ДОМОВОЙ

Владимир Данихнов

— Никогда не бросай меня, — попросила она однажды.

Он весело засмеялся. Подхватил ее на руки и закружил по комнате — она улыбалась, шутливо отталкивала его и дрыгала в воздухе ногами, как маленькая девочка.

— Не смогу я тебя бросить, — кричал он. — Никогда и ни за что! Но и ты обещай, что никогда... никогда...

— Никогда... — словно двукратное эхо, заметались их голоса по квартире. Потом все стихло: сложно разговаривать, целуясь.

Они стояли посреди комнаты и обнимали друг друга. А за углом послышался шорох.

####

За стеной кто-то выл.

Саша долго не хотела просыпаться. Подушка тянула к себе, как магнит, а веки были тяжелые-претяжелые.

Вой становился громче.

Саша хотела сказать в шутку: «Коль, подними мне веки». Но не успела. Вспомнила, что Коли рядом нет. Саше стало грустно, и она проснулась окончательно. Лежала на боку, ладонь под голову, и смотрела на стену: на веселенькие обои в цветочек. Долго смотрела, а по спине бегали мурашки; казалось, еще миг и к ней прикоснется Коля. Обнимет сзади, погладит спину через шелковую ночную сорочку. Ласково проведет рукой по волосам.

Место сзади пустовало, но так легко представить, что там кто-то есть.

Вой иногда превращался в плач; в редкие всхлипывания маленького ребенка. Изредка он напоминал ветер, заблудившийся в вентиляции.

Саша села на кровати; запустила пятерню в волосы и обнаружила, что от прически не осталось и следа. Потому что она вчера купалась. Потому что не нашла после купания фен. Потому что и не искала почти: фен лежит в трельяже за правой дверкой. Но она туда не заглянула: искала фен сначала в туалете, сигарета за сигаретой убивая пачку «Явы», потом на балконе: щелчком указательного пальца запуская окурки в звездное небо.

Окурки не долетали.

Потом она совсем забыла о фене, сняла кофточку, стянула джинсы и носки — все это кинула в стиральную машинку. Укладываясь спать, поняла вдруг, что купалась как есть, в одежде; мысль показалась забавной, и Саша уснула с улыбкой на губах.

В вентиляции кто-то выл.

Зевая и потягиваясь, Саша прошлепала на кухню. По пути глянула в зеркало — волосы стали разноцветными: черными с рыжеватыми пятнами — поспешно отвернулась.

На кухне было грязно; на белом раскладном столике, на нарядной, в жирных пятнах, скатерке подгнивали остатки вчерашнего (позавчерашнего?) ужина, там же стояла пустая бутылка из-под шампанского и пепельница с горкой недокуренных сигарет.

Помнится, она успевала сделать одну или две затяжки, а потом сигарета будто тяжелела на несколько килограмм, и Саша кидала ее в пепельницу. Дрожащими пальцами вытягивала из мятой пачки новую, прикуривала от пластиковой зажигалки. Втягивала в себя никотин вместе с запахом горелой бумаги. Во время одной из таких затяжек сломала о зажигалку ноготь: сунула палец в рот, откусила ноготь, выплюнула его на пол. Не задумываясь. Без сожаления.

В углу около мойки стояло нарядное, с синим ободком, фарфоровое блюдце. В нем было полно молока: почему-то Саше это показалось важным. Она присела на корточки и макнула в блюдце палец, поднесла его ко рту и облизнула: молоко скисло.

В вентиляции кто-то выл.

Саша вытянула из-под стола табурет — он был в пятнах от кетчупа — подвинула его к мойке и забралась наверх. Кетчуп неприятно лип к босым ногам, но Саша старалась не обращать на это внимания; ухватившись за угол навесного шкафчика, потянулась к «окошку» вентиляции.

Решетка была вырвана «с мясом» и болталась теперь на одном шурупе. Наросты бурой пыли и паутины сталактитами нависали над мойкой. Саша бросила взгляд вниз и среди грязных тарелок увидела еще два шурупа. Четвертый куда-то пропал.

Балансируя на ненадежном табурете, Саша стала на кончики пальцев и заглянула в вентиляцию. Оттуда пахнуло сыростью и пушистой домашней пылью; Саша с трудом сдержала чих. Некоторое время она пыталась разглядеть хоть что-нибудь в темном отверстии. Не получалось: глаза слезились и не желали видеть.

В вентиляции кто-то тихонько всхлипывал.

— Егор... — шепотом позвала Саша.

Плач в ответ, тоненький и писклявый: так плачет маленькая девочка, у которой отняли любимую куклу.

— Егор, я налила тебе свежего молока, — солгала она.

Тишина.

— Егор, ты слышишь меня?

Из вентиляции заорали бешено, но в то же время с надрывом, срываясь на высокие ноты; потом крик превратился в нечто, похожее на визг испуганной женщины.

Саша потеряла равновесие и полетела вместе с табуретом на пол; с минуту сидела на полу без движения — боль была ужасная, и ей казалось, что сломан позвоночник. Потом из вентиляции снова завыли, и Саша, сдирая кожу на коленках, поползла прочь из кухни; ей стало безумно страшно — а вой подгонял вперед; истошные вопли, казалось, появлялись отовсюду, возникали в голове и в кровь раздирали барабанные перепонки. Добравшись до входной двери, Саша схватилась обеими руками за ключ, который торчал из замочной скважины; дернула изо всех сил — ключ не поддался, и она замерла, тяжело, с присвистом, вдыхая воздух. Подумала, что бежать на улицу в одной ночнушке глупо. Еще подумала, что ключ так просто не вынешь — сначала надо провернуть его один раз против часовой стрелки.

Потом Саша решила, что дома нельзя завтракать. Ни за что. Надо спуститься на лифте, выйти из подъезда, пересечь детскую площадку и протопать квартал до поворота; там есть недорогое, но уютное кафе. Там деревянные столики и сирень в самых обычных граненых стаканах. Там тихо и пахнет майской весной. Там нет воя за спиной.

Визг, тем временем, сошел на нет.

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №04(20) за апрель 2005».