ДЕВЯТОЕ МАРТА

Взрыкивая расхлябанным мотором, автобус мчался по заснеженному городу. Водитель торопился в парк и старался проскакивать пустующие остановки: все-таки сегодня праздник, хотелось попасть домой пораньше.

Ему не везло. Хоть район и считался спальным, все равно на каждой остановке кучковались группки веселых и пьяных людей: парни с бутылками, по одной в каждой руке, девчонки с охапками цветов… Они смеялись, от избытка молодых сил висли друг на друге. Восьмое марта сегодня: самое время веселиться.

В открывшиеся двери ввалилась теплая компания — человек десять. Расселись по креслам, благо автобус полупустой, не обошлось без возни: кто-то из парней пытался усадить к себе на колени сразу двух девчонок.

— Подожди! Ну, подожди же ты!

Девушки заняты. У одной в руках сотовый телефон, видимо сегодняшний подарок. Аппарат сложный, кнопочек много, надо во всех разобраться.

Наконец, все устроились, и сразу же начался веселый, с подколками спор. Решалась сложная проблема: как в латинской транскрипции писать «я» — «ja», «ya», или «ia». Похоже, подружки добрались до SMS-функций и собирались теперь осчастливить кого-то эсэмеской.

— Надо через этот, как его, ну, «игрек», как русское «у», короче…

— Тогда получится «и-а», че ты ослик, что ли?

— «И» с хвостиком ставь, я видела, так немцы пишут!

Парни ржут.

— Без бутылки не разберешься!

Эх, ребята, мне бы ваши проблемы! Я прижался лбом к холодному стеклу, смотрел на чуть присыпанные снегом тротуары, необычно яркие, в ореоле цветных кругов, фонари, вечернюю иллюминацию витрин и немногочисленных в этом районе реклам.

Взрыв смеха за моей спиной — кто-то из парней рассказал разухабистый анекдот. Пошлый, на грани армейского юмора. По-хорошему — не для женских ушей, но сегодня можно — сегодня все веселы, чуть пьяны и раскованы.

Кроме меня. Я не улыбаюсь вместе с ними. Не с чего.

Завтра девятое марта, и я снова уйду. Пока еще не знаю, каким способом: судьба, если это, конечно, она, весьма изобретательна. В последний раз меня сбила невесть откуда взявшаяся на пустынном проселке «Волга». А до этого обошлось без постороннего вмешательства, просто потемнело в глазах, мир крутанулся пару раз и…

Инфаркт? Кровоизлияние в мозг?

А три или четыре раза назад, помнится, меня прикончили совсем уж экзотично: взорвался газовый коллектор под ногами.

Впрочем, я могу и ошибаться. Разглядеть собственную смерть в подробностях мне не удалось ни разу. Как и никому, наверное, в этом мире. По крайней мере, никому, кто смог бы потом об этом рассказать. Проявившись снова, я пытался отыскать в газетах и милицейских сводках сообщения о СВОЕМ происшествии. Не получилось. Выяснилась подробность, которую при иных обстоятельствах можно было бы назвать забавной. На второй раз у меня появились смутные подозрения, а на третий они превратились в уверенность.

Я же помню свою прежнюю жизнь.

В начале — ничего необычного, все как у других. Языковая школа, неудачная попытка поступить в институт, два года службы на Алтае, потом худучилище, полуголодная богемная жизнь, скитания по друзьям и женщинам-однодневкам, наконец, первые заказы, мастерская… В столице прижилась мода на антикварную мебель, и мои акции поползли вверх. Да, забыл сказать: я — реставратор, столяр-краснодеревщик, в последние лет пять эта профессия опять стала денежной.

Так все и шло до марта две тысячи второго. Странный год, год-перевертыш. Сейчас я, конечно, могу сказать, что чувствовал нечто странное, приближение каких-то событий… но это будет ложь. Ничего я не чувствовал, жил, как жилось… Пока не умер в первый раз. На следующий день после женского дня, после трех огромных букетов, уютного застолья с французским белым «Шато д’Ор»…

Парадоксально, но когда я ожил — в памяти сохранилось все до последней секунды. Я помнил, как тот чернявый с быстрыми глазами вытащил из-за пояса серебряно-матовый пистолет. Со всех сторон набегали крепкие парни в камуфляже и штатском, чернявый затравлено озирался, ствол дергано перемещался вместе с его взглядом. Не помню, кто выстрелил первым, но неожиданно по ушам вдарило звонкими хлопками, в воздухе кисло потянуло порохом. Что-то горячее стукнуло меня в грудь, и сразу же навалилась боль и темнота.

Я все это помнил. И долго еще бегал потом, искал ТО место, даже приходил на Петровку, пытался там что-то доказывать. Боюсь, меня сочли не совсем нормальным. На второй раз я уже почти не удивлялся. Но, ожив, первым делом спустился в штукатуреную сырость подземного перехода (место было незнакомым, лишь потом на вывеске ближайшего дома я прочел: «Нахимовский проспект») и купил в киоске Роспечати газету. Число меня поразило: четырнадцатое мая две тысячи первого. Я долго пытался это осмыслить. Самое забавное, что все мои друзья, контакты, знакомые остались прежними, ну, разве что, чуть-чуть, самую малость непохожими. А может, мне так казалось... Лето, осень и даже зима позднее развивались уже по другому сценарию, но девятое марта я снова не пережил.

В третий раз я очнулся посреди бульвара на Чистых Прудах. На меня никто не обращал внимания, из чего я заключил, что не появился из воздуха, а все время был здесь: шел человек по каким-то своим делам, остановился на секунду: голова закружилась или вспомнил что-то. Мало ли. Было теплее, чем в прошлый раз. Солнце ощутимо пекло, легкий ветерок гнал по улицам пушистый тополиный пух. Продавец газет у метро обмахивался своим товаром, на его лбу выступили крупные капли пота.

— Сегодняшняя газета есть?

— Завтрашний «МК» есть! Десять рублей. Хотите?

Я хмыкнул про себя — тоже мне, продавец будущего. Порылся в карманах — деньги были.

«Комсомолец» оказался от седьмого июня. Наверное, я сильно переменился в лице, продавец спросил с тревогой:

— Что с вами? Печатный брак? Да нет проблем, не волнуйтесь — я заменю!

Я не отвечал, и он продолжил:

— А-а! Вы первую страницу смотрите! Хреново, что наши проиграли, да?

Продавца я больше не видел, к Чистым прудам с тех пор меня ни разу не заносило.

Постепенно я привык. Девятое марта — край, конец пути. И назад, в две тысячи первый, май или июнь… Самое раннее — второе мая, самое позднее — девятнадцатое июня, когда я очнулся на каком-то пустыре в Алтуфьево. Я верчусь в бесконечном странном круговороте. Хоть бы какой-нибудь знак, самый туманный, пусть просто намек, — я пойму. К сожалению, ничего…

Помню, фильм был похожий, с Биллом Мюреем — «День Сурка», там герой попадает в похожую историю, но он вращается вокруг одного дня, не то, что я.

Да, я привык. Поначалу было страшно жить целый год как все, ничем не выделяться, и каждую секунду, каждый ничтожный миг ЗНАТЬ, что очень скоро ты неизбежно умрешь, и все закрутится по новой. Я даже ходил в церковь исповедаться, хотя никогда не был верующим. Священник выслушал меня молча, ничего не сказал, лишь осенил крестным знамением. А когда я чуть ли не на весь храм завопил:

— Скажите, батюшка, что мне делать!!

Он ответил тихо-тихо, словно самому себе:

— Ищи, сыне, и да обрящешь…

Автобус тормознул на перекрестке. Водитель, скорее всего от скуки, включил запись. Вкрадчивый голос сквозь шипение и треск принялся увещевать:

— …не забывайте оплачивать свой проезд и сохраняйте билет до конца… считается пассажир, не оплативший проезд до следующей… Абонементные талоны имеются в продаже у водителя в любом…

Попутчики встретили маленькую речь взрывом смеха и едких замечаний. Автобус тронулся. Динамики еще немного похрипели и умолкли.

Я вспомнил, как проявился в последний раз. Тогда я очнулся в салоне троллейбуса, не успел толком прийти в себя, а над головой вот также неожиданно зашипело:

— Следующая остановка — метро Щелковская, автовокзал. Конечная.

Троллейбус был набит людьми, меня вынесло наружу монолитом разгоряченных тел. Без какого-либо интереса, скорее по традиции, я привычно купил газету. Двадцать третье мая.

Механический голос вывел меня из задумчивости. Автобус мне надоел. Хватит. Я поднялся, прошел через весь салон к задней двери. Молодые люди тем временем разобрались с мобильником, разбились на пары и самозабвенно целовались. Я перешагивал через вытянутые ноги, неуклюже хватаясь за ременные петли. Автобус дернулся, и я все-таки не удержался, споткнулся.

— Эй, куда прешь?! — голос был тот самый, что рассказывал анекдот.

Я оглянулся. Молодое, по-детски курносое, но жестковатое лицо, небритый по последней моде подбородок. В маловыразительных темных глазах — недовольство.

— Извини, друг…

Несколько секунд он еще бычился, но веселье все же пересилило, да и подружка шептала на ухо что-то успокаивающее.

— А-а-а, ладно. Х...ня. Все нормально, мужик, вот выпей, если хочешь, — он протянул мне початую бутылку «Ярпива».

— Спасибо…

Автобус остановился, двери с треском распахнулись.

— Спасибо, друг. Я бы с удовольствием. Но… пора.

Извинительный жест, прощальный кивок и, прогрохотав по ступеням толстенными подошвами своих «гриндеров», я спрыгнул на снег, чуть не столкнувшись в дверях с квадратным типом в кожаном прикиде. Оглянулся, помахал парочке рукой на прощание. Автобус, приветливо обдав меня сизым бензиновым перегаром, неуклюже покатился дальше. На остановке было пусто, только одинокая фигурка пряталась в самой глубине. Наверное, бомж — отсюда не разглядишь.

И все же что-то привлекло моё внимание. Наверное, скорчившееся человеческое существо на скамейке. Сделав вид, что меня заинтересовало объявление, неаккуратно прилепленное к фонарному столбу, я подобрался поближе.

Бог мой! Да это девушка! Голова опущена, длинные волосы закрывают лицо, не по сезону тоненькая дубленка… Она обхватила руками плечи, которые то и дело вздрагивали. Может, от холода. Только мне почему-то сразу показалось — от слез.

Так. Теперь я уже не мог уйти. И хотя у самого настроение было — в самый раз для петли (кстати, интересно будет как-нибудь попробовать), начиная разговор с девушкой, я постарался добавить в голос максимум оптимизма:

— Разве можно плакать в такой день? Это же твой праздник!

Девушка вздрогнула, подняла на меня глаза. Несмотря на скудное освещение, я заметил, насколько они необычные. Глубокие, темные, словно два — будь проклята моя тяга к затертым цитатам! — бездонных омута. Сейчас в уголках глаз притаились прозрачные слезинки.

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №12(16) за декабрь 2004».