БЛЕСК И НИЩЕТА МАГИИ

Клайв БАРКЕР. Имаджика: Пятый Доминион; Имаджика: Примирение. Романы. СПб.: Азбука-классика, 2003.

Кингсли ЭМИС. Лесовик. Роман. СПб.: Азбука-классика, 2003.

Конечно, англичане есть англичане: образованный народ, просвещенные мореплаватели и все такое. К жанру fantasy опять-таки с давних пор приучены (вспомним хотя бы мрачную готику Хораса Уолпола). Это с одной стороны. А с другой — точь-в-точь как мы: то нелюбопытны, то чересчур размашисты. Недавние петербургские издания «Азбуки» эти азбучные истины только подтверждают.

Возьмем, к примеру, Клайва Баркера. Будь он немножко пограмотней — так ему бы в жизни не пришло в голову сочинять свою тысячестраничную «Имаджику». Потому что сюжет, разверстанный аж на два тома тяжеловесного британского занудства, давным-давно гораздо более компактно изложил наш бывший земляк (а ныне — соотечественник Амброза Бирса, Уильяма Фолкнера и Стивена Кинга) Василий Павлович Аксенов в известном романе «Остров Крым». В этой книжке, если помните, возникал некто Лучников, который все не верил, будто аксиомы хороши только в школьных учебниках математики, и страстно мечтал отдать жизнь за торжество таблицы умножения. Дурашке казалось, что все так элементарно. Целое лучше части. Объединяйся с себе подобными и радуйся на здоровье. В финале, разумеется, глупость Лучникова провоцировала смертоубийственный результат. Старцы из Политбюро плотоядно потирали ручки, тоталитарная щука заглатывала жалкого демократического карасика, а герой со слезами на глазах отплывал на ковчеге к горизонту.

Британец Клайв Баркер не нашел ничего лучшего, как воспроизвести ту же душещипательную историю. Правда, фантазия у англичанина оказалась пожиже аксеновской, и завертеть фабулу вокруг отколовшегося острова Крым ему (островитянину, между прочим!) не удалось. Роль Крыма здесь сыграла вся наша Земля. Согласно баркеровской космогонии наша планета является лишь пятой частью (Пятым Доминионом) некоего сложного пространственно-временного образования под названием Имаджика. И если в четырех остальных Доминионах царят колдовство, магия, бардак и тирания, то Земля отделена от этого беспредела надежной стеной из заклятий, которую в незапамятные времена воздвигли не то умные люди, не то милосердные боги. Только в бреду можно было представить себе, что найдутся идиоты, которые — во имя абстрактного единства — решатся сокрушить эту стену. Тем не менее некто маэстро Сартори (в миру заурядный копиист-мазилка Джон Фурия Захария по прозвищу Миляга) с удовольствием наступает на лучниковские грабли. Персонаж Аксенова ратовал за так называемую Идею Общей Судьбы. Сартори-Миляга готовит катаклизм во имя абстракции под названием Примирение Доминионов. Миляге, видите ли, до слез обидно за железный занавес, поделивший этот мир в пропорции четыре к одному. Сам он, между прочим, обладает возможностью и без всякого Примирения шнырять по всей Имаджике взад и вперед. Но ему, вероятно, страсть как охота, чтобы хищные нуллианаки могли бы свободно приехать на экскурсию и осмотреть Тауэр, а бледные английские клерки — взглянуть на потусторонний град Паташоку.

С первых же страниц умный читатель догадывается, что у 1/5 Имаджики чертовски мало шансов благотворно повлиять на оставшиеся 4/5: скорее всего, в результате Примирения тут начнется такая борьба за мир, что камня на камне не останется. Более того, многочисленные люди и нелюди по ходу сюжета неоднократно предупреждают маэстро Милягу, что Земля как-нибудь проживет без такой вот Общей Судьбы. Тщетно! Герой горит таким желанием воссоединить детей разных народов, что пренебрегает любыми правилами техники безопасности. Само собой, фанатизм Миляги незаметно и искусно направляет его папаша Незримый, который — в отличие от старцев из Политбюро — обладает-таки магической силой, но, как и аксеновские старцы, надеется с помощью заговора подстричь Пятый Домининон под одну гребенку с остальными четырьмя, а затем, развлечения ради, стереть всю Имаджику с лица Вселенной.

Клайву Баркеру можно было бы простить его невольный плагиат лишь в одном случае: если бы катастрофа состоялась, и магическому реализму перешиб бы хребет реализм критический. В этом случае произведение было бы хоть и вторичным по отношению к «Острову Крым», но внутренне логичным. Однако любитель хеппи-эндов все-таки возобладал в потомке просвещенных мореплавателей: мир, который автор строил на протяжении тысячи страниц, писателю стало просто жалко разрушать. Еще жальче было все отыгрывать назад и отказываться от милой сердцу идеи интеграции и примирения щуки с карасиком. Поэтому, несмотря на заговор папаши и всевозможные трагические последствия, Доминионы-таки объединились. Жертв и разрушений — вопреки предшествующим сюжетным наворотам — почти не наблюдалось. Папаня-заговорщик погиб. Экскурсанты из Паташоки смогли теперь взглянуть на Тауэр. Белокурые друзья ожили, рыжие враги приказали долго жить. Устроив счастье всего человечества (и нечеловечества), воодушевленный Миляга отправился в странствие. Благодаря попустительству автора герой так и не понял, что даже очень хорошие математические аксиомы нельзя безнаказанно переносить в область политики, ибо это чревато резней без всякой магии. Страшно подумать, что в ходе странствий прекраснодушный Миляга может теперь случайно забрести в район косы Тузла...

Еще один пример британских выкрутасов явлен в случае Кингсли Эмиса — писателя, который в своем произведении оказался непочтителен к национальным жанровым традициям. Его роман «Лесовик» (в другом варианте перевода — «Зеленый человек») выполнен в редком для автора фантастико-мистическом духе.

Прежде чем вплотную подойти непосредственно к сюжету «Лесовика», позволим себе небольшое отступление.

Выбирая меньшее из двух зол, даже отчаянные идеалисты на время становятся стихийными материалистами. Ужас конкретный и ужас абстрактный все-таки несравнимы. Напалм жарче адского пламени, ГУЛАГ страшнее Инферно, сотня демонов на острие штыка гораздо предпочтительней, нежели само острие. Вероятно, поэтому старушка Европа, некогда напуганная триумфальным рысканьем по ее ландшафтам призрака коммунизма, стала куда более снисходительна к обычным литературно-киношным выходцам из потустороннего мира. Когда Оскар Уайльд представил свое знаменитое Кентервильское Привидение в виде безобидного чудаковатого старичка с бутафорскими цепями, писатель еще выглядел новатором, ломающим канон. Но уже мирная застенчивая нежить из «Разговора с призраком» Герберта Уэллса воспринималась читателем как должное: вопрос о том, быть или не быть призраку членом клуба, переводил потенциально «страшное» повествование в плоскость чистой юмористики.

С течением времени европейское дружелюбие к миру духов и теней сделалось почти традиционным. Недаром ведь бестелесные создания Курта Хофмана, постановщика фильма о привидениях в замке Шпессарт, выглядели несравненно симпатичнее обрюзгших бюргеров с нацистским прошлым. И когда, например, Карлсон из книги Астрид Линдгрен играючи прикидывался «маленьким привидением с мотором», этот небезобидный — лет сто назад! — камуфляж уже нисколько не вредил карлсоновской репутации и не ронял героя в глазах Малыша.

Кингсли Эмис оказался едва ли не единственным современным европейским прозаиком, который не побоялся вернуться к старому канону — то есть пойти наперекор сегодняшним стереотипам. Его «Лесовик» лишен литературного блеска, присущего «Счастливчику Джиму», в ней нет иронической дотошности «Новых карт ада» или явной эпатажности романа «Вынь да положь». Тем не менее книга о возвращении тени сэра Томаса Андерхилла в дом, где герой жил лет триста назад, представляет бесспорный интерес благодаря необычному повороту сюжета: назло уайльдовско-уэллсовской традиции призрак у Эмиса оказывается отнюдь не миролюбивым доходягой в ржавых веригах, но весьма энергичной и деятельной сволочью.

Любопытно, что главный персонаж книги — хозяин отеля Морис Оллингтон — всю первую половину романа пребывает во власти современных стереотипов. Сперва, когда Оллингтону является зловредная тень, хозяин отеля принимает призрака за обычную эманацию своего делириума; затем герой убеждает себя, что призрак старца Андерхилла никому никакого вреда не принесет. И лишь вполне конкретные действия упомянутого привидения разрушают литературный шаблон, коим отельщик Морис так долго отгораживался от реальности. Сэр Томас Андерхилл, бывший при жизни мерзким типом, таковым остался и после смерти. Идиллическая симпатия Кентервильского Привидения к маленькой американке оборачивается у Кингсли Эмиса злостными педофильскими посягательствами призрака, замыслившего соблазнить малолетнюю дочь Оллингтона крошку Эми. А поскольку привидение, как ему и положено, бесплотно, тень Андерхилла способна лишь впасть в грех вуайеризма, используя в качестве насильника наспех слепленного из подручного материала голема.

Если первым из стереотипов, опрокинутых в романе Эмиса, стало трафаретное литературное благодушие к потусторонним фигурантам, то камешек номер два брошен в безнитратный огородик современного экологического движения, чьи императивы ныне выглядят едва ли не агрессивными. Для такого знатока и ценителя научной фантастики, как Эмис (помимо уже названного исследования сайенс-фикшн «Новые карты ада» писатель в свое время издал еще и несколько антологий НФ), антисциентистская риторика «зеленых» не могла не выглядеть отталкивающе. И как только вся прогрессивная общественность дружно зааплодировала «зеленым», возвела в моду вегетарианство и моральное табу на отстрел носителей экзотических шкур, — писатель рискнул двинуться против течения, проявив при этом еще и незаурядные прогностические способности (ибо экологический бум на Западе по-настоящему разразился уже после выхода романа в свет). Эмис не унизился до вульгарной полемики с «зелеными», а поступил куда более остроумно: в роли пресловутого голема, ведомого сладострастной тенью сэра Томаса Андерхилла, выступил экологически чистый монстр, созданный без малейших признаков синтетики, из одних натуральных природных компонентов — сучьев, веток и листьев. И главному персонажу книги пришлось в финале приложить немало сил, чтобы справиться с зеленым древесным чудовищем, послушной марионеткой в бесплотных призрачных руках...

В общем, питерская «Азбука», издав сегодня именно названные романы Баркера и Эмиса, сделала правильный выбор. С одной стороны, читателю дали понять, что игры с фетишем «общей судьбы» могут завести адептов (даже если они не маги) слишком далеко. С другой стороны, в условиях пугающей толерантности к миру теней в читательском обиходе не лишнее произведение, возвращающее нас от доверчивости к бдительности. Гражданин, прочитавший сегодня книгу Эмиса, при встрече с призраками больше не станет благодушно вести с привидением светскую беседу. А первым делом совершит недрогнувшей рукой крестное знамение.