ПОВЕСТЬ О НАСТОЯЩЕМ ВАСИЛИСКЕ

Аделаида Фортель

Глава 1

В которой появляются некоторые герои повести, и всплывает особенность деревенской ведьмы, от самой ведьмы не зависящая

Анна Матвеевна тяжело вздохнула и бросила дохлого куренка в ямку. Копнула землицы. Среди сухих комьев попалось на лопату несколько почерневших птичьих косточек да жирный дождевой червяк. Червяк отчаянно извивался, пытаясь спрятать слепую голову в земляных комьях. Вот ведь тварь — безмозглая и безногая, но до жизни жадная. А куренок даже не сопротивлялся смерти — умер тихо, как спать лег. Он с самого начала был квелый, ко всему равнодушный. Да хоть бы и не квелый — все одно, другой дороги ему не светило, только под яблоню. Куры у Анны Матвеевны не приживалась. Не спасало ни усиленное питание, ни стоваттная лампочка, ни ветеринарша Люда, которая только руками разводила, не находя этой напасти профессионального объяснения. Зато злые языки, которыми Нижнее Кривино было полно под завязочку, причину нашли сразу же: знамо дело, отчего у Матвеевны животина не приживается — у ведьмырей она никогда не живет.

Дурная слава — не морковка: растет без корней, да щедро плодоносит. И потому Анна Матвеевна и коротала свой век на отшибе деревни в полном одиночестве. Сперва, пока молодая была да наивная, сопротивлялась клевете изо всех сил: спорила и лаялась с соседями до хрипа и истерик. Но со временем поняла — лбом стенки не прошибают, другой подход нужен. Решила всем назло хозяйство завести богатое, чтобы дом полная чаша, хлевинка — соседям завидинка, а в ней каждой твари по три пары — пусть тогда посудачат. Но как на грех скотина Матвеевне попадалась странная: то ли дурная, то ли склонная к суициду. И как Матвеевна ни исхитрялась, как ни возводила крепостей из старых ящиков, досок и собранных со всех свалок решеток, как ни обматывала тщательно колючей проволокой, скотина всегда изыскивала ходы для побега. Полугодовалой свинке, купленной за ошаленные деньжищи в областном центре, понадобилось всего три ночи, чтобы подкопать сарай и сбежать в лес, где ее, одичавшую и тощую, еще пару месяцев изредка встречали односельчане, а по осени задрали волки. Пегая телушка проломила башкой стенку сарая и утопилась в болоте. А улизнувшая во время пастьбы коза с двумя козлятами полгода оленихой скакала по округе, дразня ехидным меканьем деревенских охотников. Кошки любого возраста просто уходили в ночь и более не возвращались, а посаженные на цепь собаки выли так обречено, что Матвеевна сама рано или поздно давала им свободу. На месте удавалось удержать только кур, подрезая им крылья и наращивая забор поверху металлической сеткой, но и то ненадолго. Тупые от природы куры тоже находили выход из положения: они мгновенно впадали в апатию, нахохливались, осыпали на земляной пол курятника перьевые сугробы и дохли, скрючивая Матвеевне в последней судороге когтистые кукиши.

— Что, Матвеевна, опять у тебя похороны? — за забором маячила, сияя золотыми зубами, физиономия Сашки Сыкина, сокращенного в миру до Ссыки. — Не устала еще животину на тот свет переправлять? Гляди, отомстят тебе курицы. По телевизору показывали, они в наше прогрессивное время мутировали. Сбиваются в стаи и заклевывают обидчика до смерти. Как пираньи. В Америке уже сорок птицефабрик разорилось.

— Иди к черту! — Анна Матвеевна неторопливо притоптала рыхлый холмик и, повернувшись к Ссыке спиной, направилась к дому.

— А проводишь, Матвеевна? К черту, поди, только ты дорожку знаешь!

Анна Матвеевна величаво нагнулась, выковырнула из земли булыжник и метко запустила им в сияющую золотом ссыкину улыбку. За многие годы, прожитые в качестве деревенской ведьмы, у Анны Матвеевны развилась поразительная меткость — с пятнадцати шагов зуб выбивала. Ссыка охнул и, матерясь, исчез за забором, а Матвеевна удовлетворенно обтерла руки о фартук: все-таки в плохой репутации есть положительная сторона — ее невозможно испортить.

Она поставила лопату в сарай и заглянула в курятник, где в соломенном гнезде умирал последний куренок. Тоже, скорее всего, не жилец. Тщедушный, носатый с синеватым отливом лысой головы и неестественно вывернутыми ногами. Может, прав Ссыка, хватить скотину морить? Пора признать, наконец, свое поражение и дожить оставшиеся годы, как бог положит. «Вот этот подохнет, и все, завязываю», — решила Анна Матвеевна и, от внезапно накатившей острой жалости к этому полудохлому цыпленку и своей собственной одинокой доле, сгребла последнюю надежду за ноги и принесла в дом. Положила у печки, выживет — его счастье. Потом маленько подумала и накрыла рукавицей.

Цыпленок отчего-то не умер, но и не сказать, чтобы выжил. Скорее, застрял между жизнью и смертью. Он так и остался лежать возле печки, скукоженные ноги отказывались держать даже такое, почти невесомое тело. Но глазами лупал и провожал Матвеевну взглядом, когда она появлялась в поле его куриного зрения. Кормить его приходилось силком, заталкивая в приоткрытый клюв моченый хлеб. Ничего более жесткого он проглотить не мог, задыхался и синел, бессильно свешивая голову с лавки. Но Матвеевна была и этому рада. Дело даже не в том, что в сельпо она теперь покупала хлеба не буханку, как раньше, а две, гордо объясняя выстроенным в очереди односельчанам, что скотина, оказывается, страшно много жрет, не напасешься на нее, окаянную, а, скорее, в том, что, неся эту буханку домой, она в кои-то веки торопилась, понимая, что куренок, пусть и равнодушный с виду, ее ждет и водит по избе безвеким золотистым глазом. Матвеевна и имя ему дала — Ванечка, о чем в сельпо предусмотрительно помалкивала. Односельчане — народ простой и не сентиментальный, клички дают только скотине покрупнее да и то без излишней фантазии. Коровы Буренки да Зорьки, собаки сплошь Шарики с Тузиками, а любую кривинскую кошку зови Муркой — не ошибешься. Прознают, что у Матвеевны петух по имени Иван — засмеют. Скажут, нашла себе Матвеевна мужичонку на старости лет, пернатого и хилого, да другой на нее, ведьму рябую, и не польстится.

Ванечка пролежал за печкой до осени, а когда с яблони осыпались последние листья, сполз с лавки и, выплетая ногами кружево следов, побрел в огород. Анна Матвеевна не знала, радоваться или горевать. С одной стороны, оно, конечно, благоприятный признак, что Ванечка на ноги встал, но с другой... Было в его движении что-то неумолимо-обреченное, как в том последнем галопирующем беге телки, окончившимся всплеском ржавой болотной воды.

Ванечка добрался до выпотрошенных свекольных грядок и улегся на увядшую ботву. Матвеевна постояла немного рядом и, убедившись, что дальше он идти не собирается, вернулась к хозяйственным хлопотам, о чем себя потом не раз проклинала — к вечеру Ванечка пропал. На опустевшей грядке осталось только примятое место и неизвестно откуда взявшееся крупное куриное яйцо.

Не иначе, Ссыкины происки, догадалась Анна Матвеевна. Дождался, подлец, подходящего момента и отомстил за брошенный в запале камень: куренка уволок, оставив в издевку яйцо. Дескать, высиживай, Матвеевна, курица старая.

— Ну, погодь, Ссыка! — прошипела она и, ухватив лопату, направилась к околице. — Щас ты у меня узнаешь, почем нынче лихо в базарный день.

Ссыка нашелся возле танцплощадки в компании Рябы и Хряка, таких же, как и он, гопников. Анна Матвеевна издали заприметила его засаленную кепку и перехватила лопату половчее. Подкралась сзади и хлопнула по тощему затылку, аж гул пошел, и осыпалась за шиворот клетчатой рубахи присохшая землица. Ссыка вскочил, зыркнул на Матвеевну белыми от боли глазами, и ей на секунду стало страшно: а ну как сейчас он в ответ драться полезет. Хоть и тщедушный, что называется, соплей перешибить, но навалять старой дуре, вполне сумеет. А если еще и дружки вступятся — все, конец Матвеевне, закатают в асфальт. Но дружки вступаться явно не собирались. Наоборот, радостно заржали и заулюлюкали:

— Ссыка, врежь ей! Дай ей сдачи на орехи, Ссыка! Головой бей! Головой, как Шварцынегр!

Деревня не балует молодежь развлечениями: кино крутят одно и то же, пока лента до дыр не протрется, танцы, как совещания, строго по пятницам, а потому тоже порядком приелись, а хорошие драки... Хорошие, душевные драки, под алкогольный парок, злую радость и сладкое нытье разбитых зубов случаются раз в год, на Ивана Купалу, когда стенка на стенку, деревня на деревню без повода и причин, а исключительно молодецкой удали ради. Потому неожиданная баталия произвела немалый эффект. Музыка смолкла, парочки остановили вихляние и столпились у края танцплощадки. Ссыка обвел зевак непонимающим, обиженным взглядом и вдруг ломанулся прочь, перемахнув через дикий крыжовенный куст. А Матвеевна, не придумав более удачного выхода из глупого положения, бросилась следом с лопатой наперевес, протаранив колючие ветки животом и пребольно оцарапав ляжки.

— Да не трогал я твоего петуха, Матвеевна! — загнанный в угол между коровником и забором Ссыка с искренним энтузиазмом колотил себя в грудь. — Не глядел даже в его сторону! Где, говоришь, ты его последний раз видела?

— В огороде на грядках лежаааал, — выла Матвеевна, горестно раскачиваясь из стороны в сторону.

— А вокруг смотрела?

— Нет, за тобой побежала.

— Ну и дура! — бухнул Ссыка и испуганно покосился на лопату. — Нет, чтобы поискать да соседей поспрашивать. Ну, вставай што ль, пойдем поищем.

Анна Матвеевна обтерла фартуком мокрое лицо, громко высморкалась и тяжело поднялась, опираясь о лопату.

— Хорошо, пойдем, поищем. Но гляди, Ссыка, ежели ты все-таки к моей пропаже касательство имеешь — зашибу.

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №07(23) за июнь 2005».