ЗОНА ЧЕСТНОСТИ

Во-первых, серьезной фантастики не бывает. Во-вторых, не бывает фантастики и как таковой. Жалкие потуги одноименного литературного направления превзойти в невероятности окружающую действительность неизменно кончаются провалом. Евгений Лукин

Наверное, все началось с «Миссионеров». Эта небольшая повесть волгоградских писателей Любови и Евгения Лукиных впервые вышла в журнале «Искатель» в 1988 году, сразу же была замечена читателями и оценена весьма высоко — что вообще довольно нетипично для столь небольшой вещи.

Но в повести было как раз именно то, чего так часто не хватает пухлым фантастическим романам — крепкий, выверенный сюжет и яркий, образный мир. Мир наших детских романтических грез о далеких теплых морях, экзотических островах и благородных, не испорченных цивилизацией первобытных племенах...

Вот для того, чтобы спасти туземные культуры Тихого океана от нашествия европейских колонизаторов, и отправляются в прошлое герои «Миссионеров». Отправляются, чтобы начать среди островитян странную и страшноватую игру — игру в войну.

Кого из нас в детстве не привлекала эта игра! А уж если действие ее разворачивается не под нашими дождливыми небесами, среди покрытых копотью стен и пожухлых полей, а на далеких тропических островах, где пляжи атоллов покрыты сверкающим коралловым песком, ветер треплет длинные листья пальм, а в ослепительно-лазурном небе стелят белые и черные следы огненные кометы истребителей и пенят синюю воду лагун могучие громады линкоров и авианосцев...

Впрочем, это все-таки игра. И огромных линкоров здесь нет, а легкий авианосец «Тахи Тианга», хоть название его и переводится как «Стальная Пальма», сделан из бамбука, над ним пенятся паруса, а самолеты на палубе — всего лишь хрупкие ракетопланы-этажерки из дерева и ткани. Ведь это игра, почти игра, и ни «северные», ни «южные» не знают, что можно воевать по-другому — кроваво, озлобленно, с тысячами и миллионами смертей.

Да, и на этой игре кто-то вынужден умирать. Потому что организовавшие ее пришельцы из будущего — или другого Отражения? — просто не знают иного способа научить этих людей воевать. Отточить стратегию и тактику, создать и развить у себя современную военную промышленность и военную технику. Словом, сделать все то, что необходимо для противостояния этого мира грядущим европейским колонизаторам...

Впрочем, и до появления «Миссионеров» Любовь и Евгений Лукины были хорошо известны любителям фантастики. Причисленные самими Стругацкими к наиболее ярким представителям «четвертой волны» 1, они довольно сильно отличались от общего фона этой «волны». Возможно, дело здесь было в своеобразном «провинциализме», а точнее — во провинциальном взгляде на мир. Авторы рассматривали его как бы «изнутри», в то время как большинство «прогрессивных» фантастов в те годы предпочитало изучать мироздание с позиции отстраненного и критически настроенного исследователя.

Нельзя сказать, что супруги Лукины не задумывались над глобальными проблемами — просто эти проблемы были для них как бы второстепенными. Главной же была просто жизнь, обычная и сугубо реалистическая, в которую время от времени (и каждый раз совершенно неожиданно) вторгалась фантастика, переворачивая вверх ногами обыденное и привычное бытие героев — но в целом не внося в него никаких особых изменений. Даже то, что принято называть «сатирой», у Лукиных было поразительно добрым, чудеса же воспринимались привычными и по-провинциальному обыденными, и лишь пришелец за воротами тоскливо причитал: «Отдай мою посадочную ногу!»

Однако с какого-то момента окружающая нас реальность стала меняться слишком быстро. И его изменения не могли не затронуть даже тихую провинцию. «Миссионеры» — это уже не провинциальное бытописание, это попытка представить себе измененный мир.

...Набираясь мастерства, ученики тоже растут — и начатая игра выходит из-под контроля ее творцов. Заведенная до отказа пружина начинает раскручиваться в обратную сторону. Теперь уже средневековая Европа является целью военной экспедиции Островов. И вот уже жуткое видение мальчишки-туземца, в священном страхе перед огненными трубками белых духов нацепившего на себя амулет из сплющенной ружейной пули, сменяется другим — но столь похожим: пустая керамическая пуля от ракетомета на шее католического испанского адмирала...

В какой-то мере продолжением «Миссионеров» стал вышедший девять лет спустя роман Евгения Лукина «Разбойничья злая луна» (1997). Правда, действие его происходит уже в совершенно другом мире. Мире испепеляющего солнца, песчаных бурь и бесконечного моря выжженной пустыни, по которой от оазиса к оазису, медленно раскачиваясь, ползут громоздкие сухопутные корабли.

Но при ближайшем рассмотрении пустынная империя Харви оказывается до боли знакомой. Недавняя революция, приведшая лишь к смене бездарного владыки на владыку сумасшедшего. Раскол страны на два враждебных государства. Бюрократические кланы, интриги, яд и кровь. Распадающаяся экономика, пустеющие караванные тропы — и улицы, забитые нищими, ворами, шпионами и массой торговцев, продающими или перепродающих какие угодно бессмысленные вещички — вплоть до стальных наручников и неизвестно откуда взявшихся в таких количествах маленьких складных ножей со множеством лезвий...

Однако стоило ли писать такой роман ради очередной политической сатиры?. Поэтому автора не особо волнуют эти подробности. Как не волнуют они и главного героя, в одночасье обнищавшего аристократа Ар-Шарлахи, бывшего студента, бездельника и разгильдяя — до тех пор, пока волей случая молодой человек вдруг не оказывается в самом центре лавины событий. Причем на самой неподходящей для него роли беглого преступника — под чужим именем, во главе сначала разбойничьей шайки, а затем и вовсе сепаратистского мятежа. Ар-Шарлахи не лидер, вообще не воин — он до гротеска типичный фрондирующий интеллигент. Нерешительный, местами трусоватый, мягкотелый и до ужаса боящийся смерти, крови и ответственности за судьбы других людей.

Но вырваться из цепи событий уже невозможно — а осенившее героя крыло судьбы на время превращает любой его поступок в удачу. Нерешительность оборачивается мудрой осторожностью, трусость — гениальной прозорливостью. И в конце концов герой романа, изведав искушение богатством, кровью и властью, вдруг осознает в себе две вещи, что превыше страха: гордость, не дающую смириться с ролью пешки в игре странных сил, повелевающих странами и владыками — и любопытство, заставляющее его двигаться на север, в гибельные земли, откуда еще никто не возвращался живым, чтобы увидеть загадочную и легендарную вещь, именуемую морем...

Именно гордость и любопытство приводят Ар-Шарлахи к истокам игры — той самой, что когда-то давно началась на далеких Южных островах. Впрочем, игр много, и все они давно перестали быть изящными и почти бескровными. Вовсе не несчастная Харви нужна смуглым татуированным игрокам, повелителям кланяющегося железа, небесного огня и стальных птиц — им нужна всего лишь нефть, кровь войны, ибо там, далеко за горами, тоже идет война. Или игра — но в таком случае эта безбрежная, расстилающаяся от края до края мира пустыня, является всего лишь пустой шахматной доской, обитатели которой даже не могут претендовать на звание фигур. Кстати, тема игры, творения вещных образов единой силой мысли и слова, превращения несерьезного в серьезное еще не раз проявится в творчестве Евгения Лукина — от повести «Чушь собачья» до рассказов «Словесники» и «Что наша жизнь...»

А здесь настоящие фигуры только-только должны появиться здесь — сначала стальные птицы, роняющие с неба огонь, а затем и железные черепахи без колес, с торчащими вперед длинными тонкими трубами. Их владельцев не интересуют местные жители — они воюют друг с другом, продолжая давнюю игру. Игру, начатую в самом конце ХХ века в одном маленьком среднерусском городке. Игру, к истокам которой Евгений Лукин еще вернется много лет спустя — в повести «Слепые поводыри», опубликованной еще три года спустя, в 2000 году

Увы, реальная история, как правило, выглядит куда более грязной и менее романтичной, чем представления о ней — пусть даже оставшиеся в воображении того, кто делал эту историю собственными руками.

И вовсе не стремление облагодетельствовать туземцев двигало студентами-филологами Владом и Андреем, когда они решили стать миссионерами. В первую очередь двигало ими осознание собственной никчемности и бесполезности — для окружающих, столь же бесполезных людей, и для страны, которая внезапно осознала собственную бесполезность в этом мире. Может быть, ими двигала ненависть — но ненависть абстрактная, столь же бесполезная и безадресная, как надпись на заборе: «Козлы! Ненавижу!»

Лишь в книжнике Игорьке, «полуинтеллигенте из котельной», ненависть эта переплавляется во что-то если не более конструктивное, то, по крайней мере, менее абстрактное — принципиальное неприятие окружающего мира и желание бросить ему вызов. Впрочем, Игорек — всего лишь историк-любитель, он сознательно сбегает в мир прошлого, перелистывая страницы старинных книг и лелея планы, не сбывшиеся много веков назад. На дворе же стоят последние месяцы ХХ века, и помимо заваленной книгами нищенской комнаты с грязными обоями и обшарпанной мебелью существует лишь внешний мир. Еще более гнусный и омерзительный, куда и выходить-то не хочется — разве что в соседний гастроном, за едой или водкой. Ибо алкоголь — единственная отрада для интеллигентного человека в межвременье. Особенно если к нему прилагается столь же умный и интеллигентный собеседник.

«Переулочная грязь, ударное строительство храмов, бесстыдно-честные зенки будущих народных избранников, придурки ровесники и придурки постарше — все это осталось там, снаружи, а здесь, в неприбранной пыльной комнатенке, сидели и вели увлекательнейшую беседу три слегка поддавших, чертовски умных человека. Выворачивалась наизнанку история — весело, неожиданно, дерзко. Да что там история! Жизнью веяло...»

Но вот происходит неожиданное — возможность изменить историю внезапно становится реальностью. Столь же невероятной, как проход в иной мир, обнаруженный бомжом Сувениром в грязном, заваленном мусором овраге на окраине микрорайона. В мир, где с голубого неба светит яркое тропическое солнце, шумит прибой, накатываясь на белый коралловый песок, и гнутся на ветру тонкие стволы пальм с перистыми кронами.

Мир, еще не испоганенный так называемой цивилизацией. Мир жестокий, варварский — но еще не ведающий ни лжи христианства, ни тотального насилия европейских «носителей культуры». Мир — tabula rasa, чистый лист, на котором историк может попытаться написать историю заново…

Впрочем, была у героев Лукина и еще одна побудительная причина, на этот раз чисто психологического плана. Чувство вины за совершенное преступление — убийство безобидного бомжа, вся вина которого была в том, что он с легкостью мог разболтать о проходе в иной мир кому угодно. И пойдет писать губерния… А так — тюк по затылку ритуальной резной дубинкой, и концы в воду, к акулам... Нет старушки — нет проблемы.

Но не привычен, с детства не приучен российский интеллигент убивать просто так, за здорово живешь. Еще Достоевский подметил, что для убийства с последующим глубоким раскаянием требуется оправдание: осознанная необходимость, высокая цель, счастье для всех даром или хотя бы для отдельно взятой страны. Однако даже Федор Михайлович не понял главного — что в России Высокая Цель не обязательно должна предшествовать убийству. Напротив, она может возникнуть как следствие преступления, как оправдание и искупление ему. Такая уж у нас загадочная страна и душа...

«В каждом есть капля святого» — навязчиво талдычит нам уличная реклама, напоминая об осенившей страну православной благодати. А ведь и правда — даже в душе мошенника, бизнесмена и кандидата в народные избранники Сергея Самсоновича трепещет все та же капелька Высокой Цели. И не сказать, что цель эта так уж примитивна: построение государства по образу, начертанному двадцать веков назад великим античным мыслителем Платоном — это вам не хухры-мухры. К тому же Россия испокон веков, начиная с того же царя Петра (а, может быть, и еще раньше) представлялась идеальнейшим полигоном для всякого рода социально-прогрессорских экспериментов.

В сущности, чем Сергей Самсонович отличается от Игорька? Оба они испытывают жгучую и абсолютно искреннюю ненависть к так называемому «цивилизованному миру». И тот, и другой ищут, что противопоставить ему на практике. Только Сергей Самсонович живет много лучше и возможностей для влияния на окружающую среду у него значительно больше. Поэтому миссионерство «там», за гранью нашего мира и нашей истории, ему ни к чему. Разве что использовать туземцев-дикарей для добычи жемчуга, который «у нас» можно выгодно конвертировать в любую валюту и прибыльно вложить в дело построения «идеального государства».

И есть ли удивительное в том, что волей судьбы Игорек и Сергей Самсонович вдруг меняются местами? Крутой бизнесмен вынужден сбегать от уголовного розыска на Южные острова, в колонию, занимающуюся ударной (и кровавой) добычей жемчуга для платоновского государства, а нищий интеллигент становится «зиц-председателем» разваливающейся фирмы — и возносит ее на новый уровень, пугая даже видавших виды акул дикого отечественного капитализма...

А в самом деле — если российская реальность и без того невероятна, чего с ней церемониться? Почему бы никчемному интеллигенту-романтику не стать бизнесменом, бандитом и народным депутатом, а «новому русскому» экспериментатору не продолжить свои эксперименты уже совсем в другом мире, вход в который окончательно перекрыт — залит бетоном во избежание нежелательных эксцессов.

Эксперимент же будет развиваться по плану, составленному Игорьком и поддержанному его соратниками. Которые сладкой «новорусской» жизни еще не вкусили и, судя по всему, не слишком огорчатся, узнав о предательстве их идеолога и наставника.

Согласно всем канонам Великой Русской Литературы, последствия этого обязаны стать ужасными и поучительными. По крайней мере, именно такими мы видели их полтора десятка лет назад, после выхода «Миссионеров». Высокотехнологический мир бесконечной войны и постоянно ускоряющегося развития. Сжимающаяся пружина, которая в какой-то момент должна развернуться и нанести удар по ненавистной, лживой и лицемерной европейской цивилизации. Смуглокожие мальчишки и девчонки, чьим призванием, обязанностью и образом жизни стала постоянная, непрекращающаяся война...

Но с тех пор изменилась не только окружающая нас реальность — изменилось наше восприятие этой реальности. Да, когда-то нас приводила в ужас картина «прекрасного нового мира», в котором человеческая жизнь ценится так дешево. Но и в нашем мире жизнь человека с тех пор тоже сильно девальвировалась — а вот цена свободному и радостному творчеству поднялась невероятно высоко. И мир Миссионеров при новом взгляде оказывается не только страшным, но и неожиданно привлекательным. Ведь он движется вперед, усложняется, претерпевает конструктивное, творческое развитие. В нем есть смерть — но без скорби, убийство — без ненависти. Зато есть и радость победы, открытия, движения вперед. И радость дружбы: вспомним, с каким восторгом общаются друг с другом два пилота после того, как прозвучало Истинное Имя Врага, и они перестали быть противниками. Эти люди вовсе не жестоки, просто они не знают иной жизни. Точнее, иной жизнью для них является быт диких племен на тех островах, куда еще не добрались миссионеры. Но вспомните — возврата к этой жизни из них не желает никто.

Вот вам и разница между двумя мирами — миром Миссионеров и нашим сегодняшним. В нашем «сегодня» слишком для многих людей бегство в первобытный рай выглядит заманчивой перспективой. Обитателям мира Миссионеров это просто не под силу понять. Для них цель и смысл существования находится в будущем. Но кто же тогда счастливее — мы или они?

Кажется, вопрос этот принадлежит к разряду риторических...

И, значит, эксперимент окончился успехом?

Впрочем, Евгений Лукин любит ставить эксперименты. Благо из всех литературных жанров научная фантастика испокон веков была наиболее приспособлена для этого занятия... Или просто фантастика, без приставки «научная». Либо вообще презренная «фэнтези». В конце концов, кому ведомо, что в этом мире и в этой стране научно, а что нет?

И мягкий лукинский юмор, довольно быстро пройдя через период злой сатиры, постепенно сменяется простым описанием нашего бытия — пусть искаженного увеличительным стеклом исследователя, но все же предельно реалистичным, принадлежащим к так называемой фантастике не более чем относились к ней великие классики прошлого — Чехов, Достоевский, Гоголь... ну и конечно же Булгаков.

Не случайно первой сольной вещью Лукина стала разухабистая повесть «Там, за Ахероном» (1995), посвященная невероятным приключениям двух бежавших из преисподней душ, волею судьбы оказавшихся в центре разборок адских, райских и советских мафиозных структур. Повесть произвела подлинный фурор и в следующем году получила сразу две литературных премии — «Интерпресскон» и «Бронзовую улитку». Это были далеко не последние награды Лукина, в том числе и за произведения «малой формы», однако на некоторое время рассказы в его творчестве уступили место романам. Романам классическим, почти бытовым, и от этого еще более фантастическим.

Место действия «Зоны справедливости» (1999) — среднероссийский областной центр, главный герой — средних лет среднероссийский интеллигент. Звезд с неба в карман не сгребший, миллионов ни до перестройки, ни после нее не наживший. Плюс унылый постсоветский быт: работа в сомнительной и готовой развалиться конторе, стервозная жена, качок-сын, зашибающий деньгу полууголовным промыслом. Изменений к лучшему не предвидится, о худшем думать не хочется. Да и что может случиться с таким насквозь средним героем в его средней жизни? Разве что вечером в темной подворотне по морде дадут. Так и это не новость — все по морде получали! Причем в той же самой подворотне, в то же самое время суток...

В общем, странным местом постепенно оказывается эта самая подворотня, где начала воплощаться ветхозаветная заповедь: «око за око, зуб за зуб». Такая вот страшноватая справедливость: ударил ты кого-нибудь — и получишь в подворотне непонятно от кого точно такой же удар по тому же самому месту. Причем каждому — свое. Кому достанется пощечина, кто получит ремнем по мягкому месту (нечего было ребенка драть!), а кто и монтировкой по затылку. Причем сидя в закрытом салоне собственной «Волги».

Дальше — больше. Гибнут в подворотне местные мафиози: кто от пули, кто от ножа, а кому и вовсе голову как гильотиной смахнуло — страшные, видно, делишки за ним водились. Жители дома в панике, правоохранительные органы — в неистовстве, переходящем в растерянность. А тем временем таинственная территория все ширится, захватывая окрестные кварталы, и ужас постепенно накатывается на город. Справедливость неумолима и не щадит никого — ни дворового хулигана, ни киллера-отморозка, ни сотрудника правоохранительных органов, славно поработавшего дубинкой по спинам и кованым сапогом по ребрам. Уж не долгожданный ли Апокалипсис вершится в глухой российской провинции?

Кто ответит на этот вопрос, кто подскажет, как быть и чего ждать дальше? Самое время для всяческих колдунов, медиумов и прочих Свидетелей Иеговы. Одни граждане срочно продают жилье и бегут из города, другие — обращаются к Богу, надеясь, что хоть здесь можно будет найти ответ и обрести уверенность. И кое-кому это даже удается. Осенив себя крестным знамением, «теневики» бодро скупают дешевеющее жилье, делая богоугодный бизнес и под шумок довершая свои разборки. Да полноте, от Бога ли эта нечаянная справедливость, со злом ли борется она, не различая ни правых, ни виноватых? Ведь зло кроется не только в грубом физическом насилии — есть еще и подлость, и предательство, и ложь, и прочие мерзости жизни, еще более обнажившиеся в жутковатом водовороте вокруг роковой подворотни. Может, справедливость, рухнувшая на головы ни в чем не повинных граждан — от дьявола? Или ни бог, ни дьявол тут ни при чем, а происходящее — всего лишь следствие каких-то чудовищных экспериментов, вроде импульсного гипнооблучения с околоземной космической станции?

Евгений Лукин не любит давать ответы на свои вопросы — даже если знает их. Но здесь нет и вопросов — точнее, читатель вслед за героями должен сам попытаться хотя бы сформулировать их. Если, конечно, это еще имеет какой-то смысл и может кому-то помочь. Ведь наша родная центральная власть, как всегда, ничего не поняла, ничему не научилась и в который раз предпочла за неимением ума решить проблему силой, введя в охваченный хаосом и анархией город войска, спешно переброшенные из очередной «горячей точки». Войска, которым уже приходилось стрелять и убивать. И на этом автор благоразумно ставит точку — точнее, многоточие, предпочитая не множить дальнейшие ужасы и преисполнясь жалости к уже истрепанным нервам читателя. В конце концов, он ведь не Стивен Кинг, не Дин Кунц и не Роберт Маккамон. Он его лишь хотел поразмыслить о том, что же такое справедливость — в этой стране и в это время...

На этом фоне роман «Катали мы ваше солнце» (1997) выглядит куда менее «проблемным» и почти несерьезным — филологический изыск, облеченный в условный антураж пьесы А.Н. Островского «Снегурочка», баллад А.К. Толстого, «Словаря живаго великорусскаго языка» В.И. Даля плюс штампов «славянской фэнтези» последнгих лет. Да и какой еще может быть литературная иллюстрация к крылатой народной фразе про «закат солнца вручную»?

Впрочем, создание камерных, жестко ограниченных миров для фантастике давно уже стало делом привычным — от повести Фредерика Пола «Туннель под миром» до романа Святослава Логинова «Многорукий бог далайна». Вот и мир Берендеева царства ничуть не более странен. Ойкумена берендеев, как ей и полагается, стоит на трех традиционных китах. К югу от нее, за Теплынь-озером, лежит богатая страна Еллада, откуда по рекам Вытекле и Варяжке ушлые греки плавают на далекий север, в страну фарфоровоглазых надутых варягов. Ну, а солнышко запускается утром из-за Кудыкиных гор, держит свой путь по небу, даря берендеям свет и тепло, и вечером плюхается в Теплынь-озеро. Откуда его вылавливают, выгребают золу и подземной Ярилиной дорогой отправляют обратно, через все царство, за Кудыкины горы, где гигантская махина-катапульта греческой работы начинает все сначала.

Собственно, и солнце-то у каждой страны свое, а уж от уровня технического прогресса зависит, топят его дровами или нефтью, давно ли последний раз латали и сколько вообще резервных экземпляров имеется в наличии. Вон, греки — народ ученый, солнц запасных у них много, масла земляного — тоже. Вот и длится там день едва ли не вдвое длиннее берендейского, да и греет греческое светило не в пример теплее.

Хотя надобно сказать, что в давние времена и Берендеево царство, и заморская Еллада были одним государством и солнышко над ними всходило единое. Но времена меняются, и теперь раскол зреет и в самой земле берендейской. Отдает богу (неясно какому) душу престарелый царь Берендей, и вот уже волнуется народ в Теплынь-слободе, а князь местный Столпосвят готовит рать великую для похода за ближнюю реку Сволочь, на брата своего, князя тамошнего Всеволока. Сволочане, впрочем, тоже не дураки — на помощь к ним с далекого севера тем временем движется дружина варяжского конунга Гакона Слепого.

И вот-вот засияют над страной берендеев уже не одно, а два солнышка, каждое из которых вдвое слабее прежнего будет. Холоднее и холоднее становится в этом мире. Да и попасть из новой катапульты можно куда-нибудь не туда — вспоминается печальная история города Сволочь-на-Сволочи, сожженного невзначай промахнувшимся мимо Теплынь-озера светилом...

Странно — весь роман откровенно выдержан в лучших традициях советской производственной фантастики, герои — умные и работящие и люди, искренне стремящиеся созидать, а не разрушать. Как и положено производственному роману, венчается он традиционным «хэппи-эндом»: работа выполнена, порок наказан, добродетель торжествует, а талант получил общественное признание. Только вот грустно становится от этого счастливого конца — ибо оказывается, что успех и счастье главных героев вовсе не обеспечивают счастливого исхода для других людей и для мира, в котором они живут...

Той же самой грустью веет и от романа «Алая аура протопарторга» (2000). В нем тоже почти нет плохих людей, все герои не только обаятельны, но и по-своему честны, искренни, а главное — добры. Почти все они желают только хорошего — может быть, не всему человечеству, но, во всяком случае, своим близким и тем, кто оказывается рядом. К примеру, беглый протопарторг Африкан, бывший мелкий вор, а ныне опальный политический лидер, на поверку оказывается хорошим мужиком — он бескорыстно помогает беглому домовому Анчутке и вообще проявляет лучшие человеческие качества.

Между тем в последние годы всех нас настойчиво учат именно этому: мир способна спасти вовсе не красота, а только любовь к ближним своим. И ни в коем случае не любовь к дальним, ибо возлюбить все человечество нельзя, а пытаться осчастливить его целиком — опасно... Сознательно или нет, но герои Лукина полностью следуют этому мудрому правилу. И кто же виноват, что в результате добро для отдельных людей оборачивается бедой для народа и страны в целом?

Вот и Сусловская область, расположенная где-то в Поволжье, постепенно распадается на отдельные независимые государства. Райцентры становятся столицами, а американский авианосец «Тарава» входит с миротворческой миссией в Щучий Проран. Все это выглядят шутовством, гротеском — но слишком узнаваемым, и потому страшноватым в своей реалистичности.

Надо сказать, что демонстративная «политизированность» романа, где фантастический элемент оказался в роли памфлетного антуража, вызвала заметное неприятие у любителей фантастики. До самого последнего времени Евгений Лукин в своих прозаических произведениях старательно избегал политики, ограничиваясь бытописанием нашего Искаженного мира. Да, многие знали Лукина-поэта, автора многочисленных (и зачастую весьма политизированных) «стишков и песенок» — к сегодняшнему дню, кстати, изданных уже четырьмя маленькими сборниками. Но все это шло помимо прозы, до поры до времени не затрагивая основной струи творчества.

Две границы пройдено, клочьями рубаха.

Здравствуй, тетя Родина, я из Карабаха!

Или

Вот оплот сепаратизма — детский сад,

Перекрытия лохмотьями висят…

Временами автор этих текстов даже скатывался в откровенный агитпроп («Подымайся, Буг, подымайся, Днестр!»), но всегда говорил только от имени Лукина-человека, а не Лукина-писателя. Писатель Евгений Лукин никогда не позволял себе проповедовать в смутное время, он лишь демонстрировал нам картину окружающего мира — sine ira et studio, сдержанно, спокойно и с неизъяснимой любовью к людям. Ну или почти ко всем... И эта «политкорректность» производила на читающего куда большее впечатление, чем любое громогласное высказывание своей «гражданской позиции».

И вот наконец Евгений Лукин написал политический роман. Откровенный памфлет, из которого реалии окружающего нас мира выпирают настолько сильно, что все эти домовые и гремлины кажутся едва ли не лишними. Впрочем, сами они именно так себя и ощущают. А у водяного, мобилизованного для охраны границы, вся эта политика давно уже в печенках сидит.

У нас эта политика тоже сидит в печенках. В частности, потому, что пытаться убежать от нее — занятие заведомо безнадежное. Вдруг выясняется, что любое политическое высказывание в «гражданском обществе» неизбежно воспринимается как ставящее человека (а тем более писателя) по одну из сторон баррикады — а сторон этих у баррикады насчитывается как минимум десяток.

Узрев у автора нездоровую политическую ангажированность, очень легко не заметить ту главную мысль, которую он хотел донести до читателя. Да помилуйте, никакой политики в «Алой ауре протопарторга» нет и в помине! Православно-коммунистический Лыцк ничем не хуже и не лучше прозападного демократического Баклужина, более того — они просто не могут существовать друг без друга, как и их лидеры — старинные подельники и злейшие друзья протопарторг Африкан, он же Николим Людской, и колдун Глеб Портнягин. Лыцку необходим внешний идеологический враг, наполняющий смыслом его существование, а Баклужину позарез нужен противник, угрожающий устоям демократии — для того, чтобы и дальше получать от Запада военную и гуманитарную помощь, без которой разучившиеся работать баклужинцы просто вымрут с голоду. Поэтому в финале романа оба политических лидера к обоюдному удовольствию разыгрывают военный конфликт, в который на стороне демократии и свободы тут же радостно ввязываются американцам. Как мы узнаем впоследствии, исчерпав все свои ресурсы в борьбе с православной магией, черпающей силы в народной вере, Америка в конце концов капитулировала...

Возможно, на лыцко-баклужинской войне пришел конец американскому гегемонизму. Однако история Сусловской области на ней не закончилась. Найденный автором антураж оказался неожиданно благодатным для отражения нашего реального бытия с его кухонным рационализмом, искренней верой в бытовое колдовство — и совершенно странной на этом фоне романтической тягой к запредельному, неясному и таинственному.

Цикл рассказов «Портрет кудесника в юности» повествует о молодых годах Глеба Портнягина, в будущем — главы партии «Колдуны за демократию», президента свободного и демократического Баклужина, а пока — прилежного ученика старого колдуна Ефрема Нехорошева. Наверное, достаточно легко было превратить этот цикл в очередную сатиру на нашу жизнь и наш постперестроечный быт. Однако автора интересовало совсем другое — обычный быт людей, их представление о мире и о самих себе, наконец, просто структура мироздания, где странным образом переплелись реальность, бытовой фольклор и причудливо обыгранные обрывки модных философских концепций.

Примыкающую к тому же циклу повесть «Чушь собачья» (2003), действие которой происходит в столичном Суслове, тоже очень легко принять за политический памфлет. Еще бы — рыночная экономика постсоветского образца дошла до того, что люди по контракту начали выполнять роль собак — домашних, сторожевых, охотничьих. В результате это стало уважаемой профессией: на собаку учатся в Госпитомнике, собак приглашают в школы для встречи с детьми, собака является символом верности, честности и благородства. Ибо собака, в отличие от кошки (это неоднократно подчеркивается героями повести) — не имеет своих интересов, не заражена эгоизмом и ради хозяина готова на все. Даже на смерть — как эрдельтерьер Ставр, по приказу бросившийся с недостроенного моста за хозяйской тростью (хозяин, конечно, загремел под суд, ибо с собаками так обращаться нельзя, Ставр же был увековечен в памятнике).

Но люди с радостью и старанием вживаются в роль собак — не только за деньги (хотя и это подразумевается), но и за возможность ощутить себя достойным членом человеческого общества. Представителем уважаемой, нужной и важной... даже не профессии, а касты, сословия граждан, сконцентрировавшего в себе все те качества, которые общество считает положительными.

И ведь действительно, становясь собаками, люди лишаются многих отрицательных качеств, порицаемых в социуме, — и при этом не теряя качеств человеческих, то есть интеллекта, способности к общению и проявлению взвешенной, разумной инициативы. Недаром заезжий доминиканский монах, ведущий долгие беседы с главным героем, псом Ратмиром, с удовлетворением отмечает: собачья философия куда ближе к доктрине послушания и повиновения Господу, нежели человеческая. Словом, постепенно выясняется, что люди-собаки имеют куда больше оснований претендовать на звание «человека цивилизованного», ибо гораздо куда лучше приспособлены к жизни в человеческом социуме.

«Я предлагаю вам понять, — майор слегка повысил голос, — что простой советский человек по многим причинам отождествляет себя именно с собакой, а не с кошкой. Он знает свое место, он предан хозяину, готов самоотверженно за него умереть, готов всю жизнь просидеть на цепи...»

Хотя это уже не из повести «Чушь собачья», а из новеллы «Дело прошлое» — апокрифа о том, как еще в советские времена бдящая госбезопасность будто бы мягко пеняла писателям Лукиным на избыток в их произведениях антисоциального кошачьего элемента, настойчиво рекомендуя заменить его ярким образом трудовой собаки. И ведь действительно — как только в повести «Когда отступают ангелы» появился большой лохматый пес, книжка Лукиных сразу увидела свет...

Впрочем, «псевдомемуарами» Евгений Лукин не ограничился. Станислав Лем когда-то писал псевдорецензии, почему бы нам не ответить на это псевдоманифестами? Вот и появились в разное время «Манифест партии национал-лингвистов» и продолжающие его теоретические статьи «О рычагах воздействия и чистоте речи» и «Читая Соловьева». Эти замаскированные под научное литературоведение полупародийные трактаты раскрывают неожиданные глубины русского языка, а заодно добавляют несколько штрихов к еще одной грани таланта Евгения Лукина — не только прекрасного юмориста, но и блестящего филолога, находящего истинное удовольствие в игре внутренним и внешним смыслом слов и понятий.

Наверное, в писателе это и не главное. А главное в том, что Евгений Лукин — очень добрый человек. И душа у него одинаково болит за всех — и за непрокого Алексея Колодникова из «Зоны Справедливости», за берендейского мастера Кудыку, за беглого домового Анчутку, и даже за протопарторга Африкана, в одночасье превратившегося из политика в обычного, нормального человека. Ведь именно любовь к таким вот обычным людям и должна спасти мир. Если, конечно что-нибудь его может спасти...

1См. интервью А. и Б. Стругацких в 4-м номере журнала "Уральский Следопыт" за 1988 год.