ДОППЕЛЬГАНГЕР ИДЕТ НА ВОЙНУ

Владимир Гордеев

Сквозь щели в досках запрыгивали солнечные зайчики и скакали по всему чердаку, то зажигая белое оперение голубей, нетерпеливо топчущихся в клетке, то заставляя пламенеть глубоким алым цветом комсомольский значок на груди Ивана, широкоплечего блондина, уже с полчаса неподвижно наблюдавшего за своим пернатым коллективом. Наконец его длинные крепкие пальцы сняли замок и бережно извлекли из клетки птицу с самыми умными и пронзительными глазами.

— Иди сюда, Тузик! — сказал Иван, поднося голубя к своему худому загорелому лицу. — У меня к тебе будет просьба, Тузик, — горячо зашептал он. — Я иду на войну.

Птица, с трудом фокусируя зрение, не приспособленное к прямому взгляду, дрожала в его руках, кивала головой, раскрывала клюв, силясь в этот ответственный момент овладеть человеческим языком и сообщить хозяину, что все понимает.

— Ты умный, Тузик, я вижу, что ты меня понимаешь. Ты будешь моим лучшим другом, ты будешь моей личной почтой. Ты знаешь, кровинушка моя, как скверно работает полевая почта, письма пропадают, не найдя адресата; но мне некому писать, птичка ты моя ненаглядная, разве только самому себе. Я, Тузик, никчемный круглый сирота, как и ты.

— Да, да, я тоже сирота, — сказал бы Тузик, если б умел говорить, — я тебя отлично понимаю, мой друг и хозяин, и буду тебе верно служить.

— Хорошо, — кивнул Иван, гладя голубя по маленькой пушистой голове. — Я буду писать письма себе. Тебя, Тузик, наверное, удивляет мое решение, но поверь, в этом нет ничего удивительного.

Голубь недоверчиво покосился на него правым глазом. Левый же глаз его щурился, словно туда попал яркий солнечный зайчик и сомкнутые веки не хотели выпускать его обратно.

— Не смейся, Тузик. Письмо от друга, которому небезразлична твоя судьба, который помнит о тебе и ждет твоего возвращения домой, — это самое лучшее, что может ожидать солдата, исполняющего свой долг перед Родиной на кровавых полях сражений. Я, конечно, всего лишь человек, но я комсомолец, и я — не один, нас много, и вместе мы разобьем фашистскую сволочь. А ты, Тузик, поможешь мне в том, чтобы я не ударил перед своими боевыми товарищами в грязь лицом. Ты будешь поддерживать мой боевой дух, Тузик. Я тоже буду получать письма, как и все, но гораздо оперативнее! Начнем прямо сейчас.

Иван вынул из кармана аккуратно отутюженных брюк свернутую бумажку и осторожно прикрепил ее черными нитками к ножке голубя.

####

«Дорогой друг! Сейчас, вероятно, ты находишься в эшелоне и едешь на фронт. Надеюсь, что у тебя все хорошо и ты преисполнен решимости выполнить свой воинский долг и растерзать врага в клочья. Также надеюсь, что ты успел обзавестись хорошими товарищами, потому что на войне очень важно, чтобы рядом с тобой были надежные люди. А теперь мне пора бежать. Жду ответа, твой И.»

####

— Я знаю, Тузик, что ты найдешь меня среди миллионов людей, — говорил Иван, шагая к чердачному окошку. — Ведь все люди разные, а у нас с тобой, Тузик, полное взаимопонимание. Вы, птицы, удивительные создания, мне кажется порой, что вы даже лучше, чем люди, зорче, наблюдательнее... Возвращайся через три дня, Тузик, и принеси мне письмо!

Пронзительным свистом он проводил птицу, быстро растворившуюся в тревожном московском небе.

####

Студент факультета славистики Фриц стоял у окна, смотрел во двор и слушал мать, сыпавшую тревожными трелями: «Ах, сынок... Эта война... А как же университет?»

Его отец сидел за столом с рюмкой клюквенной наливки и читал газету. Недовольно поморщившись, он солидно посоветовал:

— Заткнись, Гертруда.

— Заткнись, Гертруда, — автоматически повторил Фриц. — Все будет хорошо.

— Вот, посмотрите, что пишут, — поделился отец. — Наступление идет по всем фронтам. Взят Киев. Что такое Киев? Надо полагать, какой-то крупный промышленный центр, раз о нем пишут?

— Столица Украины, советского округа, — сказал Фриц.

— Здорово! Нет, правда, здорово... Сдается мне, сынок, что ты поспеешь лишь к шапочному разбору... Все-таки арийцы — удивительная раса; мне иногда кажется, что мы действительно лучше остальных рас, крепче, выносливее, талантливее. Хотя я как хороший католик с детства приучен считать всех людей одинаковыми, созданными по образу и подобию господнему.

— Ну, то, что арийцы лучше жидов, — это определенно, — сказала Гертруда. — Подумать только, эти мерзавцы Христа распяли.

— Христос тоже был евреем, — сказал Фриц. — Слабые расы всегда погибают. На Земле идет бесконечный естественный отбор.

— Христос был Богом, а не евреем, — возразил отец, — и если ты, поганый атеист, сейчас начнешь...

В оконное стекло что-то стукнуло.

— Не начну, — сказал Фриц, поворачиваясь к окну. — Бог мертв. О мертвых либо хорошо, либо никак.

По карнизу прохаживался белый голубь. Приглядевшись, Фриц увидел привязанную к его ноге бумажку. Он потянул раму на себя.

— Что там, сынок? — с тревогой спросила мать.

— Не твое дело, Гертруда, — отрезал Фриц.

Почесав загорелый лоб, он осторожно, чтобы не вспугнуть, протянул руки к птице, потом резко схватил ее и понес в свою комнату.

####

Вот уже полчаса Фриц неподвижно смотрел на клочок бумаги перед собой. Все это время голубь нетерпеливо топтался на словаре русского языка. В левом глазу пернатого почтальона читалось раздражение, в правом — любовь.

— Ладно... — пробормотал Фриц и подвинул к себе чернильницу.

####

— Чего ты вошкаешься?! — крикнул сержант. — Ты на сборы ходил? Ты комсомолец, блядь, или кто? Хочешь, чтобы по твоей вине здесь весь взвод полег?

— Нет...

— Ну так не еби мозги, выполняй приказ!

— Я стараюсь... товарищ сержант.

— «Я стараааюсь», урод ебаный!.. Ложись!

На бреющем полете прямо над их головами пронесся «мессершмитт» и осыпал бруствер свинцовым дождем.

— Чего рот раззявил? Сдохнуть хочешь? — сержант слез с Ивана. — Ты чего, блядь, не слышишь, что фашист летит? Или от наших отличить не можешь?

— Могу...

— Ну так, блядь, ныряй в окоп сразу! Нянчиться с тобой еще, пидорасом... Короче, чтобы через двадцать минут связь была. Выполняй.

— Есть, товарищ сержант!

В затянутом дымом небе появилась белая точка.

— А это что еще такое? — сержант с изумлением поднес к глазам бинокль.

Сердце Ивана заколотилось как бешеное.

— Голубь какой-то ебанутый... — сказал сержант, опуская бинокль на грудь. — Кругом, блядь, палят, а он порхает.

Сержант пополз прочь, словно толстая, неопрятная змея.

— Тузик, Тузик, — приговаривал Иван, разглаживая на птице перья. — Ты нашел меня, а я так ждал тебя, так ждал... Ну-ка, что ты мне принес? Никак весточку?

Он отвязал от лапки Тузика бумажку и развернул ее.

Его собственным корявым почерком, который он не мог спутать ни с чьим другим, в письме было написано:

####

«Дорогой друг! Ты немного не угадал. Я еще не совсем в эшелоне, но когда ты, по всей вероятности, получать это письмо, я уже быть там. Наверное, ты к тому часу быть на фронте. Напиши, какая у тебя должность. Меня хотеть зачислить как переводчик. Я надеюсь, что нам удастся встретиться. Я любить писать письма, но не очень-то уметь. Сейчас мне надо идти. Мне хотели устроить пышные проводы, но я не любил помпезность. Обязательно пиши, как у тебя дела. Твой Ф.»

####

— Что происходит, Тузик? — растерянно спросил Иван. — От кого это письмо? Оно написано моим почерком!

Тузик молча крутил головой.

Иван почувствовал, что мир вокруг него стал странно ирреальным, даже взрывы звучали как-то приглушенно.

— Ладно... — пробормотал он, пряча голубя за пазуху. — Вечером отвечу...

Пригнувшись, он побежал искать разрыв в линии.

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №12(28) за ноябрь 2005».