ПОГРЕМУШКА

— Повэртай к онэй, батько! Повэртай!!!

Грохот колес, лошадиный храп и вихрящиеся в знойном мареве клубы серо-желтой пыли.

— Повэрта-ай!..

Тачанка, кренясь на левый бок, пронеслась по самому краю яра, так что колеса на секунду зависли над пустотой. Миха на повороте едва не вылетел, хорошо, за пулемет уцепился, а то бы шею свернул. Старый Грыцько обернулся, проверяя, цел ли сын, а потом снова рванул вожжи. Кони устали, и уже сбавляли ход. Красные остались позади, не видно. Или наперерез поскакали… Тогда к Волновахе обходом возвращаться придется.

— Ой, батько… — Миха сполз вниз, уселся, привалясь спиной к деревянному борту, потер отбитый локоть. — Ой, лыхо… Патроны кончились.

— Кажись, ушли. Оглядеться бы надо.

Грыцько привстал, повертел, словно индюк, сухой загорелой головой. И шея у него была индюшачья — длинная, морщинистая. Под выбритым затылком собиралась в складки.

— Не видать. Н-но, проклятые!

Лошадиные бока ходили ходуном, на потных крупах оседала пыль. Безмятежный жаворонок кувыркался над степью, почти неслышимый в стуке колес. Эх, почему он не может рассказать, куда свернула погоня… Да и своих не видать. Когда Кузьменко убило насмерть, Миха едва успел столкнуть неподъемное тело с тачанки. А потом — бомба прилетела, и перепуганные взрывом кони понесли. А ведь уходили непросто, ещё пострелять краснопузых на ходу успели.

— Повертай к кринице, батько, там отдышимся, — Миха вытер рукавом пот со лба, и отчего-то счастливо засмеялся. — А славно-то как… жить!

— Опасно к кринице, — засомневался Грыцько. — Её всякий знает. А как нарвемся?

— Тогда напрямки, к Волновахе. Вовк уже, небось, хлопцам самограй разливает за нашу память. А мы тут как тут — живые себе! Кузьменко только нема, а так — живые.

— Не до самограю зараз Вовку, как бы самому уйти. А ну, стой… Тпр-р-у, скаженные!

Кони остановились, и в наступившей тишине стало слышно слабое птичье щебетанье и стрекот кузнечиков.

— Тихо. Скажи, тихо… Нигде не стреляют?

— Не, батько, не стреляют. Ушел Вовк. Его в степи ни одна зараза не догонит, ни красная, ни белая. Эх… пить охота.

Подумав, Грыцько задергал вожжами, поворачивая тачанку. Лошади сильно устали… Без отдыха до Волновахи они вряд ли доберутся, падут по дороге. Так что придется к кринице, тут недалеко.

Подпрыгивая и дребезжа, тачанка катила на юг. Вот уже и купы деревьев видны, за которыми в глубокой впадине журчит никогда не пересыхающий ключик, поит всех на пути от Юзовки к Мариуполю. А также вообще всех, у кого в горле пересохло и в глазах от жары плывет.

— Н-но, — попытался Грыцько подстегнуть лошадей, но те только головы ниже опустили, а ходу не прибавили.

Миха лежал, накрыв лицо тряпицей, считал боками каждую выбоину. Скорее бы, скорее…

И уже совсем близко кучерявые дубки и абрикосовые заросли, осыпающие по склону мелкие оранжевые плоды. И криница, обложенная позеленевшими камнями — близко.

Но ещё ближе был вороненый пулеметный ствол — высунулся из зарослей лебеды пополам с крапивой, затарахтел, но быстро замолк.

Дошли кони до деревьев сами, дотащили тачанку с расщепленным пулями деревянным бортом и лежащим в ней мертвым Михой. А старый Грыцько остался лежать на пыльной горячей дороге.

— Двумя бандюками меньше, — топорща прокуренные усы, объявил отрядный комиссар. — Да ещё и пулемет добыли. Овчаренко, проверь-ка его, да коней в тень отведи.

Потом он расслабил ремень на гимнастерке и неспешно начал спускаться вниз, к воде, чтобы напиться впрок…

Продолжение читайте в журнале «Реальность Фантастики №8(36) за август 2006».