ЛАМИЯ

Морак Л. Кальдерон

Ночь опустилась на город резко и сразу, как черное бархатное покрывало падает на тесную клетку с попугаями. Дневной шум утих, но наступление темноты не мешало торговцам и любителям платных удовольствий. Полная луна оторвалась от горизонта и повисла в небе ноздреватым кругом козьего сыра. Звезды рядом с ней стали казаться мелкими и колючими.

Камни, впитавшие за долгий день ярость южного солнца, медленно возвращали тепло. Прохладно на улицах станет только перед самым рассветом. Сейчас горожане готовились отойти ко сну. Люди спасались от духоты, как могли: кто-то открывал настежь все окна и двери, кто-то занавешивал спальни мокрыми тряпицами, кто-то ставил рядом с кроватью бадью с водой. Обеспеченная публика на жаркие летние месяцы перебиралась за город, на виллы. Летом Палатинский холм пустел; в столице оставались лишь те, кого удерживали дела.

Фелисанта, жена сенатора Григоровиуса, махнула рукой служанкам, копошившимся в детской. Рабыни в спешке удалились, шурша подошвами. Дверь оставили открытой. По комнате гулял сквознячок, шевеля подвешенные к потолку влажные кисейные шарфы. «Нужно будет оставить здесь кого-нибудь, — подумала женщина, — смачивать ткань». Нянюшка ввела зевающих, сонных дочерей. На их коже блестели капли воды: детей только что искупали.

— Ну, как? — Наклонилась к ним мать. — Вы заснете прямо сейчас или вам нужна сказка?

— Не нужна, — ответила за них няня. Пышная, пахнущая молоком, морем и свежим хлебом. — Ваши красавицы весь день провели у моря. Из воды не вылазили.

— Еще бы! В такую жару…

— Много купаться — вредно, — заявила няня тоном, не терпящим возражений. Другую служанку за такой тон немедленно растянули бы на заднем дворе, но эта женщина нянчила саму Фелисанту, и ей многое дозволено. — К тому же там был Протей.

— Аполлоний? — Ахнула сенаторша. — И как он?

— Как всегда, — буркнула нянюшка. — Плескался в воде, как щенок.

— А говорят будто…

— Мало ли что говорят, — ловкие руки няни обтирали детей, которые вовсе не хотели отправляться в постель. — Вомпер, оборотень… базарные слухи повторяете, госпожа Фелисанта.

— Но ведь…

— Детям кошмар приснится, — продолжала ворчать женщина. — Муж ваш весь в делах, весь в работе…

— Ты чем-то упрекаешь меня, няня? — Фелисанта скрестила руки на груди. Кисейная туника обтянула пышную грудь. — Я верна мужу.

Толстуха вздохнула — и по спальне пронесся ветер посильнее сквозняка:

— В чем я могу тебя попрекнуть, сизая голубка?

— Тогда не говори об этом больше!

— Не буду, — нянюшка накрыла девочек простынями.

Фелисанта подошла к дочерям и поочередно поцеловала их в лоб. Подняв голову, она заметила, что служанка развешивает обереги рядом с раскрытыми окнами:

— Что это она делает, няня?

— А то не видите, госпожа Фелисанта.

— Ты разве забыла? Василевс запретил!

— Запретил, запретил, — кивнула толстуха. — К пифиям не ходить, оберегов не вешать… не глухая, слыхала глашатаев на базаре. Только вот говорят — ламия в городе завелась.

— Мама, а что такое ламия? — Спросила сквозь дрему старшая из дочерей.

— Неважно, детка, спи. Нянюшка, пойдем отсюда, — сенаторша уцепила толстуху за локоть и увлекла ее в коридор. — Что за глупости ты городишь? Какая ламия?

— Обыкновенная. У взрослых кровь пьет, детей живьем съедает. О ваших же дочках забочусь, госпожа Фелисанта. Они мне как родные внучки, — всхлипнула женщина, обидевшись.

— Ну ладно, хватит, — Фелисанта похлопала няню по руке. — Это только страшные сказки. Ламий нет, и вампиров нет…

— А Протей?

— Ты же сама сейчас сказала — базарные слухи.

Женщины, держась рядышком, шли по коридору, который пересекал весь дом. Теплый ветер, врываясь в распахнутые окна, развевал иссиня-черные волосы Фелисанты. Служанка, развесив обереги, тоже ушла из спальни, задув светильник. В окно заглянула круглолицая безглазая луна. Девочки, утомленные морем и солнцем, сладко спали. От намоченных водой кисейных занавесей веяло прохладой.

Внезапно с крыши на каменный наличник спрыгнуло странное существо, бесшумно влезло на подоконник и с тихим хихиканьем принялось теребить обереги. В неверном свете луны угадывалось худое тело, измазанное в грязи (хотя дождей не было почти месяц), поблескивали чешуей странно изогнутые конечности. Темная грива существа сбилась в колтуны, глаза горели лихорадочным блеском. Пальцы, дергающие обереги, заканчивались длинными изогнутыми когтями, которым позавидовала бы крупная кошка. Изо рта выглядывали огромные клыки.

Ноздри твари затрепетали, учуяв спящих детей. Существо попыталось перебраться в комнату через подоконник, но его что-то остановило. Поняв причину, тварь тонко взвизгнула, негодуя: она могла только дотрагиваться до оберегов, изрезанные рунами костяшки не шли ей в руки, а кожаные шнурки служанка завязала так, что сдернуть оберег с вбитого в стену гвоздя было невозможно.

Старшая из девочек, разбуженная возней, открыла глаза.

Словно по мановению волшебной палочки существо преобразилось. Исчезли клыки и когти, грязь и колтуны. От чешуи не осталось и намека. Теперь на подоконнике сидела юная красавица в длинной кисейной тунике. Сквозь белую ткань просвечивало алебастровое тело.

Разглядев ночную гостью, ребенок спросил:

— Тетя, ты кто?

Девушка улыбнулась и склонила голову набок. Правой рукой она поманила малышку к себе.

— Ты новая служанка, да?

Незнакомка кивнула и поставила на подоконник длинные узкие ступни.

— Няня сказала, что в городе завелась ламия. Ты знаешь, что такое ламия?

— Конечно, знаю, — голос девушки оказался высок и нежен, как дыхание свирели. — Подойди поближе и я тебе расскажу.

Девочка соскользнула с кровати и, шлепая босыми ногами по каменному полу, подбежала к окну. Задержалась в прорисованном лунным светом квадрате:

— А ты не боишься упасть? Няня говорит, что здесь слишком высоко, чтобы рассиживаться на подоконнике.

— Зато отсюда видно много интересного, — улыбнувшись, красавица повела рукой: — Подойди — и увидишь.

Девочка послушно шагнула ближе. Длинные цепкие руки тут же обхватили ее за талию, приподняли, поставили на подоконник. Пристальный взгляд — и девчушка обмякла, став похожей на тряпичную куклу. Перекинув ребенка через плечо, существо, вновь принявшее свой истинный облик, исчезло.

Так же, как и появилось: без следов.

####

— Ну, это уже никуда не годится! — Рослый мужик, косая сажень в плечах, с размаху ухнул кулаком по столешнице. Дубовые доски толщиной с ладонь затрещали, но не сломались. — До сих пор эта тварь только по Нижнему городу шастала, а теперь и на Палатин забралась!

— Наверное, там мясцо пожирнее, — буркнул кто-то из посетителей.

— Чего ты бушуешь, Леодий? — Усатый корчмарь тяжело опустил на стол глиняный жбан с пивом и кружку. — Можно подумать, зверюга к тебе в дом заявилась!

— Не в мой, — тряхнул головой богатырь, соглашаясь. — Не в мой. Но если защитить себя не могут даже там… что уж говорить о нас, простых смертных?

— А ты не говори, — спокойно, но от души посоветовал корчмарь, принимая оплату. За столами рассмеялись.

Некое подобие улыбки скользнуло и по губам высокого стройного человека, облокотившегося о стойку. Выгоревшие добела волосы были острижены коротко, как у военного или патриция. Серебристо-голубые проницательные глаза взирали на окружающий мир высокомерно и с подозрением. Когда он переменил позу, светлая туника не сумела скрыть игру великолепных мышц.

— Да, — сухо заметил человек. — Девочку жалко. Еще вчера я видел, как она резвилась на берегу…

Смех замолк, словно по команде. Разношерстная клиентура пристыженно уткнулась носами в кружки с пивом и медовухой. Леодий смерил одобрительным взглядом неожиданного помощника:

— Ты еще кто?

— Вряд ли ты меня знаешь, — небрежно заметил человек. — Я редко бываю в Вечном Городе.

— Вояка, что ли? Садись сюда, вояка… сдается мне — тебе тоже не по нраву, что всякая нечисть здесь по ночам шастает.

Высокого не пришлось долго уговаривать: прихватив со стойки оловянный кубок, он занял место напротив Леодия.

— Может, скажешь, как тебя зовут?

Незнакомец хмыкнул:

— В разных местах меня величают по-разному. Здесь я известен как Протей.

Сидевшие за соседними столами мужики недоверчиво зашумели. Имя Протея окружали разные слухи, и самый безобидный утверждал, что этот сильный загорелый мужчина — вампир.

Пристально глядя в расширившиеся зрачки богатыря, Протей отхлебнул из кубка. Над верхней губой застыли рубиновые капли.

— Это красное вино, — спокойно прояснил он недоумение окружающих. — Может, мне еще кусок жареного мяса съесть?

В ровном голосе слышалась осязаемая угроза, обещавшая пару неприятных минут всякому, кто примет это предложение за чистую монету.

— В одном ты прав, Леодий, — сухо заметил мужчина. — Ламии все равно, в чей дом забираться. Обычно она предпочитает маленьких детей… желательно девочек. Но это, как говорится, только при полном пузе. Голодная же ламия харчами не перебирает.

За столами зашушукались. Уши Протея невольно задергались, ловя обрывки фраз: «…пьет что-то красное…», «…да не вино это, врет он все…», «…откуда он все это знает…», «…да потому, что сам такой…».

Леодий, глухой ко всему, что творилось за его спиной — если дело происходило не на арене — шумно отхлебнул из кружки:

— И что, нет способа извести гадину?

Протей равнодушно пожал плечами:

— Есть, конечно.

— И какой? — Спросил проходивший мимо усатый корчмарь. Он, как водится у хозяев подобных заведений, все видел и все слышал. — Осиновый кол в сердце?

Похожий на патриция мужчина приподнял бровь:

— Никак вы на охоту собрались?

— Может, и собрались, — буркнул богатырь, — тебе-то какое дело?

Оловянная посудина со стуком опустилась на деревянную столешницу; вино выплеснулось, смочив окружающих кровавыми брызгами.

— Верно, дело это не мое. Но и не ваше тоже, — четко разделяя слова, вымолвил тот, которого весь Царьград называл Протеем. Кем его только не считали — вампиром, оборотнем, бродячим магом… Молва сходилась на одном: Аполлоний по прозвищу Протей — чрезвычайно странный человек.

— Почему не наше? — Леодий съежился под ледяным взглядом серебристо-голубых глаз. По его спине пробежала целая толпа мурашек. — Ты сам сказал: ей все равно, в какой дом забираться…

— Потому что для ламии все вы — просто свежее мясо, — Протей назвал хищницу без суеверной боязни. — И легкая добыча. Потому что никто из вас не знает, как она выглядит на самом деле… Ламии хитры, они умеют отводить глаза. Может быть, она сейчас сидит среди нас и слушает, о чем мы говорим…

В наступившей тишине ворчание утробы корчмаря показалось громом.

— А я думал, они того… чисто бабы, — негромко произнес кто-то.

Тишину разорвал многоголосый гомон: каждый стремился высказать соседям свое мнение о ламиях вообще и о той конкретной твари, которой вздумалось забраться на Палатин и выкрасть сенаторскую дочку.

Протей тяжело вздохнул. Бросив на стол мелкую монету, он вышел прочь из корчмы, под палящее летнее солнце. Леодий молча проводил его взглядом.

####

В доме сенатора Григоровиуса не объявляли траура, и потому Фелисанта не стала одеваться в черное. Однако темно-багряный наряд, в который заплаканная няня облачила свою госпожу, недвусмысленно намекал на горе, царившее в этих стенах. Увидев в холле одиноко стоящего мужчину в светлой открытой тунике, Фелисанта машинально прикрыла волосы шитым золотом покрывалом.

— Ты хотел видеть меня, Протей?

Услышав пропитанный печалью знакомый голос, Аполлоний быстро обернулся:

— Я решил, что тебе может понадобиться моя помощь.

— Тогда ты должен был прийти вчера.

Аполлоний смутился. Это выглядело странно — обычно упреки не проникали сквозь броню его высокомерия. Измученная горем женщина окинула гостя оценивающим взглядом:

— Ты ничуть не изменился, Протей. Видно, и вправду не стареешь. Что же, посочувствуешь для виду, как остальные, а потом сознаешься в собственном бессилии?

— Остальные?..

— Другие маги, — с глухой яростью пояснила жена сенатора. — Точнее те, кто нагло присвоил себе это звание.

— Я ничего не присваивал, — возразил Аполлоний.

— Ну да, я и забыла: тебе это не нужно. Тебя возвеличивают слухи и сплетни… — женщина замолчала, пытаясь проглотить подкативший к горлу комок.

— Именно слухи и привели меня сюда. Весь город трезвонит о том, что случилось у вас вчера ночью.

— Жалкие твари! Радуются, небось…

— Фелисанта, — прервал ее Аполлоний, но женщина решительным жестом заставила его замолчать:

— Я — жена сенатора. Годы упорного труда потребовались мне, чтобы упрочить влияние мужа и улучшить наше положение в обществе. И вот теперь кто-то из недругов, этих жалких падальщиков, прослышав о давней интрижке между юной глупышкой и бравым воякой, решил сыграть на этом! Неужели ты не понимаешь — это политика! Мою девочку выкрали, выкрали…

Губы Фелисанты задрожали. Усилием воли взяв себя в руки, она промокнула глаза уголком жесткого от шитья покрывала.

— А ты уверена, что это — политика? — Протей скрестил руки на груди. Истерик оборотень не любил, считал их проявлением слабости и нежеланием решать навалившиеся проблемы. — Да сенатор Григоровиус — ноль, шишка на ровном месте! Никто ради него пальцем о палец не ударит!

Фелисанта вспыхнула:

— Да как ты…

— Подумай сама: весь город гудит, а распорядитель даже не прислал стражников осмотреть место события!

Женщина, взяв себя в руки, презрительно улыбнулась:

— А ты, жалкий бродяга, решил заменить палатинскую стражу?!..

Аполлоний проглотил оскорбление. Гордая красавица предпочитала видеть в нем туповатого служаку, а в своем муже — великого политического деятеля. Протей диву давался, видя, как сильно искажается реальность в голове женщины.

И ради нее он несколько лет назад был готов бросить все и осесть — построить дом, завести детей, основать школу…

Сложись его жизнь так — ламия никогда не оказалась бы в стенах их дома.

Во всяком случае, живая ламия...

— Расскажи мне о вчерашнем вечере, — сухо попросил он.

Фелисанта поправила накидку и уселась на стоящую возле окна резную лавку.

— Все, как обычно, — начала она, старательно отводя взгляд от пристроившегося рядом Аполлония. — День девочки провели с няней…

— Да, я их видел на взморье.

— Вернулись, когда уже вечерело. Я уложила их спать… гневалась на служанку, вешавшую на окна обереги…

— А зря. Все-таки защита.

— Защита?! От кого?! От людей? От ламии? Моя девочка п р о п а л а, — то ли простонала, то ли прохрипела женщина. — Кто-то ее выкрал!

— Ну, это как раз легко выяснить…

— О чем ты говоришь, Протей?

— Покажи мне детскую.

Жена сенатора застыла с открытым ртом.

— Ты понимаешь, о чем просишь, Аполлоний? — Спросила она после паузы. — Это ведь женская половина дома! Туда не может зайти ни один мужчина без соизволения моего мужа!

— И что с того?

— Даже если бы сенатор Григоровиус был в городе, я сомневаюсь, что он разрешил бы тебе войти в детскую. Он откуда-то знает о… о том, что было у нас.

— Ты думаешь, он считает меня своим сердечным врагом? Полно, Фелисанта! Речь идет об уязвленном самолюбии сенатора, а не о его ревности к друзьям красавицы-жены. Кстати, о женщинах… ты не могла бы попросить, чтобы сюда принесли что-нибудь из твоего гардероба?

— Зачем? Ты выглядишь так… мужественно, никакой наряд этого не скроет!

Оборотень усмехнулся:

— Ты когда-нибудь задумывалась — почему меня называют Протеем?

Фелисанта на мгновение замерла. Слухи приписывали Аполлонию самые разные таланты, в том числе и способность перекидываться во что пожелает: в человека, зверя или статую. Неужели…

Кликнув нянюшку, она приказала принести хитон — небесно-голубой, с узорной серебряной каймой по краю — и красно-коричневый плат, вышитый зеленой ниткой. Недоумевающая женщина принесла вещи и передала их хозяйке. Когда няня ушла, Аполлоний без всякого стеснения сбросил одежду.

Порозовевшая от смущения Фелисанта отвела взор. Однако любопытство пересилило — она с изумлением смотрела на то, как оплывает мускулистый торс Протея, как раздаются его бедра и уменьшается рост… Спустя пару вздохов рядом с ней стояла невысокая полная тетка с обвисшим бюстом и наполовину седыми волосами. Кривые ноги, простое лицо, которое забудешь сразу после того, как отведешь взгляд. Оборотень ловко облачился в хитон и накинул на голову платок:

— Ну, как? — Даже голос Протей словно позаимствовал у зажиточной незнатной матроны.

Жена сенатора изумленно покачала головой:

— Я никогда не думала, что… скажи, а ты теперь весь женщина?

— Разумеется.

— И надолго?

— На сколько потребуется.

— А?…

— И не мечтай. Я не желаю рисковать твоим общественным положением.

— Я лишь хотела спросить, у кого ты научился так изящно драпировать накидку? Это считается редким талантом даже у нас, женщин…

Ехидно улыбнувшись, красавица — а Фелисанта все еще оставалась ею, несмотря на бег времени и рождение двоих детей — поманила оборотня за собой. Аполлоний тенью скользил по пышно убранным залам, оценивая состояние финансов сенатора. Состояние было ничего себе — только мраморные статуи из мастерской Фидия тянули не на одну сотню гривен золотом. Похоже, сенатор выгодно обращал в наличные упроченные женой политический вес и общественное положение.

Фелисанта и лже-матрона поднялись по лестнице в большой зал, где начинался длинный, шедший через все здание коридор. Здесь, на третьем этаже добротного каменного дома располагались покои жены и дочерей сенатора. Убранство комнат нельзя было назвать богатым, даже в детской имелось только самое необходимое: лавки, стол, полки, подставки для светильников… Кроватями служили обычные сундуки. Увидев такую «роскошь», Аполлоний презрительно фыркнул.

— Что с тобой? — спросила Фелисанта.

— Удивляюсь силе любви твоего супруга, — Протей смотрел на детскую сквозь призму магии. Отпечатки человеческих эмоций на стенах, на полу и потолке сияли всеми цветами радуги. 

– Спорим, сенатор чертовски недоволен тем, что ты не подарила ему наследника…

Женщина вздохнула. Маг не обратил на это внимания, сосредоточившись на впитавшихся в камень испарениях духа. У детей они особенно яркие, четкие, почти не тускнеющие со временем — на подушках до сих пор копошились сверкающие радостью сны.

Сердце Протея сжалось, но только на мгновение. Пусть слезы проливают другие. Его предназначение — выслеживать и убивать тварей Тьмы: ламий, вампиров, лаков, демонов… Тех, чьи следы попадаются ему в бесконечных странствиях.

Чуткие пальцы мага прикоснулись к аккуратно убранной постели. Он еще не знал, чья именно кровать привлекла его внимание, но чувствовал: именно ее хозяйку утащил монстр. Протей аккуратно вычленил эмоции ребенка из покрывающей комнату ажурной вязи, проследил направление…

Ну, конечно, окно! Одного беглого взгляда на подоконник хватило, чтобы понять: обереги все-таки не пропустили ламию в дом. Да ей это и не было нужно. Дотянуться до девочки она все-таки сумела.

— Вы предупреждали девочек насчет окон? — хрипло спросил оборотень.

Фелисанта вскинулась:

— Окон? Каких окон? Зачем?

— Тех, что выходят на улицу, — взгляд серебристо-голубых глаз пронзил женщину, словно ледяная игла. — У ламии очень длинные… лапы. Она и с подоконника дотянется до тех, кто внутри.

— Ламии? Разве они существуют?

— Существуют, — Аполлоний легко шагнул на неширокий каменный карниз, изучая следы, оставленные ночной гостьей. Даже в обличии дородной матроны он поражал кошачьей грацией движений. — Твою дочь похитила ламия, политические махинации твоего мужа здесь ни при чем.

— Какие махинации? Мой муж — честный человек…

— В домах честных людей я что-то не замечал скульптур работы Фидия, — сухо заметил Протей, вернувшись в детскую. — Итак, это была ламия, и она утащила девочку через окно. Я полагаю, тварь добралась до вашего дома по крышам и спустилась к окну, но хранные амулеты не пустили ее в комнату. Тогда ламия чем-то заинтересовала твою дочь — поверь мне, они это умеют — и подманила девочку к себе. Затем обездвижила и унесла.

Руки Фелисанты перестали теребить край темно-багряного платка, в заплаканных глазах заветилась надежда:

— Значит… моя девочка жива?!…

— По крайней мере, была жива, когда эта тварь утащила ее с собой: я не нашел здесь следов смерти. 

— Аполлоний, — Фелисанта исступленно сжала в кулаке расшитую золотом дорогую ткань, — молю тебя, спаси ее… У меня не так уж много денег, но все они будут твои… Если денег недостаточно — требуй, что хочешь…

— Я не стану ловить тебя на слове, — спокойно произнес маг. — Я сделаю все, что смогу. И не потому, что она твоя дочь.

— А… почему?

Аполлоний криво улыбнулся. Чтобы ответить на этот вопрос, требовалось рассказать слишком много, но обстоятельства не располагали к пространным беседам. Жизнь девочки висела на волоске, который ламия могла оборвать в любой момент.

Протей устремил вооруженный магией взор на личные вещи маленькой патрицианки. С хозяйкой их соединяли нити, невидимые простым смертным. Безделушки говорили: «Жива! Жива!»…

Пока жива.

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №03(19) за январь 2005».