МЫШЕГУБ

Никита Красников

Здравствуй, дорогой, проверенный друг! Заранее прости за объем и бессвязность этого письма, а также за то, что начинаю столь сумбурно и эгоистично, пренебрегая вежливыми вопросами и рассказами о новостях. Трудно представить обстоятельства более странные, чем те, что привели меня сюда, на этот горестный унитаз, в скрюченную позицию жалкого червя за экраном лаптопа. Что случилось с памятью, силой воли и мировым порядком? Куда девались ангелы-хранители и законы Ньютона? Я смотрю на свои руки — пальцы дрожат и шевелятся сами по себе, как отравленные тараканы. Засохшая коричневая кровь, пятна чернил, грязь под ногтями, успевшими как-то жутко и проворно отрасти за последние сутки... Горячий солнечный свет валит в окно, ломая все на пути. В воздухе плавают огромные бройлерные пылины, на них даже видны детали, какие-то иглы и бахрома. Мне кажется, что я застрял, завяз в отступающем мраке, я исчезаю в напоре света, как обрывок тумана, и чумазые руки, вцепившиеся в спасательную плитку лаптопа, — это последняя реальная вещь, единственный шанс удержаться на зеркальной лопасти безумия. И я пишу, пишу, цокая по клавишам, в спешке роняя запятые и интимные признания, чувствуя поникшей макушкой хлипкую, припертую шваброй дверь, за которой в темноте, в слепом коридорчике, куда не проникает жаркий солнечный поток, свистит и шлепает липким хвостом…

Нет, давай лучше по порядку, а то ты ничего не поймешь. Или, чего доброго, примешь за выдумки, за пьяное недержание слов и брезгливо отложишь в сторону, до будущих незагруженных времен, которые никогда не наступят. Хотя — что значит по порядку? Какой может быть порядок у этой истории? Составляющие ее событийные цепочки закручиваются в спирали, в однообразно-бешеные вихри, отличающиеся лишь косметикой, подобранной под контекст. Как их рассортировать, как отделить причины от следствий? Курицы, разинув клювы, гонятся за яйцами, а яйца летят за курицами, и все это одновременно несется по нескольким орбитам, сливаясь в клекочущую трехмерную карусель, так что и не поймешь, где нанести удар, чтобы она остановилась.

Начать ли с памятного тебе каллиглифа? С этого полупринципа-полуизобретения, идея которого со студенческих времен зудела под плафоном моего черепа, как назойливый комар, пока рутина семейных ссор не заставила прихлопнуть ее крышкой старого портфеля и задвинуть — увы, ненадолго — под диван, к пыльным туфлям, укатившимся монетам и стопкам незаконченных поэм?

Или рассказать о действительной части этой комплексной истории, о нашествии проклятых мышей? Ты же знаешь, серые грызуны меня всю жизнь преследуют: оскверняют посуду, портят обувь и провода, являются в образе химер в простудном бреду и похмельных кошмарах. Я их с детства опасался, ненавидел и истреблял, хотя душою болезненно к ним тянулся, изучал повадки и даже оберегал от жестокости толстокожих людей, никогда при этом не сомневаясь, подобно Вещему Олегу, от кого приму смерть… И вот — полюбуйся, до чего меня довели эти существа! Вселенная ужалась до размеров заплеванного туалета, а за его стенами танцует смеющийся хаос. И даже солнце, мой единственный союзник, как-то уж слишком яростно припекает мне шею. Даже ему уже нельзя доверять… И подумать, как ловко они меня поддели на удочку! Заморочили голову напускной беспечностью, раззадорили скотским нахальством — но лишь только я повелся и распустил губки, лишь только примерил пенсне доктора Моро — они лукаво разбежались, кося черными глазенками, и выпустили вперед этого неотесанного ублюдка, вцепившегося в мой бедный рассудок, как в тряпичную куклу…

Но мыши тоже не главное, они лишь реакция системы на угрозу. На самом деле начать нужно раньше, с проклятой аварии. Корни сегодняшнего кошмара уходят туда, в серо-туманное болото, образовавшееся на месте трогательных песчаных дворцов, смытых тяжелым валом.

Я рад бы это сделать — ведь о многом я так и не смог тогда рассказать. Ты же совсем ничего не знаешь о попытке трансформации, об издевательстве, которому я подверг Изабель… Но память выкидывает странные штучки. Алкоголь и ежедневные аутоподзатыльники сделали свое дело: я не помню ни самой аварии, ни того, что происходило потом, когда утихла скорбная суета с больницей и похоронами. Да если бы и помнил — к чему туда соваться? Чудовищ хватает и здесь… А причины сейчас уже не важны.

Причины вообще никогда не важны!

Не знаю, что люди находят в изучении причин? Почему так самозабвенно в них копаются? Подумай: любая жизненная ситуация на выходе проще, чем на входе. Бесчисленное множество внешних воздействий перегорает в черном ящике человеческой души и вырождается в пару-тройку затасканных эмоциональных всплесков: энтузиазм, апатия, паника, облегчение… Из этих нот складываются аккорды наших поступков, образующие жизненную мелодию, кроме которой, по большому счету, ничего интересного нет. Но чтобы наслаждаться мелодией, вовсе не обязательно понимать физику звука.

Моя реакция на аварию — не исключение. Интерес представляют следствия, а не причины. На вход могло быть подано что угодно: желание начать жизнь с нуля, ужас перед болью, железное чувство вины, наложившее запрет на черную щель под диваном. Какая теперь разница? Главное, что на выходе сложился весьма любопытный мотивчик. Поначалу он напоминал веселую плясовую, типичную для таких ситуаций: я заключил кричащие воспоминания в бетонный саркофаг, а сам ударился в общительную активность, в кружки различного рукоделия, сомнительные дружбы и расточительное прилюдное пьянство… В общем, эта часть тебе хорошо известна, и все что мог ты уже высказал, когда понял, что затянулась она слишком долго: и про силу воли, и про ответственность перед своим талантом. И про уважение к усилиям друзей, пытающихся помочь. Тогда-то я, помнится, и перестал отвечать на твои письма…

Только, пожалуйста, не прими за упрек, за скрытое обвинение в неблагородстве! Я ведь уже буксовал, подозрения выматывали мне душу, и каждое упоминание о нерешительности лишь подливало масла в колею. Но забота твоя понятна, и я еще раз пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить.

А заодно спешу обрадовать: непотребство все же прекратилось, плясовая перешла в рабочий гимн. Дело не в ошибке — методика работала прекрасно, бурелом нетрезвых эмоций надежно изолировал душу от липких лягушек поставарийной апатии, однако с самого начала, несмотря на стильную прическу, новую работу и обилие зиц-друзей, что-то было не так. Ощущение какой-то нестыковки, уходящего впустую времени. Как будто выбил чек, отошел от кассы — и забыл, какой товар тебе нужен. И бродишь по магазину, как дурак.

Конечно же, я упорно искал разгадку — не распечатывая саркофага, не прекращая обезболивающих алкопроцедур, — колупался в бетонной поверхности, зондировал микротрещины, пытался ответить на чернышевский вопрос… Вокруг шелестел призрачный листопад меняющихся служб, подруг и времен года, а подспудная работа все продолжалась: во время вечерних прогулок, на скучных планерках, в надрывных беседах со случайными собутыльниками. И однажды, где-то месяц назад, я вдруг проснулся и понял. Я понял, где зарыта полумертвая собака злосчастной нестыковки. И за что заплачена выбитая на чеке чудовищная цена.

Было, как сейчас помню, воскресенье. За окном, повернувшись ко мне спиной, сидело хмурое сентябрьское утро, по телу гуляла приятная щекотка, а в голове кружились ажурные лепестки полурастаявшего сна.

Этот сон я постарался запомнить: он выдался густым и одновременно динамичным. Сначала меня женили — обстоятельно, со знанием дела, на фоне приглушенных промельков кошмара в виде взбухающих на невестином лице гнойников, — а потом вдруг появилась Изабель. Она поправила шарфик, развела розовый тюль и сказала: «Постарайся не забыть: ты свободен. Мишура лепит тебе в глаза, но фактически — ты получил что хотел. И можешь опять заняться делом. Только не поддавайся им. Только не поддавайся…»

На этом осмысленный сон оборвался, пошел какой-то перепляс. Цветные пятна на фоне узкого прямоугольника, перехваченного поперечной полосой. Бледнее, светлее… А потом прямоугольник содрогнулся от ветра, и я понял, что разглядываю спину осеннего утра, сидящего за окном.

Воскресенье сулило ленивую свободу. Я сбросил одеяло, пошел в туалет, напился из-под крана. Улыбнулся тусклому отражению в зеркале. На подбородке вызревал точечный прыщок. Такое наслаждение — кокнуть его ногтями...

В пустой голове звенела единственная фраза: мне разрешили.

Насвистывая, я вернулся в комнату. Несмотря на почти дневное время, было сумрачно, узкое окно не справлялось с задачей. Включив настольную лампу, я нагнулся — голова к коленям, ноги прямые — и как бы невзначай заглянул под диван. Запретная черная щель уже не дышала жутью, из темноты весело подмигивали парные железки. Я улыбнулся: действительно разрешили.

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №09(25) за сентябрь 2005».