БАСТАРД

Лариса Подистова

Мне нравится, как он каждый раз входит в мой кабинет — как будто впервые. Оглядывается на пороге, первым делом неизменно устремляя глаза на стену возле стеллажа: там висит карта, каких ни у кого больше нет, — старинная, шестнадцатого века: знакомый художник Серега Волков скопировал ее из атласа по истории пиратства специально для меня, да так умело, что не сразу отличишь от настоящей. Потом его взгляд скользит по многочисленным полкам, по корешкам книг, по знакомым для меня с детства названиям вроде «Одиссеи капитана Блада», «Острова сокровищ», «Скарамуша», «Флибустьерского моря», еще дореволюционного «Задачника по морской навигации»… В конце концов наши глаза встречаются, и на его лице расцветает улыбка.

— Привет, па!

— Привет, привет. Ну что — попутешествуем?

— Ты уже освободился? — он мгновенно пристраивается на полинялом подлокотнике моего рабочего кресла перед компьютером. — Много сегодня написал?

— О-о-о! — я загадочно подмигиваю, наслаждаясь его интересом. — Целую главу!

— Ух ты! Расскажи! Или лучше почитай! — его глаза не умеют лгать. Я вижу в них знакомый огонек азарта, и мое сердце начинает биться быстрее в предвкушении того, как сейчас мы вместе пустимся на паруснике по волнам, как будем ловко уходить от вражеских фрегатов, петлять по каньонам неизведанной земли в поисках приключений и сокровищ, отстреливаться от индейцев, охраняющих святилища в древних пещерах, где стоят языческие идолы из чистого золота…

В этом ярком и загадочном мире он всегда со мной. Мы дышим одним соленым воздухом путешествий. Нам одинаково тесно в городской квартире, душа жаждет открытых морских пространств, и никакие яства не могут заменить глотка доброго рома на шаткой палубе под усыпанным спелыми звездами южным небом… Впрочем, насчет рома я, наверное, все-таки погорячился: для двенадцатилетнего пацана это рискованное удовольствие. В остальном же все так и есть: он действительно очень похож на меня.

— Ну, слушай! — я щелкаю мышкой, снова открываю заветную папку и читаю вслух, чувствуя у себя на виске его дыхание и зная, что он тоже вслед за мной пробегает глазами строчки на экране.

«Капитан, этот берег прозвали Черным не из-за цвета скал, — покачал головой лоцман. — И не потому, что в ближних лесах живут дикие племена с угольной, как адская тьма, кожей. Возьмите подзорную трубу и взгляните на те буруны впереди. Тогда вы сами назовете мне истинную причину… «

— Там рифы! — взволнованно срываясь, шелестит голос у меня над ухом. — «Черный» — это потому что смерть! Потому что здесь разбиваются корабли!

«Не успел я последовать совету Бейзи, как Родерик уже догадался, в чем дело.

— Рифы! — воскликнул он. — Этот Черный берег — кладбище кораблей!

— Все верно! — со вздохом согласился я, отнимая трубу от глаз. — Наш юнга, безусловно, прав.

— У него ясная голова, — усмехнулся Бейзи и добавил негромко, так, чтобы услышал только я: — Даром что бастард…»

— Бастард — это кто?

Гм… Кажется, в его возрасте я уже знал такие вещи. По крайней мере, не помню, чтобы кто-то из родителей объяснял мне значение этого слова.

— Как тебе сказать… Это мальчик, у которого отец — знатного рода, а мать — к примеру, служанка. Или просто женщина не слишком высокого происхождения. То есть он не имеет прав на отцовское наследство и титул. Примерно так.

— А почему ты не сделал меня своим настоящим сыном? — ревниво спрашивает мой слушатель.

— Э-э-э… Не торопи события. Родерик, конечно же, мой настоящий сын. В смысле, настоящий сын капитана Блога. Просто я… то есть он, Блог, — вечный бродяга, бегущий от семейных обязательств. Ему милее свобода, палуба и морские сражения, чем красавица жена, дети-аристократы и управление родовым поместьем. Но в конце, я думаю, для капитана настанет время остепениться, и вот тогда…

Я еще сам не полностью понимаю, что же будет тогда. Полромана еще не написано, полпути не пройдено. Я просто-напросто не готов сейчас к подобному разговору. К счастью, внимание моего собеседника уже снова переметнулось к увлекательным событиям, закрутившимся вокруг героев.

— А, ну ладно, — он начинает ерзать от нетерпения. — Давай, читай дальше! Им все-таки удалось пристать к острову? Они нашли вторую половинку карты? А тот матрос, которого они высадили на берег в прошлой главе, — он еще появится?

Я не выдерживаю, смеюсь и ерошу ему волосы, которые и без того приподнимаются на макушке птичьим хохолком:

— Ну знаешь, дружок! Если я все тебе вот так, сразу, выложу, мне будет скучно писать! Потерпи, скоро многое прояснится. Тебе правда интересно?

— Еще бы! — он изумленно смотрит на меня, как будто и не представлял, что может быть иначе. — Конечно, интересно! Ведь это про нас с тобой. Правда же?

— Еще бы! — отвечаю я в тон, и теперь мы хохочем на пару.

Смех смехом, но все свои романы я действительно написал про нас с ним. Точнее — для него. А иначе зачем мне было их вообще писать?

####

Даже из кабинета слышно, как хлопает входная дверь. В прихожей всегда долго возятся и сопят, независимо от времени года. Потом шаги быстро шлепают на кухню и слышится очень громкий голос, отдающийся звоном по всей квартире:

— Ма! Я так есть хочу! Что у нас сегодня на обед?

— Зеленые щи. Салат. Котлеты с картофельным пюре. Не кричи на весь дом — отец работает. Сколько раз тебе говорить?

— Угу… Ты мне только второе положи, ладно? Меня Димка с Андрюхой ждут во дворе!

— Подождут. Иди мой руки.

— Ну, ма-а-ам…

— Как следует мой, с мылом. И не включай кран на полную мощность — весь пол забрызгаешь.

— Да не забрызгаю я! — возмущенный вопль слышится уже из ванной, измененный и усиленный эхом. А ведь просили не кричать…

Еще некоторое время я пытаюсь сосредоточиться на том месте сюжета, где меня застало появление отпрыска. Куда там! Все равно как если бы мой домик унес торнадо — только не из голых степей Канзаса в волшебную страну, а как раз наоборот — из пышных цветущих дебрей Южной Америки в скудную и жалкую пустыню реальности. Все-таки Лешка один стоит десятка катастроф. Стоит ему появиться, и сразу чувствуешь себя беспомощной жертвой в эпицентре стихийного бедствия. Впрочем, с кухни уже несутся звон посуды и аппетитные запахи, а значит, все равно пришлось бы отрываться от яств духовных ради пищи телесной. Это будет, конечно, не анаконда в банановых листьях, а всего лишь рубленая говядина в панировочных сухарях. Ни рома, ни малаги тоже никто не предложит. Ну да ладно, что уж теперь…

Отодвигаюсь от стола с компьютером и неторопливо бреду к двери. Пол покачивается под ногами, как будто я еще на палубе своего корвета. Пронзительные вопли ребятни во дворе вполне сошли бы за крики чаек, а вот автомобильная сирена — совершенно ни в какие ворота. Я иной раз удивляюсь способности собственного воображения, несмотря ни на что, вырывать меня из цепких лап этого назойливого мира и перебрасывать через невидимую границу, за которой абсолютно все иначе: небо — чище и выше, звезды — крупнее и ярче, ароматы — острее и дурманнее, события — масштабнее и динамичнее… Словом, идет смачная и насыщенная, самая настоящая мужская жизнь. Здесь же мои героические деяния сводятся к починке кранов, прибиванию плинтусов, перебранкам с упертыми редакторами и выколачиванию гонораров из прижимистых издателей. Не то чтобы мне не хватало впечатлений. Просто большей частью эти впечатления унылы и до странности однообразны. Хотя пиво бывает хорошее, и еще кое-какие мелочи иногда радуют, вроде выхода очередной моей книги…

В дверях ванной я сталкиваюсь с ним.

— Привет!

— Угу. Привет.

Он едва поднимает голову, здороваясь, и деловито проскальзывает мимо меня на кухню. Слышно, как громыхает по полу табуретка, когда он придвигает ее к столу, не щадя японского линолеума.

— Ну не хочу я супу! Сказал же: не наливай!

Я специально включаю кран до отказа, чтобы не слышать этих громких разбирательств. Вода брызгает мне на ноги и на лоскутный коврик. Узор коврика напоминает марокканский, я давно заметил. Капли сливаются в бесформенные влажные пятна, и грубая ткань делается похожей на мрамор мавританских дворцов… Чего только не придет в голову, если тебя так резко и внезапно выдернули оттуда!

На кухне уже воцарился мир. Какой ценой это достигнуто и кто вышел из схватки победителем, делается понятно, едва я переступаю порог: Лешкино лицо над суповой миской — мрачнее тучи, ложка душераздирающе скребет и лязгает по фаянсовому дну. Я усаживаюсь напротив сына, испытывая почти сочувствие.

— Как дела?

В ответ — неразборчивое бурчание.

— С кем вы там бегаете во дворе?

— Ну, с Димкой… С Андреем… Костик обещал выйти… — он перечисляет имена таким тоном, будто делает мне одолжение. В голосе еще слышится обида на маму и на зеленые щи. — А что?

— Ничего. Просто интересно. И во что играете?

Он пожимает плечами. Начинает рассказывать неохотно, но, сам не замечая, быстро увлекается. Димка вынес велик и всех катал… Раскачивались на качелях почти до неба… Гонялись за девчонками, которые обзывались и брызгались водой из бутылки… Нашли за гаражами мертвую собаку… Суп сиротливо стынет в его тарелке, и я ловлю недовольный взгляд жены.

— Понятно. Ты ешь, ешь. Еще котлета впереди. А я целую главу романа написал. Там корабль потерпел крушение, но команде удалось добраться до берега. Только еще непонятно, хорошо это или плохо, потому что берег этот очень уж дикий и неприветливый…

— Угу, — он задумчиво отправляет в рот ложку остывшего супа. — Пап, а если камеру у велика гвоздем проткнуть, весь воздух сразу выйдет?

— Нет. Но довольно быстро.

— А если туго-туго камеру накачать — что будет?

— Скорее всего, она лопнет, когда встретит какое-нибудь препятствие. Рассказывать дальше?

— Про что?

— Ну, про потерпевших крушение… Про то, что с ними случилось на берегу…

— Да нет, не надо. Меня ребята ждут. Мама, я только котлету съем, можно? Ну можно, а? И попить что-нибудь дай, а то жарко!

Я выгребаю из кармана мелочь.

— Держи. На минералку. Только одноразовые стаканы в киоске попросите.

— Угу, спасибо! Мама, я больше есть не буду, не хочу. Правда-правда, уже наелся! Ну что — я пошел?

Все повторяется почти в точности, только в обратном порядке. Быстрые громкие шаги удаляются от кухни. Интенсивная возня в прихожей, как будто там надевает сандалии целая римская когорта. Хлопает дверь. В квартире повисает непривычная, почти неестественная тишина.

Моя жена садится за стол — там только что сидел Лешка — и с сочувствием глядит на меня. Надо отдать ей должное, она честно пытается вникать в мои дела. По-своему.

— Много сегодня написал?

— Почти целую главу.

— Молодец… И сколько еще осталось?

— Начать и кончить. Это только середина романа.

— Но к сроку-то успеешь?

— Куда же я денусь!

— Это хорошо… Давай еще котлету положу.

####

Энтузиазм на сегодняшний день иссяк, и сидеть, уставившись в монитор, мне уже просто-напросто тошно. Заставка приветливо помаргивает, изображая водопад на какой-то небывалой экзотической реке, аранжированный по бокам перистыми пальмовыми листьями, яркими бабочками и стайками разноцветных попугайчиков. Иногда мне бывает достаточно посмотреть на эту картину всего несколько минут — и в голове проясняется, время замирает, я с легкостью ныряю в иное пространство, где мне дышится намного легче и привольнее, чем здесь. А порой, вот как сейчас, в душе при взгляде на водопад рождается только глухое, мутное раздражение. Не стоит даже перечитывать то, что сегодня написано: в таком состоянии мне все будет казаться тусклым, убогим, фальшивым…

Беру сигареты и ухожу курить на балкон. День давно перевалил за середину, и хотя солнце еще маячит высоко, тем не менее ясно, что дальше жара пойдет на убыль. Здесь вам не тропики. На темной листве лежит сероватый налет пыли — верный знак, что уже середина лета. В чистом, густо-голубом небе растерянно зависло одинокое облачко, похожее на линялый перекрученный носовой платок. Пахнет нагретым асфальтом и травой, но гораздо сильнее — жареной картошкой из распахнутого окна соседской кухни.

Я облокачиваюсь на поручень балкона и щелкаю зажигалкой. Внутри горчит странная смесь усталости, удовлетворения и разочарования — оказывается, возможное сочетание, только не слишком приятное. Конечно, я закончу очередной роман в срок — куда же я денусь, если договор на него уже подписан? Это будет хороший роман, по крайней мере, не хуже предыдущих. Мы с Родериком славно потрудились, распутывая мрачноватые загадки южных морей… Но, черт побери, как это неуютно и грустно — на самом деле чувствовать себя графом, который в один прекрасный момент обнаруживает, что бастард, рожденный от мулатки-простолюдинки, ему ближе и родней по духу, чем законный наследник!

Я бросаю невольный взгляд на балконную дверь. Он уже там — дорогой для меня фантом, материализация моего воображения, гибкая мальчишеская тень, на глазах обретающая плоть.

— Привет, па!

— Привет, Родерик! Что стряслось?

— Ничего. Я просто хотел спросить — ты уже придумал, как все было потом? Эти дикари, которые прятались в зарослях, — они будут следить за капитаном или сразу нападут? Лучше бы им немного подождать: они же не знают, что за люди к ним попали… А еще, пожалуйста, устрой все так, чтобы Бейзи не убили, ладно? Он мне нравится, и потом, как же мы вернемся домой без шкипера?

Мое сердце смягчается, горечь отступает. Что бы я делал без этого пацаненка, честное слово? О чем он там просит — о каких-то сущих пустяках? Конечно, Бейзи не умрет, Бейзи — это святое! Мы с ним прошли уже пару романов, пройдем и еще. А по поводу дикарей действительно нужно что-то придумать. Пусть и правда пока просто следуют за нами, присматриваясь, а заодно нагнетая напряжение, и ждут подходящего случая, чтобы кровожадно на нас наброситься...

За компьютер я уже сегодня, конечно, не сяду, но кое-какие детали замысла для меня проясняются. Шкипер прав: у нашего юнги замечательно светлая голова. И не будь я капитан Блог, если в конце этой истории не признаю парня своим самым что ни на есть законным, «настоящим», сыном!

####

Еще некоторое время после его ухода я продолжаю улыбаться. Впрочем, улыбка постепенно становится грустной. Это только поначалу забавно примечать, что твои вымышленные герои понимают тебя гораздо лучше, чем окружающие живые люди. Потом от этого делается все тяжелее — по мере того, как выясняется, что даже родным и близким ты интересен больше снаружи, чем изнутри. Нет, они, конечно, стараются что-то понять — ведь они тебя любят. Они искренне прилагают усилия, просто у них все равно мало что выходит. В молодости моя жена, возможно, и видела во мне подобие капитана Блога, а сейчас я для нее просто муж-писатель, которому платят деньги за его работу. Для Лешки я — отец-отшельник, проводящий большую часть дня в кабинете и лишь изредка уделяющий внимание внешнему миру. И что творится за прикрытой дверью, он понять не хочет, да и не в силах, потому что до него доносятся только сухие щелчки клавиатуры, а не плеск волн, не шелест листьев в сельве и не звуки сражений…

Так мы и живем в параллельных измерениях, и не знаю, как моя семья, а я иногда тоскую, несмотря на всю яркость и прелесть своей приключенческой выдумки. Ведь даже Бог, создав мир, не мог быть полностью доволен, пока не сотворил того, с кем мог его разделить… Смелое сравнение, но я чувствую за ним какую-то долю истины. И вот — теперь у меня есть Родерик.

Поглощенный этими размышлениями, я не слишком внимательно слежу за тем, что делается во дворе. Тем более что ничего интересного там, внизу, и не происходит. На лавочке у подъезда судачат пенсионерки, выбравшиеся на солнышко в своих лучших пестрых халатах. В палисаднике, среди цветущих пионов, высунув языки, обессиленно развалились собаки, довольные, что нашли тень. Сосед с третьего этажа развесил в сторонке ковры и ходит вдоль них, лениво постукивая палкой, — делает вид, что выбивает пыль. В песочнице возятся малыши, их матери сидят рядком на скамейке, вяло обмахиваясь глянцевыми журналами. В отдалении, на детской площадке, между погнутыми футбольными воротами с жалкими остатками сетки, носится за мячом ватага мальчишек Лешкиного возраста. Ага, вон и сам Лешка… Кто выигрывает и кто в чьей команде, в такой свалке, конечно, не разобрать.

Почти вплотную к площадке подходит угол сквера, деревья перебрасывают ветки через невысокую ограду, и сейчас там тень, почти сумерки. Кто-то взрослый стоит в том месте, наблюдая за игрой, какая-то смутная, темная фигура. Мне вдруг становится неприятно и тревожно. Мальчишки носятся, а мужчина все стоит и смотрит. Дел у него других нет, что ли? И почему он прячется в тени, как будто не хочет, чтобы его заметили из окон?

Я снова, уже внимательнее, осматриваю двор. Оказывается, этот умелец встал так, что ни мамашам, чьи дети играют в песок, ни пенсионерам на лавочке, ни даже соседу, хлопателю ковров, его не разглядеть. Я сам вижу его только потому, что гляжу сверху, с балкона четвертого этажа, да и то приметил не сразу. Человек стоит уже долго и, кажется, придирчиво выбирает среди ребят, увлеченных футбольным матчем… Кого? Зачем? Я вдруг обнаруживаю, что мое тело напряжено, как для броска, но пока не решаюсь двинуться с места. Еще есть шанс, что это просто прохожий, решивший передохнуть в тени деревьев и засмотревшийся на детскую игру. Просто прохожий, ничего криминального…

Игра на минуту приостанавливается. От кучки футболистов отделяется фигурка и бежит к мужчине, прячущемуся в сумерках. Видимо, он — все-таки чей-то родственник… И тут я осознаю, что эта фигурка — Лешка.

Это последняя капля. Это сигнал. Стоптанные старенькие кроссовки сами прыгают мне на ноги. Очень длинная лестница, слишком длинная. Бабушки что-то кричат вслед — кажется, здороваются, а я не отвечаю. Этого гада действительно отсюда не видно. Что ему надо? Мой бывший однокашник Вадим Сивакин, который теперь работает следователем, как-то рассказывал о таких. Всем им нужно одно. Наверное, не в первый раз выходит на охоту за детьми, ублюдок. Ох и вломлю же я ему! Надо бы крикнуть соседу, чтобы вызывал милицию, но долго объяснять, а времени в обрез.

Мальчишки на площадке продолжают игру, они в азарте, что им один-единственный Лешка… Отряд не заметил потери бойца.

Я приближаюсь к ограде. Темная фигура все еще там и даже не пытается убегать. Лешки рядом не видать. Это меня озадачивает, и я перехожу на шаг. До незнакомца остается совсем немного, и тут выясняется еще одна странность. С каждым моим шагом фигура делается туманнее, неопределеннее, как будто на глазах расплывается… Может, нужно остановиться, но злость и любопытство толкают меня вперед. Это невозможно, просто вопиюще нереально, но… У ограды никого нет.

Я останавливаюсь и несколько мгновений тупо смотрю перед собой. Он только что был здесь, я же видел. Не спешил скрыться, не перелезал через ограду. Был — а теперь как сквозь землю провалился. И где Лешка? Где мой сын, черт побери?! Уж он-то не мог раствориться! Или мог? Опомнившись, я быстро и цепко оглядываюсь. Бред, боже мой, какой бред! Что вообще происходит?

В гурьбе футболистов мелькают знакомые соломенная голова и коричневая футболка. У меня мгновенно пропадают всякие силы, моральные и физические. Сердце долбит в ребра, как поршень; по спине, по бокам из подмышек стекают неприятые струйки. Дыхания не хватает. Я прислоняюсь спиной к ограде, как до этого делал тот, другой, и смотрю на ребят. Смотрю на сына, как ни в чем ни бывало лупящего ногой по мячу. В голове пусто и звонко — ни мыслей, ни догадок.

Лешка замечает меня и кивает на бегу. Лицо у него при этом какое-то странное. Его как будто нисколько не удивляет, что на месте незнакомца теперь оказался я.

Мне едва достает терпения дождаться, пока очередная атака на ворота заканчивается и в игре наступает перерыв.

— Алексей! Иди-ка сюда на минутку!

Он замирает, словно налетев на невидимую стену. На его лице вдруг отражается такое изумление, как будто он никогда прежде не слышал моего голоса. Как будто я вообще не должен был заговорить… У меня сжимается сердце, а где-то на дальних задворках сознания начинает робко брезжить разгадка…

Он подходит осторожно, словно не веря.

— Папа? Ты… ты что здесь делаешь?

В его взгляде ясно читается: «Это правда ты?» И тогда я все понимаю до конца.

Да, это я. Живой я, а не придуманный тобой идеальный призрак. Может, не самый лучший из отцов, но ведь другого-то все равно нет и не будет, сколько ни фантазируй. Никакая выдумка не сможет защитить тебя так, как могу это сделать я. Да и потом, разве я сам бросился бы вот так спасать не настоящего ребенка, а вымысел, даже самый прекрасный, даже самый правдоподобный?

— Да вот… — я проглатываю застрявший в горле комок. — Захотелось посмотреть, как ты в футбол гоняешь.

И тогда он улыбается мне, мой самый настоящий, живой сын — так открыто и счастливо, как никогда не сумел бы улыбнуться Родерик.

11.01.05