НА ЮГ

Юлия Галанина

Всё уже было готово, но утром брат пропал.

Не вытерпел, видно, до полудня. За кормом для хомяка пошёл.

А утром мороз был, да туман над рекой стеной стал, для Ледяных Пиявок — самое раздолье.

Ох, и разозлился братик на брата. Старший-старший, а временами как маленький!

Нет, полудня дождаться, — пошёл к открытию магазина. Утром там народу никого, брат не стесняется.

Братику это всегда смешно: кого стесняться? Этих чистых? Они бродяг не замечают.

Они сами по себе — братик сам по себе. А брат помнит ещё, когда дома жили, не на свалке, ему стыдно.

Он и придумал уехать отсюда.

На юг.

На юге тепло и вода зимой не замерзает. Это важно. Значит, можно в речке мыться и в школу ходить. Здесь нельзя — мыться негде. Вода в реке студёная, а выше плотины и вовсе лёд. А тех, кто свалкой пахнет, в школах не любят, можно даже не соваться.

Братику эта школа и даром не сдалась. Что он там забыл? Ему и на свалке нормально.

Но брат упёрся, он вообще упрямый.

Сказал, что на юге война. Много людей без документов. Они беженцы. Попасть туда, сказать, что тоже беженцы — дадут документы, жильё какое-нибудь. Братик в школу сможет ходить, далась брату эта школа треклятая! Сам же научил и читать, и писать, ну и хватит…

Братик на юг не хотел.

Но брат сказал, что хомяка надо непременно на юг. Иначе загнётся. Витаминов ему здесь не хватает, зима длинная.

Ради хомяка братик согласился. Раз хомяк без витаминов здесь гикнется — ладно, поедет братик на этот юг, посмотрит, что за юг такой…

Долго бутылки сдавали. И банки пивные. И металлический лом всякий. Всё, что принимают — то и сдавали. Это ж не свалка, а золотое дно. Ежели с умом.

Брат в свое время приличный кусок свалки для них с братиком отстоял, от трех бомжей арматуриной отбивался. Братик камнями пулял из-за мусорной кучи. И обзывался нехорошо. Да и сосед помог.

Тогда Чалый еще живой был.

Думали, до весны дотянет.

А он до лета дотянул.

Он про Ледяных Пиявок больше всех знал.

Рассказал, что как мороз в городе запляшет, как река запар ит — выбираются вместе с морозным туманом эти прозрачные твари. Укусы у них злые, впиваются в кожу острыми зубками, и не поймёшь, то ли мороз щиплется, то ли пиявки грызут.

Обидно, что на хорошо одетых они не нападают, только на бродяг. Чалый считал, что они с городскими властями заодно. Он везде происки городских властей видел, или ещё кого-нибудь. Газеты читал. Старые.

Братик пиявок не боялся, ну, почти не боялся. У него пуховик хороший, до колена, и рукава длинные, варежек не надо. И шапка есть и даже капюшон.

А у брата пуховик такой же, только он из него вырос, руки из рукавов торчат. Новый, побольше, найти не смогли, тогда брат сказал: «Обойдусь, всё равно до морозов уедем. А на юге тепло».

Это он денег пожалел. Билеты дорогие, да ещё ужас сколько всего лишнего понадобилось, покупали и в своей землянке в ящик из-под макарон складывали. И одежду чистую из сэконда, дезинфекцией вонючую, как ни стирали. И клетку специальную для хомяка, чтобы в поезд его взяли. И мыло, и полотенца, и щетки зубные.

Брат сказал, что перед поездом в вокзальном туалете вымоются, там душ есть. И в чистое переоденутся, чтобы поездных простыней не пачкать. Уехали, называется…

Братик подождал, пока солнце туман разгонит, хомяка за пазуху посадил, и пошёл брата искать.

Сначала до магазина. Так и есть — тетка за прилавком губы на братика поджала, но сказала всё-таки, что был брат, корма купил и ушёл.

Братик догадывался, куда он направился. Небось, опять на ботинки смотреть. Еще одна смешная привычка.

Так-то брат никому не завидует, ни к кому не прибивается, как не звали. Особняком держится и братика этому же учит. Но братик сам видел, у витрины спорт-магазина, там, где трамвай заворачивает, брат всегда застывает. В витрине яркий плакат, а на нем туристские ботинки с мембраной. В них, говорят, зимой не холодно, а летом не жарко. Они — сами по себе и в них человек куда хочешь идти может, сколько угодно долго. Высокие технологии.

Стоять у витрины брат стесняется, как обычно — перейдёт на ту сторону улицы, за дерево встанет и смотрит. Если бы братик сам деньгами распоряжался, он бы брату эти ботинки хоть сейчас купил, собранного хватило бы. Но тогда бы не осталось на юг.

Так что брат только смотрел с той стороны улицы.

Вот и досмотрелся.

Братик до витрины дошёл, перешёл улицу к дереву, нашёл в снегу следы брата — да что толку. По следам видно, что постоял там брат и пошёл. А стоять нельзя. Стоять зимой — смерть. Чуть замерзнешь, ноги-руки застынут — для Ледяных Пиявок самый желанный подарочек.

С хомяком за пазухой ещё можно стоять, когда трамвая ждёшь: хомяк, он теплый. Да и трамваи хорошо ходят. И гонят из них не всегда, какой кондуктор. Но пешком надёжнее.

Братик весь день по городу бродил, пытаясь следы брата найти. Но к вечеру стало холодать, пришлось на свалку вернуться. Землянка выстыла, хомяк проголодался.

Пока хозяйством занимался, буржуйку топил да чай грел, братик всё думал о Ледяных Пиявках.

За зиму от них много людей исчезало. Именно исчезало. Если по пьянке кого зарежут, или сам помрёт от болезни или ещё чего — хоть тело остается. После Пиявок — никогда. А почему? Должна же быть причина.

Братик решил узнать. Иначе брата не найти.

Утром, чуть забрезжило, высунул нос за дверь землянки — ага, туман. Оделся, сонного хомяка за пазуху — и наружу.

Идти было страшно. В это время бы спать и спать, пока туман и холод. Всё закрыто, пусто и безлюдно. С деревьев иней сыпется, над рекой туман клубится. Мороз щеки пощипывает, а может это и не мороз… И снег хрупает под ногами, хруп-хруппп…, хруп-хрупппп… Но с хомяком хорошо, с хомяком — не один. Даже поговорить есть с кем.

Где Ледяных Пиявок искать братик представлял слабо. Сначала свалку обошёл — а толку-то. Все забились по норкам, спят. Дураков между куч с отбросами ранним утром бродить нету.

А те, кто на трамвайную остановку рядом со свалкой спешит — те из чистых, они на работу торопятся. Их Ледяные Пиявки и не грызут никогда.

Потом братик сообразил, куда идти, к ларьку направился. Точно — у ларька двое бомжей отирались с утра пораньше, видно трубы у них горели, не допили с вечера. Один — юродивый, почти знакомый, братик его часто на вокзале видел. Отоварились чем надо — и обратно побрели, как раз к реке под горку.

Братик — за ними.

Вдруг хомяк заворочался, во внутреннем кармане завозился. Братик понял, — Пиявок почуял. Звери их хорошо чуют. Особенно левретки в зимних жилетиках. Хотя им не страшно, ни хомякам, ни левреткам.

Из искристого тумана выметнулись крохотные прозрачные змейки, накрыли бомжей ледяным дождиком. И всё.

Были люди, — нету.

Братик постоял. Потом поближе подошёл. На земле лежит что-то. Еще ближе подошёл.

Старый плюшевый медведь валяется с надорванной лапой. И юла разноцветная, тоже старая, краска с жести облупилась.

Угу. Игрушки.

Чалый про двойников тогда говорил, которые остаются после Пиявок. Вот они, значит, какие, двойники.

На свалке старые игрушки братику часто попадались. Грязные, рваные. Ещё думал, почему столько много выкидывают.

Хомяк снова завозился, затревожился, братика в щеку что-то кольнуло, он испугался и убежал.

В землянке чаю напился, долго у печки руки грел. Думал.

Варежек нет, но если днём успеть, пока солнце…

К вечеру братик вернулся с разбитым носом. Не в свою зону залез, приложили. Принес коробку найденных игрушек. А что дальше делать? Обратно-то брата как?

Для начала вытряхнул их у печки на пол, потом подумал, и сушиться на трубу посадил, туда, где обычно носки сушили.

Как оттаяли, вонять сильно начали. Неприятно.

Братик решил их помыть. Сначала — всех без исключения, полную кастрюлю воды греть поставил. Таз приготовил, и мыло достал, которое в дорогу купленное.

А потом остановился.

Если это — двойники, то брат чище остальных. Факт. Он даже умывался каждый день. Добровольно.

Братик решительно сложил в коробку самые вонючие и драные игрушки. Вынес на мороз.

Остались пупс облезлый, Чебурашка, обезьяна и заяц.

На три раза их намыливал, воду менял. Отжал, как смог, и снова на горячую трубу, чтобы высохли.

И всё думал, есть среди них брат, или нет. Заглядывал в игрушечные глаза, сердце пытался прослушать. Только ухо намочил. Не высохли ещё.

Стал думать, как брата отличить.

Так думал, что голова заныла. И есть захотелось. С утра ведь голодный.

Пришлось тушенку на сковороде греть. Просроченную, — целый ящик на свалке нашли, красота.

И пока ел, братик тоже думал. Ничего не надумал. Так устал, что за столом заснул. После еды, видно, разморило, да и тепло от печки, пригрелся, она хоть железная, да брат кирпичами её обложил, чтобы быстро не остывала…

Печка греет и братику снится, что он маленький, такой маленький, что они ещё дома живут. И отец живой, и мать. А брат такой, какой братик сейчас. Вокруг всё большое — это потому что он маленький. Его спать укладывают, а он что-то мягкое за ухо держит. И одеяло у него красное, в петухах, и подушка с чистой наволочкой.

Давно таких хороших снов у братика не было, он, не просыпаясь сильно, чтобы сон не спугнуть, на лежанку у печки переполз, свернулся клубочком и пуховиком прикрылся. Почти как дома.

Игрушки над головой на трубе сидят, почти высохли. Выбирай любую.

Братик зажмурился, тронул на ощупь. Пупс не подходит, пластмассовый, он даже не трубе, а на приступочке над ней посажен, чтобы не расплавился. У обезьяны уши маленькие, у зайца — длинные.

Стянул братик Чебурашку за мягкое ухо, к себе прижал и заснул окончательно.

Утром проснулся, — брат за плечо тормошит.

На холодной трубе заяц с обезьяной сидят, и пупс чуть повыше.

А брат злится, — он с утра пораньше уже и за кормом для хомяка сходил, и билеты на юг взял, с проводниками договорился. Поезд в обед, столько сделать надо, — а братик дрыхнет. А ведь обещал, что на юг поедет. Хомяком поклялся.

Как обычно, воспитывает.

Братик прищурился, брата оглядел — не-а, ничего не помнит. Сказать, что Чебурашкой был, с пушистыми ушами — обидится ещё…

Да ладно, на юг, так на юг.

Там витамины для хомяка. И вода зимой не замерзает.