НУЛЕВОЙ ПОДВИГ ГЕРАКЛА

Сергей Туманов

Это было так давно, что даже боги сейчас не вспомнят, кто правил тогда в Микенах. Древние города успели разрушиться, храмы превратились в груду замшелых булыжников, а там, где росли оливковые рощи, глаза одинокого путника теперь увидят только каменистую пустыню.

С утра пьяный, пастух по кличке Геракл спускался с гор, тяжело помахивая суковатой палкой и отгоняя от края обрыва тупоголовых баранов. Бараны то и дело лезли поперек тропинки, норовя столкнуть в пропасть сородичей. Пастуха они не слушались, напоминая этим его жену Мегару. Та держала муженька под деревянной подошвой и задавала трепку по любому поводу.

— Скоты проклятые, — заплетающимся языком бормотал Геракл, наблюдая, как плывут и колышутся перед глазами заросшие кустарником скалы. Казалось, Посейдон внезапно стал богом земельной поверхности и теперь весь Пелопоннес покоится на океанских волнах, раскачиваясь, словно трирема. — Как же вы мне надоели...

— Бе-ееее, — отвечали бараны гнусными голосами, пытаясь водить вокруг Геракла бестолковые хороводы.

Надо сказать, что Геракл был мужчина крупный, но очень неповоротливый, а кроме того — обиженный на голову. Обидела его в детстве богиня несчастного случая Алкорна, уронив на голову орущего младенца тяжелую амфору. С тех пор Геракл только и делал, что совершал различные глупости. То конюшни затопит, то деревенского учителя невзначай пристрелит, а то и вовсе бродит по полю за воронами и пугает их, гремя медными тарелками. Некоторое просветление находило на него только после изрядной выпивки. И чем обильнее было принято на волосатую грудь вина, тем лучше соображал наш герой. В такие минуты он казался сам себе очень хитрым, очень изворотливым и красноречивым, словно афинский философ. Надо ли говорить, что по сей причине наш пастух почти не просыхал?

Вот и сейчас, опорожнив в харчевне у Старого Адмета полбадьи неразбавленного фиванского, он чуял в себе достаточно сил, чтобы свернуть гору, и достаточно разума, чтобы переспорить целый выводок гермесов. В такие минуты он всегда мечтал о лучшей доле.

— Хочу быть героем... — бубнил пастух, пытаясь перешагнуть через застрявшую овцу. — Героем быть хочу.

Он давно мечтал стать героем.

Герои — они такие славные парни! Сильные и хитрые. Мочат врагов почем зря, убивают диких зверей и не менее диких варваров, завоевывают города и деревни, крадут сокровища и совращают царских дочерей. Но главное — они делают, что хотят, а не то, что им прикажет хозяин стада или жена Мегара.

Он так размечтался, что не сразу расслышал противный голос Старого Адмета, настигший его сверху, словно дребезжащая стрела Зевса Покровителя Кредиторов.

— Эй, Алкид! Совсем мозги залил, ничего не слышишь! Или собственное имя забывать стал? Позорная кликуха понравилась? — Пегая голова держателя харчевни высовывалась из-за края ближайшей скалы.

Тут надо пояснить, что Геракл стал Гераклом совсем недавно, на прошлой неделе, когда он с пьяных глаз не разминулся со святилищем богини Геры и повалил лбом пару деревянных колонн у входа. Святилище в результате напоминало сейчас уменьшенную копию олимпийского храма, пострадавшего от набега спартанцев. А дебошира пастуха с тех пор иначе как Гераклом (то есть дословно идиотом имени богини Геры) и не называли.

Старый хрыч Адмет кряхтя сполз на тропинку, тут же скривился и нежно погладил поясницу.

— Бегай тут за тобой, никакого здоровья не хватит.

— Привет, Адмет.

— Ну-ну. Только не думай, что я притащился ради пустых приветствий. Деньги когда отдашь? Сегодня опять опустошил половину погреба и сбежал, пока меня не было.

— Я бы подождал, да овцы ждать не захотели.

— У пастуха во всем овцы виноваты. Учти, я разносчиков предупредил. Вина в кредит больше не получишь.

— Я отдам, Адмет. Вот хозяин заплатит, и сразу отдам.

Хрыч ощерился, показав гнилые зубы.

— Хозяин?.. Ты что, отброс Аида, думаешь, я не знаю, что хозяин не заплатит до тех пор, пока не возместишь убытки? Или ты позабыл о разрушенной конюшне и утонувших лошадях? А еще городу выплачивать за давешний храм! — И добавил презрительно: — Геракл...

— Это все мелочи, дружище. Настоящий мужчина на них внимания не обращает.

— Это кто настоящий мужчина? Ты? Пьянь портовая.

— Давай отработаю.

Адмет скрипуче заперхал.

— Не смеши дедушку. Отработает он. Как? У меня нет конюшен, чтобы ты их смог затопить. И нет рыжего осла, чтобы ты мог содрать с него шкуру и ходить в ней по городу, выдавая за львиную. В общем, таланты на пеплос, иначе хуже будет.

— Ты ведь знаешь, я беден, как храмовый ужик.

Из-за поворота показались внушительные фигуры трех Адметовых прислужников, которые окончательно перегородили овцам дорогу. Сквозь хоровое недовольное блеяние слышался визгливый голос старикана:

— И что с тобой делать? Хозяйства нет. Жена уродина. Делать ничего не умеешь. Давай я тебя в рабство продам!

Геракл ошалело попятился.

— Нет, Адмет, ради Олимпа, только не это!

— А почему нет? Или своим рабом сделаю. Отправлю в Фивы, будешь на горбе таскать амфоры с фиванским. Так и расплатишься.

— Хозяин, он все выпьет по дороге, — заметил один из Адметовых бугаев.

Адмет помрачнел.

— И то верно. Да и своему хозяину ты должен несоизмеримо больше... Глядишь, он вскоре сам тебя рабом сделает. В возмещение.

— Хозяин, — просипел другой бугай. — Натрави пастуха на тупого писчика, один дурак другого лучше понимает.

Адмет прищурился.

— Какой ты у меня умный, Эврит. А с виду не скажешь. Сами, значит, не хотите связываться, а натравить — пожалуйста.

Старик задумался.

Геракл стоял.

Овцы блеяли.

— Ладно. Сниму с тебя часть долга, если сделаешь что надо.

— А что надо? — возрадовался пастух.

* * *

— Ну и как я это сделаю? — мычал Геракл, топая следом за Адметом по пыльным улицам Микен.

— Не знаю. Ты же хитрый, когда зенки зальешь. Вот и придумай что-нибудь. Главное, помни — завтра дифтера с написанным должна быть у меня. Послезавтра — у царя, а через день прибывают сборщики дани. Если они ее не получат, может случиться очередная война со Спартой. Правда, ты ее уже не застанешь.

Геракл запустил пальцы в шевелюру. Никогда бы не подумал, что кусок овечьей кожи с нацарапанными закорючками может иметь такое внешнеполитическое значение. То, что спартанский царь Иолай любил слушать на ночь правдивые сказания, — в этом проблемы не было. Проблема была в том, что каждую ночь он любил слушать новые. А потому возложил на все завоеванные полисы святую обязанность раз в месяц доставлять в метрополию свежее сочинение. Городские писцы сбивались с ног в поисках новых сюжетов. Все боги и герои были уже многократно описаны, сочтены, спарены со всеми известными красавицами и разложены по полочкам. За повторы сюжетов и избитость метафор незадачливые писчики раскладывались посреди площади на недавно изобретенном ложе (автор проекта — известный афинский ученый Прокруст) и карались усекновением глупой головы.

— Все. Пришли. — Адмет подтолкнул пастуха к низкой хижине. — Давай, пастух, действуй.

Геракл нагнулся, протискиваясь в темное помещение.

— Эй, писчик!

Пыльная тишина не ответила. Геракл побродил по каморке, ощупывая стены, вышел во дворик, заглянул в колодец. Наконец, просунул руку в погребную нишу и вытащил оттуда тщедушного человечка с всклокоченной бородкой.

— Готово?

Человечек завращал глазами, стараясь выглядеть недопонимающим.

— Ч-что?

— Дифтера, спрашиваю, готова? С описанием богов и героев? Меня Адмет прислал. Велел передать, что если дифтеры к рассвету не будет, к вечеру не будет тебя. Сперва я тебя побью. Потом утоплю. Потом, — Геракл подумал, — ну, пожалуй, глаза выколю. Доступно?

Писчик захныкал, вращая буркалами сильнее.

— А что я могу сделать? Всех героев уже описали, все их подвиги использовали! Всех богов по местам рассадили! Никого не осталось! Всех по полисам растащили, Микенам ничего не оставили! Сизиф — в Коринфе, Аргос на Персея руку наложил, фессалийцы про своего Ясона целый эпос накатали, про Тесея лишь афиняне могут писать! А у нас только колченогий Хирон, да и тот уже пять лет без дела сидит! Нет у нас героев, нет!

Геракл разжал лапу, уронив несчастного на дворовые камни.

— А главное — никто и не хочет героем быть. Они ж все кончают плохо. Что вы хотите от бедного писчика?

Геракл задумчиво почесал голову.

— Глаза выколю, — напомнил он.

Хныканье усилилось.

— И вообще, — добавил пастух, — я бы вот с удовольствием героем стал.

Писчик встрепенулся.

— Да? — глянул недоверчиво. — И что, так вот и можешь объявить себя героем?

— Ну...

— Выйти на площадь, крикнуть «я — герой!»?

— А что?

— Так герой должен быть один!

— В смысле? — не понял Геракл. — Это типа, всех убью — один останусь?

— Да нет, — писчик махнул ручонкой на непонятливого обалдуя. — Он должен быть один, совсем один, ни семьи, ни детей, друзей должен навечно успокоить, баб отлюбить и сразу забыть. Несчастные, в общем, люди.

— Ха! Для меня это совсем не проблема. Особенно отлюбить и забыть.

Писчик вскочил на ноги.

— Да? Здорово! Тогда давай. Сейчас выходишь на площадь, объявляешь себя героем, за ночь совершаешь парочку подвигов, к утру я их описываю!

Геракл потупился.

— Ну... Объявить-то я объявлю. А вот подвиги...

— А что — подвиги? Вот, говорят, в горах лев завелся. Иногородние герои уже всех перебили, а этот где-то прячется.

— Да нет, — смутился пастух. — Я его уже нашел...

— И?..

Геракл машинально оправил облезлую рыжую шкуру.

— Ослом оказался.

Писчик сел обратно на камни.

— Да-а... А змеи? У побережья, рассказывали, целый выводок гадюк обнаружили.

— Да какие они гадюки? Так, ужики.

— Проблема...

Он снова вскочил и заходил вокруг колодца, помахивая сухими ручками. Потом глянул на Геракла, словно только что заметил.

— Слушай, а ты не тот иди... пастух, что на прошлой неделе святилище Геры разрушил?

— Я, — сконфуженно признался Геракл. — Только не разрушил, а лишь попортил.

— Зачем?

Геракл задумался, не зная что ответить.

— Не люблю Геру. Афродиту люблю. Это моя самая любимая богиня.

— А! То есть это был осознанный акт богоборчества!

— Ну... В какой-то мере.

Писчик подскочил ближе.

— Идея! Опишем, как ты его разрушал. Только акценты поменяем... добавим кое-что.

Геракл хмыкнул.

— Так может, просто все выдумаем? Я вот еще конюшни месяц назад затопил, хозяин попросил их очистить, а я их залил, попутно развалив плотину...

Писчик не слушал, нарезая круги вокруг колодца.

— Добавим... добавим... выдумаем... — остановился. — Слушай, пастух, а ты гений! Выдумаем! Такого еще не было! Все полисы от зависти передохнут!

Он взобрался на возвышение у выгребной ямы.

— В общем, так. Я буду сочинять о тебе сказание, а ты слушай и поправляй, если что не понравится.

И писчик начал низким басом, развернув тощие плечи и простирая в сторону руку:

— Гнев, о богиня, воспой...

Геракл помотал головой.

— Не, слишком напыщенно. Давай попроще, а это начало оставь, потом используешь.

Писчик откашлялся.

— Ну ладно. Тогда так. Правил в Микенах царь Электрион...

— Уже лучше.

Геракл уселся поудобнее на ложе. Писчик продолжал стоять и декламировать.

К утру сказание было придумано и занесено черной краской на длинные куски выделанной овечьей кожи. Куски были свернуты, запечатаны и отнесены во дворец.

К полудню Геракл стоял на выщербленных ступенях царской лестницы, звеня завернутыми в тряпку монетами и ощущая себя настоящим героем. Ярко светило пелопоннесское солнце. В пыли копошились детишки. С базара доносились зазывающие крики купцов. Внизу на гладких водах залива чернела парочка длинных кораблей со спущенными парусами. Геракл, поглощенный счастливыми мыслями, не сразу заметил, как на город опустилась тяжелая тишина. Солнечный свет полыхнул по глазам, воздух зарябил, словно пастух оказался в центре бесцветного пламени.

— Приветствую настоящего героя, — насмешливо сказал кто-то.

Геракл изумленно уставился на темную фигуру, внезапно оказавшуюся рядом с ним. Бесформенное тело, завернутое в рваные тряпки, уродливая голова с редкими волосенками, десяток глаз, раскиданные в беспорядке по рыхлой физиономии.

— Ты кто?! — в ужасе вопросил Геракл, отшатнувшись.

Чудище захохотало, разинув пасть с мелкими гнилыми зубками.

— Как? Ты меня не узнал, герой? Я Афродита, твоя любимая богиня, сам мне вчера вечером в любви признавался.

— Не может быть!

— Может, зайчонок, все может. Ну что? Идем?

— Куда?

— На Олимп, разумеется. Сегодня утром мы все собрались и решили, что ты достоин присоединиться к нашему сонму.

— К чему?

— Ну, к ватаге, банде, бригаде, как это по-человечьи будет? Раз уж дошел своим мелким умом до истинной природы богов и настоящих героев — значит, достоин.

— Вы что там, все такие? — с опаской спросил Геракл. — Никогда бы не подумал.

— Мы все разные, котик. Общее одно — обо всех нас рассказывают только то, чего нет на самом деле. Зевса вон люди считают сексуальным террористом, а он уже тысячу лет как полный импотент. Посейдон плавать не умеет. Арес драк боится. Ну, меня ты сам видишь. Что встал? Идем!

От солнца протянулась сверкающая дорожка. Чудище подало Гераклу бородавчатую лапу.

Бывший пастух в последний раз оглянулся на лежащие внизу древние Микены, на застывшие фигуры жителей, которые казались сверху мелкими и никчемными, и, зажмурившись, ухватился за толстенный палец своей любимой богини.

* * *

Так и получилось, что Геракл, единственный из смертных, был взят богами на постоянное местожительство в их сверкающий дом на Высоком Олимпе.

* * *

А глаза писчику Геракл все-таки позднее выколол. Зачем? Так, на всякий случай. Говорят, писчику это пошло только на пользу.