ПАЛЕОНЕКОНТАКТ

Артем Белоглазов

У Николки не все дома. Николка, кажется, создан для насмешек и подтрунивания. Все в нем такое неправильное, начиная с внешности и заканчивая шепелявым говором, пропущенным сквозь щели в желтых нездоровых зубах. Николка рыжий, пряди его курчавых волос торчат в стороны, сальные. Из носа вечно течет, а щеки и скулы мальчишки испещрены бордовыми пятнышками. Николка ходит в серой застиранной майке и шортах, натянутых до худосочной груди. Ему все время скучно, этому Николке, потому что никто не хочет играть с ним, и он частенько подходит к нашей компании. Останавливается шагах в пяти, ковыряя носком сандалика землю. Получив долю подколок, разворачивается и удаляется, размазывая по чумазым щекам слезы. Иногда его мать, грузная женщина с накрученными бигудями, вываливает свое жирное тело из окна по пояс и кричит, схватившись красными руками за раму:

— Николечка! Домой!

— Николечка! — ржет наша компания: Сережка Холмогорцев, Лидка Травкина и я вместе с ними.

— Ладно, — говорю я, наблюдая, как унылый Николка скребет подошвами асфальт, — посмеялись и хватит. Чего над убогим смеяться?

####

Лето. Череда схожих друг с другом, как груженые углем вагоны, дней, когда мы компанией бродим по двору, заглядываем в каждый уголок, но все приелось уже, надоело; все изучено, каждая пылинка-травинка как родная, и от этого становится особенно грустно. Не уверен, но вроде бы такую грусть зовут поэтической. Солнце жарит, плавится в небе, смахивающем на простоквашу. Облака и тучи набегают лишь ночью. Ничего не хочется делать, только сидеть, сидеть… Тощая загорелая Лидка, единственная девчонка в нашей ватаге, сидит на качелях. Они для нее малы, но Лидка упирается ногами в асфальт и отталкивается, а затем вытягивает их, чтобы случайно не коснуться земли. Единственный звук во дворе — скрип старых качелей. Нет, еще Сережка бухтит под нос, копаясь в детской песочнице, выворачивая целые комья глины.

— Скучно! — тянет Лида, останавливая качели. — Сереж, мне скучно. Макс, мне скучно!

Я лениво поворачиваю голову. Смотрю на Лидку, на ее капризно надутые губы и размышляю, чем занять свою компанию. Побродить, натыкаясь на металлолом, в кромешной тьме заброшенной котельной? Сто раз уж бродили. Сходить к каменоломне? Тысячу раз уж ходили. Запрыгнуть в троллейбус и рвануть в центр, пробежаться по магазинам, поглазеть на электротовары и конфеты «Рот-Фронт», попробовать утянуть с прилавка, залепленного мухами, вкуснейшую халву, выпить воды с сиропом за три копейки, погонять мелкоту в Ленинском парке? Все уже было, испробовано; скучно. Взрослым веселее. Взрослые живут припеваючи, ни о чем не задумываются. Как мой отец, например, если не уходит в запой. Утром на работу, на завод, вечером с работы, ужин — жареная картошка с луком и ржаным хлебом, партия в домино во дворе, и спать. Так изо дня в день, и ни слова жалобы — жизнь прекрасна. Но не дай Бог отец пропустит рюмочку-другую с приятелями, тогда его не остановить, он купит несколько бутылок дешевого портвейна, запрется в квартире и станет пить, пить, пить… И, конечно же, попытается поговорить со мной по душам, темы всегда неизменны — о войне и о матери, о моем воспитании и о том, как ему, отцу, тяжело. Кажется, сегодня утром он проскользнул в подъезд с объемистым позвякивающим пакетом, мы как раз возвращались от гаражей, я толком не успел рассмотреть — далеко.

Сережка не отвечает. Он роется в песочнице, а в двух шагах стоят карапузы лет трех в шортиках и маечках, с игрушечными ведерками и лопатками. Они переминаются с ноги на ногу, не решаются подойти. Для них бугай Сережка — настоящий взрослый. И если взрослому понадобилось что-то в песочнице, значит, мешать ему не стоит.

— Макс! Заоградин! — Снова Лидка. Ее звонкий голосок прогоняет мысли об отце, но я продолжаю хмуриться.

— А?

— Мне скучно!

— Мне попрыгать, чтобы ты развеселилась?

— Придумай что-нибудь. Ты же умница! — Она улыбается мне.

Встаю с рельса, провожу по нему пальцем. Рельс гладкий, блестящий, горячий. Не знаю, каким макаром занесло его в наш двор, кто притащил его сюда, но сидеть на этой железке дозволено только мне. Неписанное правило, которое я и установил. Кроме того, только я имею право густыми летними вечерами как бы в шутку обнимать Лидку и целовать ее в щеку, пока она отворачивается, притворяясь, что стесняется, и краснеет. И лишь мне позволено здороваться с дядькой Василем, героем войны, за руку и обращаться к нему на «ты». Мне много чего позволено в этом душном дворе, с трех сторон закрытом кирпичными домами. Домами, что стоят, выбеленные злым солнцем, как зубы доисторического динозавра, их — зубы и кости, случается, находят в раскопе археологи.

Здесь меня уважают...

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №2(30) за февраль 2006».