ТВОРЧЕСТВО КАК ЧУДОТВОРСТВО

Роман Арбитман

Валентин МАСЛЮКОВ. Рождение волшебницы: Роман в 6 книгах. — М.: Время, 2005 — 2006 (серия «Фольклор / Фэнтези»).

Жанр фэнтези, по внутренней природе своей, похож на универсальный салат «оливье»: в какой бы стране его ни делали, везде одинаковые ингредиенты (замки, драконы, чародеи, заколдованные принцессы, благородные рыцари) и очевидная рецептура (мелко порезать, добавить майонеза, хорошенько перемешать) гарантируют более-менее предсказуемый результат. Но есть еще такая неучтенная добавка, как мастерство. Повара-ремесленники честно нарубят сносную закусь под водку и явят миру литературную субстанцию, чьим главным достоинством все-таки останется мягкость (не больно падать лицом вниз). А вот настоящий мастер под маркой «оливье» сумеет приготовить из подручных материалов эксклюзивное блюдо — то, которое вдумчиво съедят до последней строчки. Когда же ложка заскребет по дну вместительной тарелки, читатель останется с блаженным послевкусием на языке и невольным сожалением в сердце: ах, отчего уже конец истории? требуем продолжения банкета! Хотя этому читателю будет ясно, что точка поставлена в нужном месте.

Валентин Маслюков дебютировал сразу шеститомным романом в жанре фэнтези и с ходу круто задрал планку, выказав себя не подмастерьем, но самостоятельным и своеобычным мастером. Его гексалогия «Рождение волшебницы» — яркая, густонаселенная, богато аранжированная, сложно структурированная (при формально-линейном развитии сюжета) — сильно отличается от дежурных блюд нынешнего книжного рынка русскоязычной фантастики.

Место действия романа — мир славянской фэнтези, чья этнография, однако, лишена нарочитой «исконно-посконной» густопсовости, каковая у многих нынешних коллег Валентина Маслюкова зачастую выставлена в оппозицию внешним приметам фэнтези западноевропейского образца. Удачно подобранные белорусско-польско-русско-украинская топонимика (Толпень, Колобжег, Крулевец и т.д.) и антропонимика (Тучка, Зимка, Рукосил, Милица, Колча, Порывай и др.) ненавязчива и деликатна; вселенная гексалогии не замыкается на одной Словании и плавно простирается во все стороны света.

Главные герои, девушка-сирота Золотинка, во младенчестве вынесенная на берег после кораблекрушения, и слованский наследный принц Юлий, чей старший брат погиб страшной смертью, предназначены друг другу с первых страниц повествования. Тогда же нам делается понятно: история этой взаимной любви будет долгой, непростой, мучительной, полной горечи и отчаяния, разочарований, надежд и обретений. Как и положено суровому демиургу, автор романа на каждом шагу изобретает множество разнообразных препон, неумолимо вырастающих между героем и героиней. При этом преимущества жанра позволяют Валентину Маслюкову материализовать любую метафору. Так зерно непонимания, разделившего героев, вырастет до колдовской глухоты принца Юлия (когда тот начисто забудет родной язык). Неспособность героя увидеть свое счастье стократ усугубится зловредной магией (четыре сотни страниц Золотинка будет томиться в чужом обличье, а ее внешность приобретет самозванка). Зато взаимная тяга персонажей одухотворит бессмысленную деревяшку-«хотенчика», которая окажется и компасом, и поводырем. А «половодье чувств» обернется настоящим потопом, где можно захлебнуться, если не сумеешь сделать нужный выбор.

Автор романа берет на вооружение всю необходимую жанру атрибутику, от братьев Гримм до Толкина (есть тут и волшебные кольца, и колдовские книги, и роковые заклинанья), однако обращается с этой атрибутикой крайне дерзко, домысливая — а зачастую и переосмысливая — имманентные ей родовые черты. Фольклорный буян-медведь вместе с мастью меняет и характер; из малой волшебной искры возгорается ужасное всепожирающее пламя, сродни огню Холокоста; бедную златовласку, которая на свою голову выучится колдовать, может извести мидасово проклятье... Вначале возникает слово, следом за ним — неожиданное понятие, за понятием — причудливое явление. Смертельный искрень — от простой искры, едулопы (жуткие и безмозглые убийцы) — от привычного «лопать еду», пигалики (мелкий подземный народец) — от очевидных «пигалиц». И так далее, и тому подобное — фантазия романиста неисчерпаема, иногда даже бьет через край. Скажем, одна из самых впечатляющих выдумок в книге, блуждающие дворцы, делается, в конце концов, неподвластна самому автору: чудо простирается за рамки позднейшей его логической мотивации, становясь пресловутой «вещью в себе».

Несмотря на фонтанирующую фантастичность событий, там, где дело касается психологии героев, «Рождение волшебницы» вполне укладывается в рамки реализма. Бинарное «черно-белое» схематическое мышление у автора, по счастью, отсутствуют. Положительные герои гексалогии могут совершать поступки, которых им впоследствии придется стыдиться. Персонажи отрицательные способны вдруг раскрыться не с самой дурной стороны. Злодейка Милица в какой-то момент превратится в несчастную старуху, ждущую смерти как избавления. Противник Милицы, мудрый царедворец Рукосил постепенно эволюционирует в патологического властолюбца, готового пролить реки крови. Трудолюбивые и старательные пигалики опутаны массой предрассудков, удивительным образом сочетая благородные душевные движения с неизбывным лицемерием. И, конечно же, автор выказывает замечательное понимание психологии толпы: едва ли не лучшие страницы романа — те, где разные вожди Словании пытаются перетянуть народные массы на свою сторону, а массами владеют инстинкты вместо разума. Романист весьма точен в описании ситуаций, лишенных и тени волшебства, наглядно демонстрируя: там, где баланс между «Ура!» и «Долой!» ежесекундно качается, первенство одержит не герой, но случай...

Валентина Маслюкова можно поздравить: несмотря на некоторые авторские просчеты (среди которых отметим многословие), его роман — безусловная удача. Жаль, что тираж книг невелик и что имя романиста пока абсолютно не «раскручено». Будет досадно, если «Рождение волшебницы» разминется с читателем. К сожалению, магия слова и удачный маркетинг — вещи, далеко не всегда соседствующие. Немного волшебства тут явно не повредило бы.