Я ПРИШЛА
Юлия Остапенко
Шум я услыхала, еще не дойдя до горницы: крик, потом отчетливый звук пощечины, снова крик и приглушенное всхлипывание. Я приостановилась на миг немного неловко было, в конце концов, кто я ему такая?.. Он снова что-то сказал, уже потише, а женщина опять всхлипнула. Служанку лупит? Не похоже. Жену или дочь, наверное.
Я подошла к низкой двери вплотную, стукнула, деликатно кашлянула.
Шум стих.
Кто там?
В голосе было столько раздражения, что я снова засмущалась. Захотелось развернуться и уйти впрочем, мне всегда этого хочется, ничего нового. Такая вот я трусиха.
Я.
Кто я?!
Вопрос, конечно, хороший, только ответа на него у меня нет. Для него, во всяком случае.
Поэтому отвечаю просто:
Я... пришла.
Он выругался, довольно грязно, я даже поморщилась не выношу брани. Подошел к двери, громыхая шпорами, с силой распахнул.
Кто такая? Что за черт! Стража где?!
Я окинула его взглядом. Невысокий, крепко сбитый, немного за сорок, а может, и моложе опрятная борода придавала ему солидности. Одет вульгарно шелк и золото. Не люблю мужиков, что наряжаются, словно девки на засватанье.
Там где-то стража, говорю, а сама смотрю на него и вижу, как краска медленно сползает с румяного широкоскулого лица.
Женщина слабо всхлипнула за его спиной. Он вздрогнул, будто плетью его хлестнули, слабо шевельнул посиневшими губами.
Вечно я смущаюсь в такие минуты. Откашлявшись, говорю:
Йед Аленски?
Он кивнул так странно, словно голова у него на веревочке. Я улыбнулась ободряюще: ну, ничего страшного, что ты так... Только он еще сильнее побелел от моей улыбки и когда же я научусь с людьми общаться? Непутевая...
Пустишь меня?
Он помотал головой (нет, нет, не пущу!), продолжая пятиться. Я пожала плечами и вошла, наклонив голову, чтоб не удариться о низкую притолоку.
Заплаканная женщина в простом домотканом платье стояла посреди горницы, поминутно всхлипывая и не поднимая глаз от пола. Жаль, жаль интересно, как бы она на меня смотрела.
Ашка, вон, прохрипел Йед Аленски, и женщина выбежала во внешние палаты, путаясь в подоле платья. Дверь прикрылась беззвучно вышколена девка.
Я прошла мимо трясущегося Йеда, плюхнулась на широкую скамью, спиной к забранному витражами окошку, закинула ноги на стол.
Ну что, князь, нальешь мне, или как?
Он засуетился, забегал, хватая кубки неуклюжими пальцами, бледнея с каждой минутой все больше. Я смотрела на него с интересом: понять пыталась, что же это. Чего он так боится.
Он поставил передо мной дубовую чашу, до краев полную густого вина, поклонился до земли. Я хохотнула от волнения, схватила чашу, поднесла ко рту. Сладкое, как первый поцелуй, вино полилось в мое пересохшее горло. Я выпила залпом до дна и, со стуком поставив чашу на место, посмотрела на осоловело моргавшего Йеда Аленски.
А что, князь, сказала весело, исповедаться станешь?
Он задрожал, как осиновый лист, едва не рухнул на колени, ухватился за край стола, потянул парчовую скатерть.
Куда! прикрикнула я, хватая ползущий кубок. Успокойся, князь, сядь.
Йед сел, схватился за голову волосатыми руками. Я потянулась к кувшину, подлила вина ему и себе, легонько чокнулась с его бокалом.
Пей, полегчает. Пей, говорю.
Он схватил кубок, словно только и ждал приказа, судорожно отпил. Потом, несмело глянув на меня и увидев мою улыбку, прохрипел:
Так ты... пришла...
Пришла, ну да, не видно, что ли?
Уже... Так... скоро.
Я хмыкнула, поднесла кубок к губам, пряча замешательство.
Когда велели, тогда и пришла. Я не выбираю, князь, не в воле моей. А ты не ждал?
Он вскочил, распрямил могучие плечи, взглянул на меня почти с негодованием.
Да как же такое ждать можно!
И то верно, пробормотала я. Он как будто заметил что-то, подвинулся ко мне, в глазах полыхнула надежда.
А может... отсрочить... хоть на годик, хоть на полгодика...
Побойся бога, князь! Куда уж откладывать? Пора.
Он снова сник, снова уронил голову на руки. Я потягивала вино, молча разглядывая Йеда. Только сейчас увидела плеть у пояса и невольно поежилась.
Расскажи-ка мне, князь.
Я всегда так говорю мне интересно. Я их собираю. Судьбы эти, сказки-рассказки. Такого, бывает, нагородят. Потом хохочем с подружками. Особенно здорово, когда они пугаются. У таких сказки самые интересные.
Йед Аленски вздохнул тяжко, проговорил:
Да что, сама знаешь... Убил...
Вот скукотища… Спрашиваю уже из чистой вежливости:
Кого убил?
Братьев... старших... Я ж меньшой был в семье, и пятеро братьев. Им войско, власть и хоромы, а мне бык да корова... Ну и...
Уже интересно:
Зарезал?
Зарезал младших... Старшего, Витта, отравил... Он мужик был крепкий, его сталью не убьешь......
Чем отравил? Ярью-медянкой?
Полынью...
Зря, ярь-медянка лучше берет.
Снова его затрясло, часто-часто. Крупные, как горох, слезы покатились по круглым небритым щекам.
Ну, а еще что?
Сестрица...
Сестра? А она что?
Уже ревет в голос, как дитя малое, слезки размазывает, захлебывается.
В жены... взял...
Лупцуешь?
А то...
Это она, что ли, зареванная?
Кивает, а плечи трясутся, меня аж саму трясти начало. Не люблю мужских соплей.
Это ты, брат, зря! Баба она ведь тоже человек! Какой-никакой, а человек!
Я... я исправлюсь... я правда... я так не... буду... больше-е... Милая, милая моя госпожа, ну позволь мне еще... разочек...
Поигрываю кубком, задумчиво поджимаю губы...
Йед Аленски вздрогнул, выпрямился, перестал реветь. Утер мокрое лицо рукавом кафтана, посмотрел с надеждой.
Вздохнув, ставлю бокал.
Прости, князь. Нельзя.
Толкаю ногами стол, летят кубки, тарелки, вино черным фонтаном брызжет на стены и скатерть...
Йед Аленски поник плечами, качнулся, попробовал встать. Посмотрел на меня пустыми глазами, охнул, схватился за сердце. Плетка у его пояса слабо шевельнулась, словно сама по себе.
Я встала, перевернула обмякшее тело, пощупала пульс на шее. Хорошо, что все произошло быстро. Не так уж плох этот человек. Братоубийца и домостройщик, но не так чтоб совсем душегуб. Я и хуже видала. Немного, но видала.
Я подняла с пола куриную ножку, задумчиво впилась в нее зубами. Всегда мне после этого есть хочется, просто до ужаса. Особенно когда мне приходиться становиться смертью. Часто что-то в последнее время. А когда я любовью становлюсь, очень хочется пить, особенно, если любовь последняя. Вообще у каждого пришествия свои чудачества. Когда я победа, смешинка почему-то нападает. Хохочу и хохочу, остановиться сил нет.
Больше всего я люблю быть надеждой. В плохие места, правда, прихожу тогда в камеры смертников да в больничные палаты но только скажу: «Я пришла», и на душе так легко становится, ярко. И не надо мне ничего больше, лишь эту яркую легкость. Только в последнее время все реже и реже я становлюсь надеждой. Люди циничные пошли, напуганные, злые. Все смерти своей ждут, погибели, предательства. Как вот этот бедолага. Хорошего ждать не решаются. Невдомек им, что, ступая за порог и говоря «Я пришла», не знаю я сама еще, чем пришла. Чем вы видеть меня решите, тем я для вас и стану. И не в моей это воле в вашей. Все, что я могу прийти.
Я догрызла ножку, швырнула кость в угол, лихо гикнула. Скрипнула дверь, потом половица. Я вскинула голову. Увидела огромные красные глаза и опухшее от слез треугольное личико.
Ощутила удар под сердцем, вот тут...
Встала.
Ашка Аленски?
Она слабо кивнула, тоненько, тихо охнула.
Я пришла.
Интересно, чем я буду для нее?
|