МОНСТРАМА

Лора Андронова

Ночь завершилась погоней. Люди выскакивали из домов, кричали, размахивали факелами. Вопящая толпа устремилась к лесу, наполнила его шумом и отсветами огня.

— Лови! Скорее! Он где-то тут!

— Сети, сети тащите! Вилы!

Все продирались сквозь чащу, и я продирался вместе со всеми. Не слишком торопился, но и не отставал, шел в самой гуще и — один. Всегда один.

Мне было плевать, чем закончится погоня. Я давно понял, что со дня казни Витольда надежда для меня исчезла.

— Ноги отмеряли шаг за шагом — медленно, неуклюже.

По привычке.

####

Когда я вернулся к костру, ребята уже встали. Либи расчесывала волосы: тщательно, локон за локоном, заплетая в косы самые длинные пряди. Эд колол дрова. Помятый со сна Вьюнок сыпал в котел крупу.

— Догнали? — лениво поинтересовалась Либи.

— Как же. Догонишь эту тварюгу.

Вьюнок хихикнул.

— Но старались — как проклятые, — добавил я.

— Уж особенно ты.

— С горбом сильно не расстараешься. Мешает, видишь ли.

Положив топор, Эд смерил меня взглядом:

— А что полез тогда?

— Все побежали, и я побежал. Нехорошо из толпы выделяться.

Первой расхохоталась Либи, потом — Вьюнок. Эд засмеялся последним — до него всегда не сразу доходило.

Оборвалось веселье разом. Из фургона выбралась Инта и направилась к кустам. На нее старались не смотреть: даже для «Монстрамы» дядюшки Типо Инта казалась... необычной.

— Что у нас сегодня? — спросила Либи, разбив колючую тишину.

Вьюнок положил ложку на траву и потянулся к карте.

— В двух часах пути — Грибища, — он задумчиво почесал кончик носа. — Последняя деревня перед Хребтом.

Либи нервно вздохнула.

— Думаешь, там может...

— Не знаю.

— Всякие слухи ходят.

— Сколько мы прошли? Тридцать, сорок миль?

— Считай все пятьдесят, — сказал Эд.

— Далеко от города.

— Могло ведь и не зацепить, — шепнула Либи. — А? Как ты считаешь, Райт?

Я молчал. Даже если она права — что это даст нам? Что даст мне? Только боль. Боль и одиночество. С кряхтением поднявшись с земли, я пошел к повозке. Следом струился запах пригоревшей каши.

* * *

Тот день преследовал меня неотступно. Центральная площадь Рены, сложенный по всем правилам костер.

— Жги! Жги!

— Огня!

Стража едва удерживала пьяную от ярости толпу.

— ...и прочих злодеяний приговаривается к сожжению! — отзвучал приговор.

Я стоял у самого помоста, придерживая за плечо связанного, одетого в балахон Витольда.

— Привести в исполнение!

— Я ничего не сделал! — заорал колдун. — Я не виноват!

Стражники подхватил его под руки и силком затащили на эшафот. Привязали к столбу.

— Я не виноват! Я всего лишь маг!

— Огня! — вопили люди. — Пали!

— Не надо! Я не виноват! — в третий раз выкрикнул Витольд и дернулся,

пытаясь освободиться от веревок.

Капюшон упал с его головы, открывая лицо.

* * *

Грибища тонули в дымке. Ближе к Хребту туман густел, темнел, делался непролазным и вязким, как болото. Говорили, что он живой и хищный, и что каждую ночь выплевывает тела тех, кто пытался пройти сквозь него.

Сквозь затянутое бычьим пузырем окошко фургона мгла казалась плотной, почти жесткой. Она гасила звуки, и мне приходилось напрягать слух, чтобы разобрать болтовню кумушек у повозки:

— ...Зверь страшенный. Когти, зубищи — как сабли.

— В Зеленопрудном его видели.

— Опять, говоришь, лютовал?

— А то! Почтарь сказывал: забрался на постоялый двор, девок до полусмерти напугал.

— Не покусал никого?

— Прогнать успели.

Я глядел на крестьян, ища подтверждение предположениям Либи, но запыленный пузырь делал всех одинаково безликими.

Толпа разрасталась с каждой минутой: зазывала из дядюшки Типо был отменный. Он напевал, пританцовывал и, не жалея ладоней, бил в бубен. К началу представления у фургона собрались все жители Грибищ.

— Сейчас перед вами выступит знаменитейшая в графстве Рена труппа! — выкрикнул наш хозяин. — Приветствуйте «Монстраму» дядюшки Типо!

Крестьяне захлопали.

— Первой на сцену выйдет Либи — волосатая женщина!

Представление пошло своим чередом. До меня доносились аплодисменты, топот, смех, похожий на ржание и ржание, похожее на смех.

— А теперь — Райт, человек-горб! — провозгласил Типо.

Когда я появился на крошечной дощатой сцене, все стихло: зрители поедали глазами мое нелепое, похожее на лопнувший орех тело. Потом раздался гогот.

— Вот умора!

— Ну и страшилище!

— Кубышка!

Я повернулся, демонстрируя себя во всей красе. Смотрите, чего уж там. Не в первой.

Люди напирали, желая протиснуться к самому помосту, и я видел их совсем близко. Видел лица, глаза...

Либи была не права. Они такие же. Такие же, как остальные. И им тоже приятно знать, что есть кто-то еще более уродливый, чем они сами.

— И гвоздь нашей программы: незабываемая, чудовищная, безобразная Инта! — объявил Типо.

Пятясь, я вернулся в фургон.

####

После обеда мы устроились у повозки. Пили липовый чай с печеньем, смотрели на опускавшееся к Хребту солнце. Это было нашей традицией — ждать часа казни вместе.

— Куда пойдем завтра? — спросила Либи. — В Левобережное или Смоковницу?

Типо шумно отхлебнул из кружки.

— В Левобережное. А потом — вокруг подножья.

Сидевший возле него Вьюнок кивнул:

— Пока все обойдем, можно будет и в Рену возвращаться, снова представления давать.

— И так — до бесконечности, — Инта куталась в покрывало, но и сквозь толстую ткань угадывались выросты на ее плечах, костистый гребень, спинные шипы.

Я молча смотрел на почти скрывшийся за горами алый диск. Чего мы ждали? На что надеялись? На то, что закат, изломавший однажды наши тела, залечит неизлечимое?

— Время, — негромко сказал Типо. Лишь у него были часы.

Либи вздохнула. Посмотрела на свои руки, покрытые густыми волосами.

— Ничего, — проговорил Эд, то ли утешая, то ли констатируя факт. — Ничего.

Кроша пальцами кусочек печенья, я смотрел на ведущую к Грибищам дорогу. Горло петлей захлестнуло отчаяние.

Парочку, спешившую к фургону, я заметил первым. Вытянул шею, с изумлением рассматривая гостей.

— Сперва я даже не понял, что меня в них поразило. А когда понял...

Они были похожи, как горошины. Кругленькие, глазастые, с роговыми панцирями на спинах.

— Здрасте! Ух, боялся — не успеем, — выдохнул мужчина. — Я — Ингус. Это Фрида.

Типо поднялся навстречу.

— Чем могу?...

Отерев пот со лба, Ингус выпалил:

— Возьмите нас в труппу! В «Монстраму»!

— Что?...

— Понимаете, мы тут одни такие, — он смотрел на дядюшку Типо с мольбой. — Совсем жуткие.

— Нас считают заразными. Проклятыми, — добавила Фрида. — Гонят ото всюду.

— Пожалуйста...

Либи с интересом разглядывала рубиновые в свете заката панцири.

— Мы в них прячемся, — торопливо объяснил Ингус. — Целиком. Показать?

— Не надо, — ответил Типо. Он уже представлял новую программу, прикидывал барыши и затраты. — Пойдемте, обсудим детали. Спокойненько, в узком кругу...

Увлекая гостей за собой, дядюшка пошел к фургону. Они уже почти скрылись за пологом, когда я не выдержал:

— Вы ведь близнецы?

Те переглянулись.

— Нет, — Ингус помог Фриде переступить через бортик, и повернулся ко мне: — Мы встретились два месяца назад. На ярмарке.

Его улыбка, заставила меня отвести глаза, спрятать лицо в ладонях. Только когда пальцы ожгло слезами, я понял, что плачу.

* * *

Даже теперь, после всего, что случилось с Реной, со мной, со всеми нами, мне страшно вспоминать лицо Витольда.

— Оно было нечеловеческим. Не отдельными чертами, а выражением, взглядом — потерянным, отрешенным, сиротливым. А покрытая чешуей кожа, похожие на мох волосы, наросты на лбу были лишь маской, обрамлением.

— Вы ненавидите меня, потому что я не такой, как вы, — тихо сказал Витольд. Змеиные глаза нехорошо сверкнули.

Я положил ладонь на рукоять меча, хотя и знал — оружием колдуна не возьмешь. Он был связан, но меня успокаивало другое. Нас было много — солдат, горожан, крестьян, приехавших поглазеть на казнь — и это делало нас сильными.

— Огня! — взвыл кто-то, и его крик подхватили остальные.

— Жги колдуна!

Палач потянулся к факелу.

— Если не остановитесь, каждый из вас узнает, что такое — быть мной, — прошипел Витольд.

Его не услышали. Торопливое пламя побежало по соломе, по пропитанному маслом хворосту.

— Огня! — ревела толпа.

Костер еще не потух, когда я почувствовал что-то странное. Заныла шея, закололо под ребрами. Я сорвал шлем. Голова казалась чужой, слишком большой и тяжелой.

— Вокруг раздавались вопли. Пытаясь освободиться от сделавшейся тесной кольчуги, я посмотрел на палача, на остальных стражников, оглянулся на зрителей.

Наверное, я закричал. Я не мог не закричать.

* * *

Ночью я вернулся в Грибища.

В домах было темно. Цепляясь за карнизы, я открывал ставни, заглядывал в окна и смотрел на лица спящих.

Я звал.

Когда вспыхнул свет, я спрятался изгородью. Смешной маленький горбун на ножках-веточках.

На улицу высыпали люди, такие похожие и такие разные — трехглазые, безносые, с перьями вместо волос — даже здесь, вдали от Рены, проклятье почти не ослабело. Каждый человек чем-то отличался от других — безобразным рогом посреди лба, ослиными ушами, хвостом. — Многоликая «Монстрама» покойного Витольда.

Все метались, и я метался вместе со всеми, выкрикивал ругательства и проклятья.

Я был счастлив. Я знал, что если похожий на черепаху человечек нашел себе подругу, то и у меня есть надежда. Я знал, что однажды кто-то посмотрит на меня без страха и смеха. Я знал, что однажды загляну в чужое окно и увижу за ним свое отражение.

Ноги несли меня все быстрее — по улицам, по дороге, по лесу. Меня не должны были поймать, ведь рано или поздно я буду бежать не один.