент, наверное, в учетверенном темпе.

«Ныряй!» — мысленно скомандовал я Наноше и подтвердил команду молниеносной четырехкнопочной комбинацией.

«Так, теперь влево».

«Уф-ф, перелет! Самую чуточку сдать назад. Та-ак...»

«И камнем вниз!»

Все.

В смысле — ура!

Я привел в действие активатор, вытер лоб рукавом и с интересом посмотрел на свои пальцы. После нечеловеческого напряжения последних минут они упорно не желали разгибаться.

— А почему картинка больше не движется? — спросила Ната, выглядывая из-за моего плеча, так что я через рубашку чувствовал доверчивое прикосновение ее щеки.

— Потому, что Наноша стоит на месте.

— Он нашел то, что искал?

— Надеюсь, — буркнул я.

— Ох, у меня от этих картинок прямо сердце... Как будто иголочкой... — призналась Ната, вызвав у меня приступ остаточного волнения с легкой примесью стыда. Хоть я и отлично знал, что сердце тут ни при чем.

Не сердце. Всего лишь вилочковая железа, она же тимус, правда, расположенная в той же области передней средостении.

— А, кстати, что он искал? — спросила Ната, ввергнув меня в задумчивость.

Мне так не хотелось говорить ей правду! С другой стороны, говорить неправду хотелось еще меньше.

Солнце светило только для нас двоих, и птицы где-то в вышине выводили свои трели словно в последний раз, а Ната стояла так близко и была такой теплой, что я... в общем, нашел способ уклониться от ответа.

####

— Смотри, какой цветок!

Ромашка была все та же и, к слову сказать, совершенно не выглядела пострадавшей, а вот реплика прозвучала уже в моем исполнении. И вообще, весь обратный путь я не уставал демонстрировать Нате цветы, бабочек, каких-то глазастых перламутровых жучков, словом, все элементы прекрасного, каким уж оно мне представляется. В душе я завидовал Наташе. Ведь она, с ее искусственно обостренным восприятием, ощущает окружающее гораздо полнее и ярче, чем простой смертный, вроде меня. И трепетание белоснежных лепестков ромашки, и потревоженную красоту выпорхнувшей из-под ног бабочки, и наливное яблоко припозднившегося светила, и не в очередь показавшуюся из-за горизонта луну, которая сегодня чудо, как хороша…

А уж каким привлекательным и остроумным, должно быть, кажусь ей этим вечером я! Еще бы, ведь активатор работает на полную мощность!

— Замечательный цветок, — согласилась Ната, наклонившись, чтобы вдохнуть восхитительный запах, о котором я, из-за своих убогих возможностей, мог только догадываться. — Да и ты сегодня какой-то... не знаю... непривычный.

— Это хорошо? — игриво осведомился я.

— Надеюсь... То есть, хорошо, конечно, вот только глаза у тебя как-то очень хитро поблескивают.

— Ничего не хитро, — возразил я и немедленно придал своему лицу карикатурно бесхитростное выражение.

Наташа прыснула, но не отступила.

— Хитро-хитро. Они у тебя хитрющие, как у кота! Это все из-за духов, да?

— Каких еще духов? — В своих потугах изобразить воплощенную бесхитростность я, наверное, уже напоминал жертву болезни Дауна. Призрак разъяренной валькирии, выбегающей утром из спальни и обвиняюще тычущей мне в лицо фальшивым флакончиком, мелькнул перед моими глазами и медленно растворился в напоенных летними ароматами сумерках.

— Тех самых. Признавайся, ты туда что-то подмешал?

— Горячую воду из-под крана, — не моргнув глазом, ответил я.

— Не ври! И не забивай мне голову своими микроскопическими роботами.

— Наноскопическими, — поправил я.

— Все равно. Никаких наноботов не существует! И атомных микроскопов, ха-ха! Понял, ты, эталон метра восемьдесят три? А вы в своем НИИ занимаетесь совсем другими вещами.

— Какими же? — всерьез заинтересовался я.

— Приворотное зелье варите! — выпалила она. — На ядерных электроплитках с реактивной вытяжкой. Только называете их еще заумнее. Смешаете болотную тину с купоросом, добавите лягушачьих лапок, а, чтобы все было по науке, бросите сверху щепотку этих... на «Р»... их еще голый мужик по телику рекламировал.

— Феромонов? — осторожно предположил я, отлично помня, как ее «город в Италии, сто процентов на Д», оказался в итоге Мадридом.

— Вот-вот!

— Ната, — вздохнул я, — все это чушь. Беспочвенные слухи, как раз для доверчивых читателей желтой прессы и покупателей «Магазина на диване». Не существует человеческих феромонов! Мы же не насекомые и не животные. Ради того, чего они добиваются своим специфическим запахом, мы вынуждены покупать модные костюмы и машины, а вы — по три часа в день проводить в спортзале, солярии и парикмахерской.

А про себя (похоже, это у меня уже в привычку входит) добавил: «Зато в наших организмах присутствуют кое-какие железы, которые вырабатывают своеобразный секрет. Секретный такой секрет, о действии которого абсолютно не догадываются поэты, слегка подозревают гомеопаты и доподлинно знают такие, как я, генералы невидимого фронта, не стесняющиеся экспериментировать со всем на свете. Даже с самим дорогим».

— Ну, не феромоны, так что-нибудь еще, — упорствовала Ната, которую я ни капли не убедил. — Боюсь, господин чернокнижник, я вас слегка разочарую. Никаких духов я не нюхала.

— Как это? — я остановился.

— А так! Не для того я по три часа в день провожу в спортзале, солярии и парикмахерской, чтобы спутать фирменный парфюм с дешевой подделкой. Зачем их нюхать, если и так видно, что внутри — никакие не духи. Так что, уж поверь мне, флакончик я распечатала о-очень осторожно и все время несла на вытянутых руках. Стало быть, никакое приворотное зелье на меня не подействовало. Вот! — победно закончила она и, не дожидаясь меня, пошла прямо по лунной дорожке.

Я стоял столбом, пока мою голову не посетила успокаивающая мысль. «Ну да, как же! А чье сердце мы видели на экране? Да и радиус действия приемника всего лишь тридцать метров. Так что не надо...» И я двинулся вслед за черной фигуркой, отчетливо выделяющейся на фоне неспешно штурмующей небесный свод луны, которая, как я уже говорил, была сегодня чудо как хороша!

3-4 апреля 2004